- Гарем, #2
42
Гости отбыли на следующий день, и на праздники остались только семьи жениха и невесты. Впервые за многие годы Лесли и Хэи пробудут под одной крышей от Рождества до Двенадцатой ночи.
Это радовало Кат, но радость ее была с горьким привкусом. Она знала, что вряд ли когда-нибудь еще увидит их всех вместе, и смаковала поэтому каждый день. А ее злоба на Джеймса Стюарта росла и росла. Она все более полно осознавала, во что обойдется ей его вожделение.
Когда наутро король уезжал, то низко склонился над ее рукой и, перевернув, поцеловал ладонь и тыльную сторону запястья.
— Сладострастная ведьма, — прошептал он. — Ты сводишь меня с ума. До весны, любовь моя. Это будет самая долгая зима в моей жизни.
«И еще более долгая, чем ты думаешь, гнилой ублюдок», — подумала Кат, подняв к нему лицо и нежно улыбаясь.
— До встречи, Джеми, любовь моя, — тихо проворковала она.
— Прощайте, мадам, — сказал он громко, чтобы все слышали. — Благодарим вас за ваше несравненное гостеприимство!
И не успел он пересечь подъемный мост, как графиня побежала в свою спальню, сорвала с кровати простыни и запихнула их в камин. Неистово заплясало пламя, и повалил дым. Бедная Сюзан вытаращила глаза:
— А разве нельзя было их отстирать, миледи?
— Во всем свете не хватит воды, чтобы отмыть эти простыни, девочка моя! Отнеси подушки с периной в бельевую и обменяй на новые.
Потом она подобрала с пола свой изысканный пеньюар и тоже бросила в огонь. «Никогда более, — подумала Кат. — Никогда более мне не придется быть проституткой! Никогда!»
— Вытащите из гардероба ванну, — велела она двум слугам, принесшим дневной запас дров. — А затем натаскайте мне в нее воды! — И пока графиня сидела у окна, созерцая спокойный черно-белый пейзаж, за ее спиной горничные застелили кровать свежим бельем. Ванна понемногу наполнилась, и в комнате остались только они вдвоем с Сюзан, которая наливала в чан с горячей водой экстракт из диких цветов.
Кат встала и разделась. Обнаженная, она осмотрела себя в трюмо. У нее все еще хорошая фигура и, несмотря на то что ей за тридцать, живот все еще плоский, славные груди тверды, и на всем теле нет ни унции жира.
Графиня шагнула в ванну и опустилась в теплую воду.
— Сюзан, принеси скамейку и сядь рядом, — велела она. — Я поговорю с тобой с глазу на глаз.
Девушка исполнила приказание и доверчиво взглянула в лицо своей госпожи.
— Скажи мне, дитя, у тебя есть возлюбленный?
— Нет, мадам. Есть несколько парней, с которыми я гуляю, но такого, чтобы приковать себя на всю жизнь…
— Ты хочешь выйти замуж, Сюзан?
— Не особенно, миледи. Если появится подходящий мужчина, то возможно. Мой папа говорит, что я такая же непоседа, что и моя прабабка, и когда-нибудь это доведет меня до беды.
Кат улыбнулась.
— А ты хотела бы повидать мир? — спросила она.
— О да, миледи!
— Сюзан, то, что я скажу тебе, — тайна, и, поскольку я знаю, что ты мне верна, полагаю, ты ее не выдашь.
Король желает сделать меня своей любовницей, и хотя некоторые почли бы это за честь, я так не думаю. После свадьбы Бесс я покидаю Шотландию. Я никогда не смогу вернуться домой, хотя ты сможешь, если пожелаешь.
Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
— Вы поедете к лорду Ботвеллу? — прямо спросила девушка.
Кат кивнула.
— Хорошо! Теперь ваше место там. Я поеду с вами.
Но одной служанки вам мало. Нельзя ли нам взять с собой мою маленькую сестренку? Ей четырнадцать. Ее зовут Мэй, и она страсть как восхищается вами. Я немного учила ее, так что девочка кое-что умеет.
