• Гарем, #2

37

 Праздники прошли. На горы спустилась глубочайшая зима. Дети Лесли давно уже уехали обратно в Гленкерк. Хотя король и узнал, что Ботвелл нашел прибежище у Гордонов, ему не донесли, что там со своим возлюбленным жила и графиня Гленкерк. Джеймс послал графу Хантли надменное письмо, предлагая полное прощение, если тот передаст мятежного лорда для казни. Великий горский вождь дал указание накормить королевского вестника и устроить его на ночь. Наутро он велел привести этого человека к себе.

 — Я хочу, — тихо сказал Джордж Гордон, — чтобы мой кузен король знал: эти слова исходят лично от меня. Я не верю, чтобы Джеймс хотел, пусть даже намеком, предложить мне нарушить законы гостеприимства. Поэтому я не верю, что письмо послано им.

 Граф Хантли спокойно разорвал пергамент надвое и подал обе части королевскому вестнику.

 — Возвращаю моему господину королю в надежде, что это поможет ему выследить дерзкого предателя, который столь вопиюще использует высочайшее имя для своих низменных целей.

 Когда Ботвелл узнал о хитрости Хантли, то поблагодарил его за смелый поступок, но сказал:

 — Теперь мне надо уходить. Это конец, и если Джеймс действительно желает моей смерти, то надежды нет. Мэйтлэнд думает, что выиграл. — И тут Ботвелл жестко засмеялся. — Он и в самом деле полагает, что, сломав хребет знати, станет править сам. Но если у него и в самом деле такие мысли, то такого глупца еще поискать! Те суровые люди, что воспитали короля, потрудились лучше, чем сами хотели. Пусть Джеми и суеверен, пусть трусоват, но на этой земле королем будет он один! Попомни мои слова!

 — Обожди по крайней мере до весны, — возразил Джордж Гордон. — А потом, здесь Кат. Конечно, твоя графиня — отважная женщина, но это разобьет ее сердце.

 Ботвеллу и не требовалось напоминать об этом. Они с Катрионой жили в выдуманном раю, притворяясь обычными людьми. Когда он поднялся, чтобы пойти к Хантли, она еще спала, но сейчас, наверное, уже проснулась.

 Леди Лесли действительно уже не спала. Ее вырвало в тазик. Потом Ботвелл вытер графине рот влажным полотенцем и, прижав к себе, сказал:

 — За это мне надо было бы избить тебя. — Кат не ответила, и он продолжил:

 — Моя глупая, глупая возлюбленная! Ты сошла с ума? Думаешь, они тебя там радостно встретят, когда ты явишься с раздутым животом? С нашим ребенком?

 — Ребенок мой, — ответила Катриона, яростно глядя на него.

 — Наш, Кат. Твой и мой. Когда Патрик в Англии, сомнений быть не может. Боже! Он же гордый! Не примет ребенка.

 — Примет, — угрюмо возразила она. — Уж это он мне должен!

 — Боже мой! — изумился Ботвелл. — Ты что, хочешь заставить его всю жизнь платить за один неблагоразумный поступок? Разве он уже не достаточно наказан?

 — Нет! — сердито выкрикнула графиня. — Со временем, возможно, я прощу Патрика. Но никогда не забуду. Никогда!

 Этот неблагоразумный поступок, как ты сказал, стоил мне всего — счастья, душевного покоя. И какую роль в ваших играх играю я? Вам, мужчинам, так легко — у вас гордость, у вас проклятый кодекс чести! И вот вы и погубили меня все втроем. Патрик воспользовался мной как обычной шлюхой, чтобы удовлетворить свою раненую гордость. И хотят еще, чтобы я благодарила за то, что меня взяли обратно. Джеймс осквернил меня, это пятно мне никогда с себя не смыть. А ты, Френсис? — набросилась она на Ботвелла. — Что привлекло тебя ко мне вначале? Что Джеми хотел меня? Поэтому вы влюбились в меня, милорд? Чтобы утереть нос королю?

 Еще одна победа над венценосным мальчиком?

 Ей хотелось причинить боль, как они все причиняли боль ей.

 И прежде чем граф успел это осознать, его огромная ладонь взметнулась и шлепнула Катриону по лицу. Глаза графини залились слезами, но она не издала ни звука. А только осторожно прикоснулась к щеке и пощупала ушибленное место. От силы удара в голове у нее звенело, но все равно был слышен гневный голос Ботвелла.

