Глава 12

 — Ты пришла ко мне почти невинной, а теперь превратилась в самое распутное создание, какое я когда-либо знал, — поддразнивал Рашид аль-Ахмет свою прелестную вторую жену. — Настоящая колдунья!

 Ронуин стояла перед ним на коленях, лаская губами напряженное любовное копье. Одной рукой она сжимала возбужденную плоть, языком обводила рубиновую головку, а другой рукой поглаживала его двойную драгоценность, слегка щекоча. Тем временем затвердевшая плоть набухала все больше в теплой пещерке ее рта.

 Халифу вскоре стало не до шуток. Судорожно вцепившись в ее золотистые волосы, он хрипло выговорил:

 — Довольно, колдунья моя!

 Ронуин подняла на него улыбающиеся глаза и, ловко перевернувшись, встала на четвереньки, подставляя ему белоснежную попку.

 — Моему повелителю угодно стать жеребцом для своей послушной кобылки? — вызывающе прошептала она, зазывно оглядываясь на мужа. Его страсть разжигала ее.

 — Да! — прорычал он, устраиваясь сзади и с силой вонзаясь в ее обжигающее лоно. — Не могу насытиться тобой, моя прекрасная Hyp! И мне по нраву, что ты отвечаешь с таким же пылом.

 Ронуин громко закричала, едва его пальцы впились в ее бедра, готовясь к новой атаке. Его копье проникало все глубже, посылая дрожь сладостного озноба по ее спине. Халиф подарил ей несказанное наслаждение, но ее, как всегда, мучила мысль о невозможности разделить его с Эдвардом. Перед глазами Ронуин все поплыло.

 — О Аллах, это чудесно! — всхлипывала она. — Только не останавливайся, повелитель!

 Она первой достигла пика восторга, трепеща в экстазе, и мгновенно ослабела, едва буря улеглась. Ронуин бессильно опустилась на ковер, но Рашид, на миг отстранившись, перевернул ее на спину и снова овладел.

 — Нет, моя сладость, я еще не готов, а ты… ты слишком быстро получила свое, точно жадный ребенок, укравший пирожок!

 С насмешливым блеском в темных глазах он снова стал двигаться — медленно, почти лениво, снова поднимая ее до высот, каких она не ожидала достигнуть так скоро. И когда он наконец взорвался любовными соками, заполняя ее до отказа, оба почти теряли сознание от утонченно-мучительного экстаза. Последним усилием халиф привлек жену к себе.

 — Ax, Hyp, любимая, ты поистине великолепна!

 Его слова звучали у Ронуин в ушах, когда она заснула — так крепко, что не ведала, когда Рашид поднялся, отнес ее в отведенные ей покои и прикрыл легким покрывалом. Глядя на свою ослепительную жену, халиф тихо улыбался. Его жизнь стала совершенной, с тех пор как она появилась в Синнебаре. Сначала жена была для него лишь дорогой вещью, но постепенно он понял, что полюбил ее.

 Нет, все-таки он счастливец! Две прекрасные, любящие жены, которые к тому же дружат. Настоящий рай на земле!

 И хотя время от времени по-прежнему забавлялся с какой-нибудь наложницей, он почти не придавал этому значения.

 Так, минутное развлечение. Hyp он любил с юношеской страстью и хотел иметь от нее детей.

 Ему были прекрасно известны способы, которые применялись в гареме для предотвращения зачатия. Он даже одобрял такие меры предосторожности. Правда, у него уже было четверо детей. Четырнадцатилетнему Мохаммеду позволялось развлекаться с бесплодными девицами из гарема. Рашид аль-Ахмет знал, как опасно иметь много сыновей, когда не можешь дать им большого богатства, а унаследовать трон имеет право только один. Недаром ему самому было так трудно сладить с младшими братьями, когда умер отец. Но удача была на его стороне. Касим умер от лихорадки в пятнадцать лет, а его милая Hyp прикончила Абдаллу. Теперь он хотел ребенка от жены, которую называл своей женщиной-воином.

 Он поговорит с Алией и Баба Гаруном. Вполне возможно, они знают, как зачать дочь.

 Улыбнувшись напоследок Ронуин, он тихо вышел.

 Первая жена была готова склониться перед его желанием. В отличие от евнуха, который яростно возражал.

 — Твоя жизнь стала мирной и спокойной, повелитель. У тебя почти взрослый сын и есть второй, который сможет заменить первого, если, не допусти этого Аллах, случится страшное. Никто не может сделать так, чтобы госпожа Hyp приносила только дочерей. Подумай, повелитель, подумай хорошенько! Госпожа Hyp — женщина свирепая, несмотря на страсть, которую питает к тебе. Она без сожаления убивала — и убьет снова, если речь пойдет о ее сыне. Не рискуй всем, повелитель, помни о госпоже Алие!

 — Я последую твоему совету и поразмыслю, — кивнул Рашид, — хотя мечтаю о дочери, столь же прекрасной, как она.

 — А сама Hyp хочет ребенка? — осведомился главный евнух.

 — Она ничего об этом не говорила, — покачал головой халиф.

 — Тогда и не спрашивай, повелитель, — взмолился Баба Гарун.

 Халиф повернулся к Алие:

 — А ты что скажешь, моя почтенная первая жена? Ты молчала все это время.