Кат снова улыбнулась.
— Спасибо, Сюзан. Да, мы возьмем юную Мэй, но ты ничего не скажешь ей до самой последней минуты.
Если только король заподозрит, что я собираюсь бежать…
Сюзан кивнула с мудрым видом. Разговор окончился, и она поднялась, чтобы позаботиться о теплых полотенцах.
Кат взяла мягкую щетку и, стоя, принялась себя тереть.
Затем она снова опустилась в воду и воскликнула:
— Так-то, Джеймс Стюарт! Вот вас и нет!
— Аминь! — произнесла Сюзан, увидев, что госпожа поднялась из ванны, и оборачивая ее пушистым полотенцем. Кат засмеялась счастливым смехом.
— Почему, Сюзан, мы так хорошо понимаем друг друга, хотя ты прислуживаешь мне всего лишь несколько лет? Твоя тетушка Эллен была у меня со дня моего рождения, а теперь так действует мне на нервы!
— Это потому, госпожа, что она приняла вас еще ребеночком. Трудно относиться к человеку всерьез, если вы меняли ему пеленки. Она лучше находит общий язык с леди Бесс. К тому же тетушка слишком стара, чтобы круто менять свою жизнь и отправляться бродить по свету.
— Да, моя чопорная Бесс вполне подходит для Элли.
Боже мой, Сюзан! Еще каких-то неполных два месяца, и Бесс станет женой!
— Да, за нее можно не бояться. А как с остальными?
— О них тоже позаботились, и больше об этом говорить не будем.
Сюзан поняла намек. Она помогла госпоже одеться и отправилась делать другие дела.
Рождество в Гленкерке отпраздновали тихо. Была прекрасная полуночная месса в церкви аббатства. Потом все спустились в фамильный склеп под часовней и при свете свечей украсили его зеленью. Вслед за аббатом Чарлзом Лесли произнесли молитвы. Когда семья ушла. Кат осталась, сидя на небольшой мраморной скамеечке. В мерцающих отблесках свечи, в глубокой тишине, она набиралась сил. Ее глаза переходили от могилы к могиле, пока не добрались до большой медной таблички с надписью: «Патрик Пан Джеймс Лесли, четвертый граф Гленкерк, родился 8 августа 1552 года, погиб в море в апреле 1596 года. Оплакиваем любимой женой Катрионой Маири и их девятью детьми. Покойся в мире». Она почувствовала, как веки ей жгут слезы.
— Ох, Патрик, — прошептала Кат, — говорят, что ты погиб, а я не верю, хоть это и противоречит разуму. Я знаю, что ты никогда не вернешься сюда, Патрик. Джеми снова волочится за мной, и я должна либо бежать, либо навлечь позор на Гленкерк. Я уезжаю к Ботвеллу и знаю, что ты поймешь.
Она встала и перешла к могиле прабабки.
— Что ж, ты, великая хитрюга, — тихо сказала она, — даже в смерти ты сделала по-своему — я вышла замуж за твоего драгоценного Патрика и дала Гленкерку новое поколение. Но теперь уж, Мэм, все будет по-моему.
И тут по ее спине пробежал холодок, потому что ей послышался слабый смех. Послышался ли? Она прошла к лестнице. И, оглянувшись, улыбнулась.
— Прощайте, мои славные предки!
В канун Нового года погода была ясная и холодная.
В небе ярко светили звезды и стояла полная луна. В ту ночь устроили великий пир, и волынщики столько раз обходили стол, что у Кат уже голова раскалывалась от шума. За несколько минут до полуночи все семейство поднялось на зубцы крепостной стены и стояло там на холоде, наблюдая огромные костры, пылавшие на окрестных горах. Шотландия приветствовала новый, 1597 год.
Одинокий волынщик мягко и неотступно наигрывал «Элегию Лесли». За горами отвечали волынщики Сайтена.