 — Я люблю тебя! — кричал Френсис, больно впиваясь пальцами в мягкую плоть ее рук. — Я любил тебя с самого начала, но ты была Добродетельной графиней, и я уважал твою непорочность. Видишь ли, любовь моя, я соблазнял лишь тех женщин, которые хотели быть соблазненными. И когда Джеми хвастался, что затащил тебя в свою постель, то мне становилось стыдно за него, и больно было представлять, какой стыд чувствовала ты… Затем Патрик и Джеймс оскорбили тебя, и я уцепился за эту возможность, которую они по глупости мне предоставили. Я люблю тебя! Ты избалованная, упрямая сука, но я люблю тебя. Кат! И так тяжело оставлять тебя, но знать, что оставляю тебя с моим ребенком в животе… — Ботвелл запнулся. Обхватив ее подбородок большим и указательным пальцами, он приподнял его. — Почему, дорогая? Почему ты сделала это?

 — Потому, — тихо ответила Катриона, — потому что мне невыносимо терять тебя всего, любимый. Ты думаешь, оттого, что я спокойно заживу в Гленкерке, мне полегчает? Боже мой, Ботвелл! Это будет еще тяжелее — не знать, где ты, все ли у тебя благополучно или в чем-то ты нуждаешься. Когда мы расстанемся на этот раз, я уже не увижу тебя никогда в жизни. По крайней мере малыш сохранит мне надежду, Френсис, и постоянно станет напоминать о нашей любви. Понимаете это, милорд? Без ребенка я погружусь в мир мрака, ибо буду стараться бежать от того, что с нами случилось. Ребенок поможет мне сохранить рассудок.

 — Когда Гленкерк скажет, что не позволит оставить маленького, то пошли наше дитя ко мне. Ухаживать за ним будет непросто, но меня утешит, если с кем-то я буду делить свое изгнание. И на этого ребенка не ляжет клеймо незаконнорожденного. Я юридически признаю его, чтобы он мог носить мое имя.

 Кат рассмеялась.

 — Тебе будет чертовски неловко, мой прекрасный возлюбленный, бродить по Европе с младенцем на руках. К тому же, милорд, у меня сейчас девочка. Я чувствую. С девочками мне вначале всегда отвратно. — На глазах у нее заблестели слезы. — Однажды в Эрмитаже, когда Бесс вела себя с тобой недопустимо грубо, ты обещал, что когда-нибудь у нас появится своя дочка. Вот она и утешит меня в моем одиночестве.

 — И я никогда не увижу ее, — негромко произнес Ботвелл.

 — Увидишь! Каждый год я буду посылать тебе миниатюру с ее портретом, и ты будешь знать, как она растет.

 — Невеликое утешение, дорогая, — взамен ребенка, которого я никогда не подержу на руках. И так тяжело было тебя оставлять, но теперь… — Он запнулся. — Я не слишком возражаю против близнецов, поскольку Гленкерк считает их своими, и они вырастут Лесли; но эта бедная малышка… — Он положил свою большую руку на живот Катрионы. — Кто позаботится, чтобы ее не обидели?

 — Я, — тихо сказала графиня. — Нашей дочери никто не причинит вреда, Френсис. Клянусь!

 — Если бы я был Патриком Лесли, — так же тихо произнес Ботвелл, — то, наверное., убил бы тебя.

 — Граф Ботвелл, возможно, и прикончил бы свою неверную жену, но граф Гленкерк — нет, — уверенно заявила Катриона. — Патрик для этого слишком хорошо воспитан.

 — А я нет? — Он весело поднял бровь.

 — Нет, Френсис, нет! Если бы ты был воспитаннее, то не влез бы в эту свару с королем. Но только, любимый, не меняйся, потому что я люблю тебя таким, какой ты есть!

 Он рассмеялся, но вскоре снова помрачнел.

 — Не жми на Гленкерка сверх меры, Кат. Патрик любит тебя, и его мучает чувство вины за то, что он сделал.

 Но это мужчина, любовь моя. Ты хочешь запихнуть ему в глотку огромный кусок, и, боюсь, он его выплюнет.

 Графиня кивнула, и у Ботвелла появилось странное ощущение, что она намеренно хочет быть безрассудной.

 Казалось, беременность успокоила Катриону, хотя время расставания и приближалось. С Френсисом же происходило противоположное. Его страшно волновало, как он оставит любимую. И опять они спорили из-за денег.

 Владелица огромного состояния, Катриона непременно желала передать свои деньги в распоряжение Ботвелла.