Кат не смогла удержаться, и по ее щекам покатились слезы. К счастью, никто их не заметил, кроме Джеми, который успокаивающе обнял мать рукой. Потом, когда они шли к большому залу, она улыбнулась ему мимолетной улыбкой и сказала:
— Надеюсь, ты будешь понимать жену не хуже, чем мать.
— Ах, мадам, конечно. Конечно же.
Она ласково рассмеялась.
— Какой ты славный шалун, Джеми. Твой отец гордился тобой так же, как я. И знаю, он был бы рад узнать, что Гленкерк оказался в надежных руках.
Сын ответил благодарной улыбкой и, отведя графиню в сторону, сказал:
— У меня есть для тебя чудесный новогодний подарок. Позволь мне вручить его сейчас.
И Джеми увлек ее по коридору в покои графа. А там, усадив на стул в прихожей, бросился в свою спальню.
Минуту спустя он вернулся с плоской коробкой из красной кожи.
Какое-то время она разглядывала эту неоткрытую коробку, лежавшую у нее на коленях. То, что содержимое ее имело огромную ценность, не подлежало сомнению.
Это была первая ценная вещь, которую ей дарил сын.
«Еще одно доказательство, — грустно подумала Катриона, — что его отца больше нет». Стряхнув с себя эту печальную мысль, она открыла коробку и смогла уже только вздохнуть. На черной бархатной подкладке лежала самая прекрасная подвеска, какую ей когда-либо приходилось видеть. Украшение имело вид полумесяца, дополненного до круга ажурной работой, оно посверкивало мелкими бриллиантами и позвякивало крошечными колокольчиками.
— Джеми! Джеми!
Кат подняла подвеску перед собой на вытянутой руке, восхищаясь изумительной цепочкой.
— Точь-в-точь, как была у Мэм, — гордо заверил сын.
— Я никогда не видела, чтобы Мэм носила что-либо подобное ни с гленкеркскими драгоценностями, ни с султанскими, — заметила Кат.
— Ты права, мама! Она оставила свою подвеску в Стамбуле. Отец говорил мне. В ее спальне во дворце была изразцовая стена, по-моему, у камина. Она приказала сделать за ней тайник и обшить дорогими породами дерева. Там и хранила свои драгоценности. А когда ночью в спешке покидала дворец, то забыла про подвеску, которая лежала в самой глубине. Мэм говорила отцу, что всегда сожалела об этой потере. Султан отметил таким подарком рождение их первого сына, Сулеймана. И возможно, подвеска до сих пор еще там.
— Но откуда ты знаешь, что эта точно такая же, если никогда не видел ту?!
— Мэм не раз подробно описывала ее отцу. А он описал мне. Он часто говорил, что ты похожа на твою прабабушку — гордая, своевольная и вместе с тем мудрая.
— Спасибо, Джеми.
Внезапно сын снова превратился в мальчика.
— Я хотел, чтобы у тебя была обо мне хоть какая-нибудь память! — воскликнул он. Голос у Джеми чуть-чуть дрожал, и он едва мог скрыть волнение.
— Но почему же, дорогой, — возразила Кат, обхватив его лицо ладонями. — Я не забуду тебя! Ты мой первенец, и у нас с тобой больше общего, чем ты даже осознаешь. Когда ты еще только плавал в моем животе малюсенькой рыбкой, то я уже с тобой разговаривала.
Ты давал мне силу.
Он рассмеялся.
— А о чем ты говорила, мама?
— О всяких глупых вещах, Джеми. — И Кат на мгновение замолчала. — Тебе нельзя будет приехать ко мне еще несколько лет, но как только король забудет меня, вы с Беллой сможете нас навестить.
Сын печально поглядел на нее и сказал тихо, но очень отчетливо:
— Пусть будет проклят Джеймс Стюарт в пылающем аду! — И, повернувшись, вышел.
Кат щелчком закрыла коробку с драгоценностью.
— Ты как эхо выразил мои чувства, сын, — сказала она и тоже пошла из комнаты.
На следующий день после Двенадцатой ночи молодые граф и графиня Гленкерк отбыли ко двору в сопровождении родителей Беллы. Остальные гости тоже разъехались. Через четыре недели выйдет замуж Бесс, и тогда Кат сможет свободно отправиться своей дорогой.
Из-за лорда Ботвелла между матерью и дочерью всегда оставалась некоторая натянутость. Плохо понимая размолвку родителей, Бесс, всегдашняя любимица отца, не задумываясь, приняла его сторону. Но теперь девушка была влюблена в своего будущего мужа, и это как-то ее смягчило. И Кат все думала, стоит ли говорить Бесс о предстоящем расставании.
Однако заговорила с ней сама дочь. За неделю до свадьбы она пришла к матери и сказала:
— Помню, ты мне говорила, что, когда я влюблюсь, пойму твои чувства к лорду Ботвеллу. Я тогда отвечала тебе подло. Но теперь я понимаю… в самом деле понимаю. Зачем тебе оставаться в Шотландии? Когда король был здесь на Рождество, то он глазел на тебя так, что я даже испугалась. Ты должна найти дядю Френсиса, мама, и уехать к нему. Только тогда ты окажешься в безопасности! Кат обняла дочь.
— Спасибо, Бесс. Теперь я знаю, что ты понимаешь, и поеду с легким сердцем.
Глаза у Бесс широко распахнулись, и она раскрыла рот, собираясь что-то сказать, но Кат ласково прикрыла ей рот своей рукой.
— Когда-нибудь Джеми поговорит с тобой "б этом, любовь моя.
— Да, мама, конечно, — сказала Бесс, улыбаясь.
«Какая жалость, — подумала Кат, — что мы подружились только теперь, когда должны расстаться».
Свадьба Бесс Лесли и Генри Гордона прошла тихо по сравнению с предыдущей. Присутствовали только близкие родственники. На торжества вернулись из Эдинбурга Джеми с блистательной Изабеллой, а два дня спустя они повезли молодоженов ко двору. Перед отъездом Бесс и Джеми пришли попрощаться с матерью наедине.
Сын был высок ростом и так похож на отца в его возрасте, что у Катрионы из глаз брызнули слезы. Бесс, сияющая от счастья, выглядела темноволосой смесью обоих родителей.
— Хочу, чтобы вы знали, — тихо сказала Кат, — что я очень люблю вас обоих. Как мне вас будет не хватать!
Они прильнули к ней, и Бесс заплакала.
— Нет, голубка, — возразила графиня, нежно поглаживая дочь. — Если молодая жена покажется печальной, то король может что-то заподозрить. Будь сильной, дочь моя, крепись и помоги мне выиграть битву у Джеймса Стюарта. Ему и в голову не должно прийти, что кто-то из вас что-либо знает.
Бесс совладала с собой.
— А другие? — спросила она.
— Я поговорю со всеми, кроме младших. Знаю, что возлагаю на вас тяжкую ношу, но, пожалуйста, Бесс, и ты тоже, Джеми, приглядите за ними вместо меня. Потом, когда жизнь наладится, вы все сможете меня навещать. Но теперь я должна уехать налегке. Вы понимаете меня?
Они кивнули, и Кат поцеловала каждого. Проводив детей до двери, она простилась с ними. А потом в этот же день, стоя на вершине главной лестницы замка, графиня весело им махала и горланила что было сил:
— Встретимся весной, дорогие мои! Передайте его величеству мое почтение и любовь!
Она стояла там и махала, пока кортеж не скрылся из виду, а затем вернулась в свою башню, чтобы поплакать в одиночестве.
Назавтра предстояло проводить младших — четырнадцатилетнего Колина и двенадцатилетнего Роберта.
Колин уезжал в Абердинский университет, а Роберт — обратно, прислуживать пажом при доме графа Роутса.