 Но Френсис был столь же горд, сколь она богата, и отказывался что-либо брать у нее.

 — Глупец! — кричала ему графиня. — Без денег ты беспомощен, словно жук, перевернутый на спину!

 — Перебьюсь, — коротко отвечал он.

 — Ботвелл! Ботвелл! Послушай меня, любимый, Франция — не Шотландия и не Англия. У тебя там нет ни настоящих друзей, ни прибежища. Чтобы жить, нужны средства.

 Позволь мне помочь тебе. Деньги — не Патрика. Они мои!

 Оставленные прабабкой мне. Мной вкладывавшиеся на протяжении всех этих лет. Пожалуйста, возьми! Позволь, я велю Кира поместить их на твое имя в парижский банк.

 — Нет, дорогая, — тихо отрезал Ботвелл, тронутый, однако, ее предложением и заботой. — Однажды я уже говорил тебе, что не могу принять ни одного пенни, потому что люблю тебя. Не позволю, чтобы в истории осталось записано, что Френсис Стюарт Хепберн любил деньги графини Гленкерк, а не ее саму.

 — Увы, история никогда не помнит о влюбленных женщинах! Мое имя умрет вместе со мной. — Кат подняла к нему лицо. — Боже милостивый, Френсис! Как ты будешь жить?

 — Буду сдавать внаем свою шпагу. Французским королям всегда сгодится лишний добрый клинок. Так найду кровать и набью себе желудок. Не волнуйся, любовь моя. Проживу.

 — Сомневаюсь, — задумчиво проговорила Катриона, — чтобы кровать и пища одни удовлетворили хозяина Эрмитажа, Келсо, Колдингема, Лиддиздейла и Кричтена.

 — Сначала придется обойтись, а потом построю себе более насыщенную жизнь. Способы есть.

 — Да! — прошипела Кат, внезапно разъярившись. — Меж ног у какой-нибудь перезрелой герцогини! Держу пари!

 Склонив к ней лицо, Ботвелл рассмеялся.

 — Возможно, дорогая. Твоя любовь ко мне затмила то обстоятельство, что я безжалостный мужчина.

 — Возьми деньги, Френсис! Устройся, молю тебя!

 — Нет, Катриона, нет.

 Она поняла, что проиграла. Дальше спорить было бесполезно, и, однако, она даст Кира указание выдавать графу столько, сколько понадобится, если только тот попросит.

 И король Франции получит щедрую взятку, чтобы Ботвеллу оказали добрый прием и обеспечили безопасность.

 А тем временем в Эдинбурге король попытался подкупить одного торговца из друзей Френсиса, надеясь, что этот человек предаст мятежного лорда. Но господин Теннант поступил иначе — нанял судно, чтобы помочь Ботвеллу бежать во Францию. Оно будет ждать у мыса Рэттрей 18 апреля.

 И хотя Ботвелл противился этому. Кат поехала вместе с ним. Графиня чувствовала себя прекрасно.

 — Этого ребенка я не потеряю, — уверяла она и договорилась, что аббат Оленьего аббатства приютит их на ночь перед отплытием.

 Во время прощания с Гордонами Генриетта шепнула Кат:

 — Моя служанка Нора говорит, что три дня назад Гленкерк вернулся домой.

 Кат знала, что еще с Рождества Нора гуляла с одним из солдат Лесли.

 — Ничего не говори, — так же тихо молвила она в ответ. Генриетта кивнула.

 Они выехали к побережью верхом с охраной из людей Гордона и к вечеру добрались до аббатства. Настоятель прямо дрожал от страха, вдруг король узнает, что он приютил графа Ботвелла! Однако бедный аббат был сильно обязан своему другу Чарлзу Лесли и теперь отплатил долг, дав на одну ночь прибежище графине Гленкерк и ее возлюбленному, лишенному ныне всяческих прав.

 Устроившись в странноприимном доме, Кат сказала:

 — Не хочу сегодня спать. Для этого у нас будет вся оставшаяся жизнь.

 Ботвелл понял и привлек любимую к себе, чтоб ей не видеть слезы на его глазах.

 В последнее время он наблюдал, как Катриона возводила защитную стену вокруг своих чувств. И, зная, что прощание будет спокойным, оттого любил Кат еще больше: прояви она хоть минутную слабость, он не смог бы ее оставить — как не смог бы жить, зная, что разорил Лесли. Что бы там ни говорили его враги, Френсис Стюарт Хепберн был человеком чести. И это его погубит.