Поэтому вечером Кат собрала вокруг себя четверых своих детей, поведала им, что уезжает из Гленкерка, и объяснила почему. Озабоченная тем, что исчезнет из их жизни, ничего не объяснив, она решила все-таки им сказать, несмотря на риск. И поняла, что сделала правильно, когда девятилетняя Мораг тихо сказала:
— Я рада, что ты уезжаешь, мама. Король мне не нравится.
Десятилетняя Аманда кивнула в знак согласия.
— Да. Не беспокойся за нас, мама. К тому же ты прекрасно позаботилась о нашем будущем. Я с удовольствием стану графиней Сайтен.
Кат не смогла удержаться от смеха.
— Какой ты рассудительный, котеночек!
— Когда? — только и спросил Робби.
— Скоро.
Колин захихикал.
— Что же тут смешного? — спросила его мать.
— Жаль, что я уже не у Роутсов, — отвечал этот мальчик-мужчина. — Мне бы хотелось увидеть лицо кузена Джеймса — этого елейного похотника!
— Слава Богу, что ты не у Роутсов! — воскликнула Кат. — Ты бы наверняка меня выдал. — Но она засмеялась. — Конолл сказал почти то же самое.
И тут все дети возликовали.
На следующее утро мальчики уехали, и несколько дней Кат испытывала упадок духа. Она много времени проводила в детской, играя с оставшимися тремя малышами. Затем однажды вечером неожиданно появилась в спальне у свекрови. Мэг немедленно все поняла. Она без слов поднялась и обняла невестку.
— Так скоро?
Кат кивнула.
— Сейчас новолуние, и лучшего времени, чтобы уйти незамеченной, у меня не будет. Если я останусь еще, то уже не смогу бежать, Мэг. Даже сейчас меня раздирают сомнения.
— Тогда Бог тебе в помощь, дочь моя.
— Ох, Мэг! Вы всегда были мне ближе, чем родная мать. Я так буду по вас скучать! Попробуйте, пожалуйста, объяснить моим родителям.
— Хорошо, дорогая. Не думай слишком плохо о твоей матери. Она всегда жила в своем чувственном мирке, где единственным обитателем, кроме нее, был твой отец.
Я объясню ей. И кто знает, может, когда все уладится, мы даже приедем к тебе в гости!
— Мои малыши… Вы приглядите за ними, Мэг?
— Конечно.
— И не дадите забыть меня, пока я не пришлю за ними?
— Нет, любовь моя. А теперь иди, Катриона. Иди, пока ты не расчувствовалась, а я не сделала какой-нибудь глупости.
Старая вдова нежно поцеловала невестку и потихоньку выпроводила из своих покоев.
Кат осталась какое-то время стоять в холодном и темном коридоре. «Я больше этого не увижу, — подумала она, и по щекам у нее потекли слезы. — Боже мой! Если кто-нибудь меня сейчас увидит, то как неловко будет объясняться».
Взмахом рук она вытерла свои мокрые щеки и обходными коридорами побежала в свои покои. Слуги, за исключением Сюзан и ее младшей сестры Мэй, были уже отосланы спать.
— Все готово? — спросила графиня у Сюзан.
— Да, миледи. Конолл и его люди обо всем позаботились. Он сказал, что выедем, как только вы вернетесь.
Служанка заторопилась увести Кат в спальню, где уже поставила чан с горячей водой.
— Кто знает, когда еще вам удастся принять ванну?
Кат слабо улыбнулась.
— Ты уложила в дорогу все, что я тебе наказала? И шкатулки с драгоценностями?
— Да, все готово. Если люди короля придут с обыском, то они увидят, что большая часть ваших платьев ждет здесь вашего возвращения. И как здорово будет купить вам новые во Франции!
Тяжесть потихоньку спадала у Катрионы с плеч.
— У вас с Мэй тоже скоро появятся новые платья, — пообещала она.
За час графиня оделась и была готова. И тут Сюзан, стоявшая за спиной, неожиданно нацепила ей на шею льва, подаренного лордом Ботвеллом.
— Я подумала, что вам следует помнить о том, к чему вы едете, а не о том, что оставляете.
Кат улыбнулась, внезапно почувствовав себя счастливой.
— Сюзан, я и не думала, что ты поймешь, какие чувства меня мучают. Спасибо, милая, что помогаешь мне в такое тяжелое время. Ты мне добрая подруга, и я этого не забуду.
Схватив свой меховой плащ, Катриона прошла к камину и нажала на резное украшение, открывавшее дверь в потайной ход.
— Посмотрите, девочки, чтобы дверь за вами закрылась плотно, — приказала она и, взяв свечу, шагнула в темный коридор.
Несколько минут спустя госпожа со служанками вышли у подножия западной башни, там ждал Конолл с тремя лошадьми. Кат вскочила на спину Иолэру, а Сюзан и Мэй сели вдвоем на одну из оставшихся двух. Конолл поскакал впереди и провел их так, что стража не увидела. На холме высоко над замком к ним присоединился такой многолюдный отряд, что Кат опешила.
— Господи! — воскликнула она. — Сколько их, Конолл?
— Полсотни. Не дам же я вам скакать по всей Европе с одной только дюжиной охранников. Вы можете себе позволить более достойный эскорт. — И, подняв руку, он дал знак, что путешествие начинается.
— Подожди! — велела графиня. Поворотив Иолэра, она поглядела назад на Гленкерк, темной громадой возвышавшийся на фоне еще более темного неба. На какой-то миг она заколебалась, мучимая последними сомнениями. Покинуть Гленкерк? Оставить детей? Покинуть Шотландию? Оставить почти все, что ей дорого? А затем прямо перед глазами у нее возникло похотливое лицо Джеймса, и она услышала его голос, тихий и вкрадчивый: «…и ты будешь делать мне то же, что и этой ночью…»
Рывком развернув Иолэра, Кат закричала: «Вперед!» — и пустила коня галопом.
Им предстояло отплыть с мыса Рэттрей, откуда уже так давно отплыл и Ботвелл. Поскольку «Отважный Джеймс» сгинул вместе с Патриком, то во Францию Кат отвезет нынешний флагман Лесли «Новая попытка». Графиня нашла это название чрезвычайно удачным.
Они ехали всю ночь, останавливаясь только дважды, чтобы дать отдых лошадям. На рассвете отряд устроил привал на развалинах замка Хантли. От поездки по ночной прохладе у Кат разыгрался аппетит, и она возрадовалась, когда один из воинов принес ей небольшого кролика, зажаренного на вертеле. Сюзан достала буханку хлеба, чашку и флягу, полную сладкого вина. Кат разделила все эти дары со своими служанками и сама с удовольствием набила себе желудок. Насытившись, она завернулась в свой тяжелый плащ и отошла ко сну у небольшого костра, разожженного на остатках давнишнего камина.
Когда она проснулась, уже перевалило далеко за полдень, и в лагере было тихо. Сюзан и Мэй посапывали рядом. Кат пролежала несколько минут, сонная и теплая, а потом опять заснула и открыла глаза уже почти вечером. Лагерь бурлил заботами о предстоящем ужине.
Над кострами поворачивали на вертелах нескольких барашков, а на широком плоском камне, подогреваемом снизу небольшим костром, лежали только что испеченные хлеба. Подальше от тепла стояли несколько бочонков с элем.
— Конолл! Ко мне!
— Мадам!
— Откуда все это?
— Милорд Хантли приказал своим людям встретить вас и позаботиться, чтобы вы были сыты и ни в чем не нуждались на землях Гордона.
Лицо графини смягчилось.
— Что ж, благослови его Бог за это, — промолвила она. А затем озабоченно спросила:
— Эля не много? Не хочу, чтобы люди слишком напивались, ведь потом ехать.