 Они провели ночь за разговорами, уютно устроившись перед пылающим камином. И лишь один раз — перед самым рассветом — он овладел ею. В последний раз его руки бродили по телу этой дивной женщины, с нежностью доводя ее до верха возбуждения. В последний раз она почувствовала внутри себя его твердость и отдалась тому восторженному блаженству, какое он всегда ей приносил.

 И когда все окончилось, Френсис склонился над ее быстро растущим животом и поцеловал его.

 Еще затемно они выехали из аббатства и к рассвету достигли побережья. С утеса различим был корабль, качающийся на волнах, — черный силуэт в темном море на фоне зари.

 Подали сигнал; пора было спускаться, а от корабля отделилась маленькая шлюпка и пошла по направлению к берегу. Гордоновские люди незаметно расположились по берегу.

 Кат и Ботвелл стояли рядом лицом к морю. Он обнял ее за плечи, но графиня даже и не почувствовала. Затем Френсис повернулся, чтобы видеть ее лицо, и больше не смог оторвать взгляда. Шлюпка подошла уже к самому берегу. Стянув с пальца сапфировый перстень с золотым львом, граф отдал его Катрионе.

 — Для моей дочки, когда подрастет, — сказал он.

 Кат беззвучно кивнула и положила кольцо в свой кошелек. Ботвелл с нежностью прикоснулся к ее щеке.

 — Больше никого не будет. Кат. И никого никогда не было. Ведь ты это знаешь, да?

 — Д-да, Френсис. — Ее голос слегка дрожал.

 — Не печалься, любовь моя. У Гленкерка тебе ничего не грозит, — успокаивающе проговорил Ботвелл. А затем притянул Катриону в свои объятия и в последний раз завладел ртом, который он так любил. Почувствовав его жесткий язык, графиня растаяла, и все ее тело уже возмущалось судьбой. Ни один из них не думал, что поцелуй может быть так сладок.

 Наконец их вернул к действительности настойчивый голос:

 — Милорд! Милорд! Нам надо поспешить. Уже рассвет, и скоро прилив обратится против нас.

 Ботвелл неохотно отстранился от Катрионы, но синие глаза ни на миг не отрывались от изумрудных.

 — Прощай, любимая, — сказал он тихо.

 — Счастливого пути, дорогой милорд, — ответила она.

 Френсис повернулся и, поспешно ступая по песку, пошел к шлюпке.

 — Френсис!

 Граф посмотрел назад и увидел, что Кат бежит к лодке.

 Он схватил ее простертые руки.

 — Я люблю тебя, Ботвелл! Никогда не было никого, подобного тебе. И никогда не будет!

 Ботвелл ответил ей нежным взглядом.

 — Знаю, Катриона. Всегда знал. А теперь, дорогая, подари мне свою улыбку. Дай мне еще раз увидеть ту улыбку, что превращает меня в раба.

 Это было ужасно трудно. Лодка отходила от берега, и их руки разъединились, но Кат улыбнулась возлюбленному своей лучезарной улыбкой и уловила его последние слова, доносившиеся сквозь шум волн:

 — Я буду любить тебя всегда, Катриона Маири.

 Кат стояла на мокром песке в это холодное апрельское утро и смотрела, как скользит по волнам утлое суденышко, уносящее пограничного лорда. Она увидела, что граф благополучно взобрался на борт корабля и тут же подняли якорь.

 Паруса быстро наполнились ветром, судно понемногу начало Удаляться. А она все стояла и смотрела, до рези в глазах, а корабль уменьшился до маленького пятнышка на горизонте.

 Она даже не замечала, что волны давно уже лижут ее сапоги.

 Внезапно графиня услышала знакомый голос:

 — Хватит, мадам! Пора возвращаться домой.

 Она повернулась и увидела своего мужа; глаза его показались кусочками льда. Протянув руку, он грубо сорвал с нее плащ и презрительным взглядом оглядел выпирающий живот. Сила его удара повергла Кат на колени. Защищаясь, она обхватила себя руками и вызывающе посмотрела на Гленкерка.

 — Только тронь ребенка, и Бог свидетель, я уйду за ним! И тогда тебе придется иметь дело с Джеймсом Стюартом в одиночку!

 Грубо подняв ее на ноги, граф прорычал:

 — Я позволил тебе распутничать с твоим любовником, но не признаю его ублюдка! Когда родишь, он исчезнет!