Впереди у нас долгая ночь, и надо прибыть на Рэттрей до рассвета.
— Ровно столько, чтобы их порадовать, но не более того, миледи. Для вас тоже есть небольшой бочонок. Не забудьте наполнить на ночь вашу флягу.
Она кивнула и взяла оловянную тарелку, поданную Сюзан. Там были тонкие, сочные ломти мяса, ранний зеленый салат и горячий хлеб, с которого капало масло с медом. Рядом с графиней на земле поставили чашку с роскошной мальвазией. И снова Кат наелась от души.
Потом, пока люди еще ужинали, она встала и обратилась к ним:
— Конолл рассказал вам о моем путешествии. Если кто-то из вас передумал, то теперь как раз время сказать об этом и вернуться в Гленкерк. Прошу только, чтобы дома вы хранили молчание о том, где я.
Ответом ей была тишина, и, оглядев гленкеркских воинов, Кат почувствовала, что на глаза у нее набегают слезы. Пытаясь сдержать себя, она просто сказала:
— Спасибо. Спасибо всем вам. — Через час они сидели уже в седле и ехали потом большую часть ночи.
Еще задолго до побережья Кат почувствовала запах моря, и с каждой милей его соленое дыхание становилось все сильнее. Они прибыли на место задолго до срока, и Конолл посигналил в сторону моря фонарем, который как-то сумел засунуть в свои пухлые переметные сумы.
Из темноты промигал ответ.
Капитан стражи подозвал к себе молодого человека, лицо которого показалось графине знакомым.
— Мой сын Эндрю, — сурово объявил Конолл.
Кат подняла бровь.
— И говорить не надо, милый. У тебя не нашлось времени, чтобы жениться на его матери, но Лесли всегда узнает своего. Я права?
— Да, мадам, — протянул он, и графиня рассмеялась. — Эндрю с десятью людьми пойдет с вами на «Новой попытке», — сказал капитан. — А я с остальными и с лошадьми отплыву на «Королеве Анне» из Петерхеда.
— А вы намного отстанете от нас? — забеспокоилась Кат. — Мне бы не хотелось высаживаться во Франции с таким маленьким отрядом.
— Мы прибудем даже раньше. «Королева Анна» полегче «Новой попытки» и немного побыстрей. Ваша карета, лошади, кучер и конюшие отправились три дня назад и будут вас ждать. Не беспокойся, девочка. Я тебя встречу на пристани.
Она сердечно ему улыбнулась.
— Прекрасно, Конолл. — Затем графиня обратила свою улыбку на молодого человека. — Итак, Эндрю Мор-Лесли, в Гленкерке недостало хорошеньких девушек, чтобы тебя удержать?
— Их слишком много, миледи… и столько же разъяренных отцов.
Кат засмеялась.
— А ты мне нравишься, парень!
Они спустились на песок встретить шлюпку. Лодка достигла суши, и матросы сразу выскочили, чтобы вытащить ее подальше на берег. На какой-то миг Кат улетела обратно во времени, вспомнив то утро, когда она стояла на этом же сыром, продуваемом ветрами берегу. Почти три года назад она прощалась здесь с лордом Ботвеллом, изгнанным с родины, и думала, что никогда уже больше его не увидит. Но теперь и она здесь готовилась начать путь в изгнание, на которое она сама себя обрекла.
От матросов отделился офицер и склонился над ее рукой.
— Старший помощник Малькольм Мор-Лесли к вашим услугам, миледи. Я сын Хью.
— Ты старший брат Сюзан и Мэй?
— Да, мадам.
— А разве капитан не Мор-Лесли?
— Сэнди. Парень Алана.
— Боже милостивый, Конолл. Ничего не скажешь, плыву под надежной семейной защитой!
— Так бы захотел и он, — пробормотал Конолл.
Кат протянула руку и потрепала капитана за локоть.
— Ты хотел поехать с ним, Конолл?
— Да! Но он не позволил. «Оставайся дома, Конолл, — сказал, — кому еще я могу ее доверить?»
— Боже мой! Не говори мне это в час моего отъезда!
— Мадам, если бы я думал, что граф вас не одобрит, то меня бы здесь не было. Но я здесь, и пока это зависит от меня, с вами ничего не случится.
И начальник стражи опять покраснел до корней волос, потому что Кат поднялась на цыпочки и крепко поцеловала его в щеку.
— Бог тебе в помощь, Конолл, — сказала она и последовала за Сюзан и Мэй, которые уже сидели в шлюпке.
Без лишних церемоний маленькая лодка отплыла в темноту к «Новой попытке». Затем графиню качнуло вверх, подняло над водой, а когда она снова открыла глаза, то уже очутилась на палубе, и ее приветствовал капитан.
— Я поместил вас и ваших девчонок в мою каюту, миледи. Там вам будет удобнее, — сказал он.
— Спасибо, кузен, — ответила графиня, и его красноватое обветренное лицо еще больше покраснело от удовольствия. Он уже и раньше слышал о Кат Лесли, а познакомившись, увидел, какая это славная леди.
Признание их родственных отношений польстило капитану и к тому же добавило ему веса в глазах команды.
— Не соизволите ли отобедать со мной и с моими офицерами? — спросил он.
— С удовольствием!
Моряк поклонился.
— А теперь я займусь своими делами, мадам. Мой юнга Дункан проводит вас в ваши каюты.
«Новая попытка» — большая и ухоженная каравелла водоизмещением примерно восемьдесят тонн — несла целую дюжину пушек. Ее строили в расчете на скорость и маневренность, хотя и снабдили просторным трюмом.
Каюты команды были сухими, теплыми и удобными, а для своего времени просто выдающимися. Рядом с ними располагался отдельный камбуз, и матросы, окончившие вахту, могли получить горячую еду и эль. Лесли требовали от своих людей беспрекословного подчинения и абсолютной верности, но зато хорошо им платили и заботились о них по-человечески. Поэтому те служили лучше, чем матросы других хозяев.
Дункан отвел Кат с горничными в большую каюту, расположенную высоко на корме. В стекла иллюминаторов графиня увидела, что звезды поблекли и небо светлело. Каюта была обставлена с удобствами, госпоже предназначалась большая кровать, а служанкам — две маленькие, на колесиках. На полу лежали турецкие ковры, на иллюминаторах висели бархатные занавески. Освещали помещение красивые медные лампы, а на дубовом столе стояли два графинчика вина: один — красного, а другой — золотистого.
— Вы покушаете, миледи? — спросил Дункан.
— На борту есть какие-либо фрукты, парень?
— Яблоки, мадам, и апельсины из Севильи.
— Принеси и тех и других, а еще сыра и хлеба.
— Ох, миледи, — жалобно простонала Мэй. — Я умираю от голода! Я бы съела целую миску овсяной каши, точно съела бы! С медом и со сметаной.
Кат засмеялась.
— Не сегодня, девочка моя. Если ты не хочешь, чтобы тебя сразила морская болезнь, то придется есть осторожно.
Позднее, когда служанки легли спать, Кат села на бархатном стуле у окна и стала смотреть, как удаляется шотландская земля. Сверху донеслось:
— Курс на Кале! Восток-юго-восток!
И другой голос эхом ответил:
— Восток-юго-восток!
Прекрасные изумрудные глаза до боли вглядывались в блекнущий берег. По бескровной щеке прокатилась слезинка, а потом еще одна и еще. Катриона плакала тихо, но горько, пока печаль не стала рассеиваться и графиня не ощутила, как ею овладевает радостное возбуждение.
Позади она оставляла старую жизнь, но впереди лежало само оправдание ее жизни. Впереди был Френсис Стюарт Хепберн! И как же это выйдет неблагодарно — плакать по тому, что боги у нее отняли, когда они даровали ей так много!