 — Тогда исчезну и я, Патрик! — прокричала Катриона в ответ. — Если бы ты оградил меня от домогательств короля, то я бы осталась тебе доброй и верной женой. Но ты даже и не подумал, а я полюбила Френсиса. Теперь мне придется всю оставшуюся жизнь прожить одной, в разлуке с любимым. Но у меня будет этот ребенок, и я не позволю тебе отнять его! Прежде убьешь меня саму! А если попытаешься украсть ребенка, то заберу его и поеду вслед за Ботвеллом!

 Она кричала все громче.

 — Меня вынудили пожертвовать и моим счастьем, и все ради этих проклятых Лесли! И теперь ты пытаешься отнять у меня единственную живую память о Френсисе? Боже! Ненавижу тебя! Ненавижу!

 Гленкерк с яростью ухватил ее за руку, больно вонзив свои пальцы.

 — Сдерживайтесь, мадам, — тихо процедил он сквозь зубы. — Нет нужды оповещать весь округ о наших разногласиях, Продолжим этот разговор в Гленкерке.

 Кат вырвалась.

 — Говорить не о чем, Патрик.

 Она начала взбираться по тропе на вершину утеса, где терпеливо ждала ее лошадь. И только тут графиня осознала, что люди Гордона исчезли, а на их месте стояли люди Лесли. Ею овладела внезапная усталость, и она бы споткнулась и рухнула на землю, если бы ее не удержала за локоть сильная рука Патрика.

 — Двигайтесь, мадам. Ни к чему сейчас славной ботвелловской шлюхе падать и разбивать свое красивое личико, Мы едем прямо в Гленкерк.

 — Это почти три дня пути, — возмутилась Кат.

 — Так, — угрюмо подтвердил граф.

 — Ты не убьешь ни меня, ни ребенка, Гленкерк. Я скакала с ним по пограничью.

 Он ничего не сказал, но помог ей взобраться в седло.

 Изнуренная душой и телом, графиня нуждалась в отдыхе, но Патрик соглашался делать привал лишь на считанные минуты, чтобы люди могли облегчиться, а лошади передохнуть. С каждой милей она все больше бледнела. Один раз даже Конолл поднял голос:

 — Во имя милосердия, сэр! Вы наверняка убьете ее.

 Позвольте же ей отдохнуть!

 Но прежде чем муж успел ответить, Кат уже все решила:

 — Нет! Мы едем прямо в Гленкерк!

 Патрик бросил на нее сердитый взгляд.

 — Здесь я распоряжаюсь, — заметил он.

 — Поди ты к черту, Гленкерк, — ответила она безразлично и пришпорила коня.

 Наконец отряд прибыл в фамильный замок.

 Патрик помог Катрионе спешиться, и она приняла его помощь, а затем, ни на кого не глядя, прошла в свои покои и без сил опустилась на пол.

 Графиня так никогда и не узнала, что все время, пока она лежала в бреду, за ней ухаживал один Патрик. А граф снова увидел, какую ужасную боль причинили ей они с Джеймсом и даже Ботвелл. Кат, находясь в забытьи, вновь все пережила, и, сидя рядом, Гленкерк не мог не разделить эти переживания. На какое-то время жена даже вернулась в те ранние дни перед их свадьбой, когда она с робостью подарила ему свою невинность, а затем яростно отстаивала свои права.

 Потом пришлось узнать, как ее принуждал король, и граф испытал удар, к которому оказался вовсе не подготовлен. Отвратительно было слушать, как Джеймс навязывал Кат извращения, а она упрашивала не принуждать ее. А затем Патрик пережил и само изнасилование, но увиденное глазами жертвы. Горько плача, Катриона села на кровати прямо и, уставившись на мужа невидящими глазами, простерла к нему руки, умоляя не подвергать ее позору. Гленкерк был опустошен.

 Но самым болезненным для Патрика Лесли оказалось еще раз услышать от Катрионы о ее любви к Ботвеллу. Когда жена говорила о Френсисе, ее лицо имело какое-то новое выражение, совершенно отличное от того, какое Гленкерк всегда любил. Граф видел гораздо более прекрасную женщину — спокойную и зрелую. Что Кат с Ботвеллом обожали друг друга — это было очевидно, и Патрик, любивший ее с самого детства, до боли огорчился, узнав, что теперь леди Лесли могли удовлетворить только объятия Френсиса Стюарта Хепберна.

 Гленкерка глубоко тронуло, что она пыталась отдать Ботвеллу свое состояние, но пограничный лорд отказался.

 Забавно, подумал Патрик, если бы они с Френсисом не полюбили одну и ту же женщину, то могли бы стать друзьями. Единственное, что не довелось услышать графу, — так это правду об отцовстве близнецов. Даже в беспамятстве Кат защитила своих детей.

 Несколько дней спустя она снова пришла в сознание и тут же испуганно схватилась за живот.

 — Не бойся, — одернул ее Гленкерк, — твой полукровка все еще у тебя.

 И ушел, предоставив ее заботам слуг. Кат была крепким созданием, и силы ее быстро восстанавливались. На лицо вернулся румянец, и с каждой неделей графиня становилась глаже и пухлее. Она либо отдыхала, либо играла с детьми. Только Бесс, уже достаточно взрослая, понимала, что ребенок, которого мать носила в себе, был не от ее отца. Но Бесс не хотела больше с ней воевать и решила помириться, попросив стать крестной ребенка. Довольная Катриона согласилась.

 Мэг же помалкивала, не желая выбирать между упрямцем сыном и столь же своенравной невесткой. Оба были такие гордые! В конце концов вдова и вовсе укатила к своему младшему сыну и его жене на неопределенное время.

 Граф Гленкерк оставался с супругой холоден, хотя и вежлив. Катриона отвечала тем же. Они были связаны не только церковью, но и королевским приказом. Положение казалось невыносимым.

 В середине августа 1595 года графиня Гленкерк разрешилась от бремени своим девятым ребенком, дочерью. На следующий день Кат сидела в постели, принимая семью.

 Граф Гленкерк навестил жену только вечером.

 Она уже отчаялась его сегодня увидеть и, оставаясь одна, кормила дочь. Патрик встал в дверях, наблюдая за женой, и на миг его лицо смягчилось. Затем Кат подняла глаза, и их взгляды встретились.

 — Можно мне войти, Кат?

 Она кивнула. Придвинув стул к постели, граф сел и стал смотреть, как ребенок жадно сосет пышную грудь. Вскоре девочка уснула, и, прежде чем Катриона смогла остановить мужа, Гленкерк забрал у нее ребенка. Он уложил малышку у себя на изгибе руки и стал рассматривать. Дочь Ботвелла была розовато-белой, с маленьким личиком-сердечком и влажными золотисто-каштановыми кудрями. На ее щеках лежали полумесяцем густые темные ресницы. Патрик видел на своем веку достаточно младенцев, чтобы понять, что эта будет большой красавицей.

 — Какое ты ей дашь имя? — спросил он.

 — Я об этом еще не думала, — ответила Кат.

 — Вероятно, это будет последний наш ребенок, и я бы хотел назвать его сам, — сказал Гленкерк. У Катрионы глаза раскрылись от изумления.

 — И как же ты ее назовешь? — робко осведомилась она.

 — Френсис, — тихо произнес он. — Ее будут звать Френсис Лесли.

 На какой-то кратчайший миг Кат подумала, что ослышалась, но внезапно глаза мужа потеплели, и он улыбнулся.

 — Не стану просить у тебя прощения. Кат, — то, что я сделал, нельзя стереть или забыть. Но я не хочу, чтобы Джеймс Стюарт разорил нас вместе с нашими родственниками, как он разорил Ботвелла. Знаю, что ты уже больше не полюбишь меня, но разве мы не можем начать сначала и остаться друзьями? Я никогда не переставал любить тебя, милая, и сомневаюсь, что когда-нибудь перестану.

 Она вобрала в себя воздух, и сердце ее взволнованно забилось. В горле поднялся жесткий комок, а веки обожгли слезы. Протянув руку, графиня взяла ладонь мужа и прижала ее к своей щеке. Потом подняла к нему лицо, и глаза ее засветились, словно изумруды.

 — Ботвелл был прав, — тихо отозвалась она. — У тебя мне ничего не грозит.

 Гленкерк уложил спящее дитя в колыбельку, а затем снова подошел к жене и взял обе ее руки.

 — Мне повезло больше, чем ему, дорогая. Мне дали возможность попробовать еще, раз.

 Он снова улыбнулся, и Кат трепетно улыбнулась ему в ответ.

 Она помирится с Патриком ради дочери и ради своей безопасности. Но до самой смерти она не забудет Френсиса Стюарта Хепберна, великого пограничного лорда, некоронованного короля Шотландии и ее, Катрионы, возлюбленного.

 Неистовый Ботвелл всегда будет жить в ее сердце.