 — Рашид, я, как всегда, хочу одного: чтобы ты был счастлив, — ответила Алия. — Мохаммеду уже четырнадцать, а маленькому Омару почти шесть. Если Hyp родит сына, вряд ли он будет представлять опасность для старших детей. К тому времени когда дитя вырастет, у Мохаммеда будут уже свои сыновья, да и у Омара тоже. Кроме того, Hyp не настолько амбициозна. И коварства в ней нет. И потом, у нее может родиться дочь. Но если она не желает ребенка, не стоит, пожалуй, заводить об этом речь.

 — Я должен хорошенько поразмыслить, — повторил халиф, но и Алия, и Баба Гарун понимали: он уже все решил.

 Он хочет ребенка от Hyp и не успокоится, пока не добьется своего.

 — Господин, в городе появился юный поэт, из тех, кого франки называют менестрелями, — сообщил евнух. — Его песни привлекают множество посетителей в чайхану Акрама Назира. Я сам слышал его. Он поет на нашем языке и на многих языках мира. Может, стоит пригласить его во дворец, пока он не отправился дальше? Лицо у него приятное, голос мелодичный. Пусть женщины твоего гарема и дети немного развлекутся.

 — Так и быть, — согласился халиф, — пригласи его.

 Баба Гарун поклонился и поспешил выполнить приказ.

 Халиф тоже ушел, а Алия послала служанку за Ронуин. Та сразу пришла, поскольку любила первую жену повелителя и с удовольствием проводила время в ее обществе. Алия отпустила своих рабынь и осталась наедине с Ронуин. Та сразу поняла, что предстоит важный разговор.

 — Что случилось? — спросила она Алию.

 — Ты любишь Рашида? — тихо спросила та.

 — Искренне почитаю и люблю дарить и получать его ласки, — осторожно ответила Ронуин.

 — Но любишь ли ты его? — допытывалась Алия.

 Ронуин покачала головой.

 — Нет, — тихо призналась она. — Я по-прежнему помню Эдварда де Бело. Возможно, когда-нибудь это пройдет и я полюблю Рашида. Одному Аллаху известно, как он был терпелив и добр со мной. Своим вопросом ты вогнала меня в краску.

 Угрызения совести не дают мне покоя. Но зачем тебе это знать?

 Неужели подозреваешь, что я замышляю зло против Рашида?

 — Нет, конечно, нет! — воскликнула Алия. — Я спросила потому, что он хочет от тебя ребенка. А ты, Hyp? Что скажешь ты?

 — Ребенка? — Ронуин была потрясена. — Я о таком и не думала! Дитя навеки свяжет меня с Рашидом. А Эдвард… Ты сама знаешь, подруга моя, как было у нас с Эдвардом, — немного помолчав, грустно сказала она. — Мы только начали наслаждаться нашей любовью, когда меня оторвали от него. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что хотела бы вынашивать детей Эдварда. Но зачем Рашиду понадобилось дитя от меня? У него и без моих четверо. Я лишь его постельная игрушка, временная забава, и ничего больше, Алия.

 — Он любит тебя, Hyp. Неужели еще не поняла? Рашид влюбился, как мальчик. Разве это так уж странно — хотеть ребенка от любимой женщины? — Первая жена взглянула в глаза своей прелестной подруги. — О моя бедняжка Hyp, — вдруг прошептала она, — твое тело пробудили к страсти, но душа ничего не ведает о любви, не так ли?

 — Но я люблю Эдварда! — запротестовала Ронуин.

 — Так ли это на самом деле, дорогая? И действительно ли он любил тебя? Что ты именуешь любовью? Вы совсем недолго знали друг друга, и, судя по тому, что ты мне рассказывала, ваши супружеские отношения с самого начала были довольно странными. Ты слишком долго еще оставалась ребенком, забавлявшимся оружием и игрой в войну, беспечным и легкомысленным, не понимавшим всех последствий того, что может случиться, если ввяжешься в бой. Иначе ни за что не встряла бы в стычку, а при первых же признаках тревоги вернулась бы к больному мужу. Но в ту минуту ты думала не об Эдварде, а о себе и своих желаниях. Я говорю все это не для того, чтобы расстроить тебя, — просто хочу привести тебя в чувство. Ты любима могущественным и прекрасным мужчиной. Откройся этой любви и пойми, что страсть, разделенная любящими людьми, — совсем не то, что обычная похоть. Я знаю это по собственному опыту. Дитя, рожденное в любви, унаследует счастливую судьбу, — заключила Алия.

 Потрясенная Ронуин схватилась за голову, едва смысл этих жестоких, но справедливых слов полностью дошел до нее. Как права Алия! Она и в самом деле не успела стать взрослой. До недавних пор оставалась эгоистичной, самовлюбленной девчонкой, стремившейся во что бы то ни стало настоять на своем. Как же она, должно быть, оскорбляла и унижала Эдварда своим поведением! Как огорчала ап-Граффида!

 Но несмотря ни на что, Ронуин все же понимала: никогда она не сможет испытывать к Рашиду аль-Ахмету тех чувств, что Алия. Больше всего на свете ей хотелось вернуться к Эдварду и рассказать обо всем, что она успела узнать и усвоить.

 Тогда они могли бы все начать сначала… Но это невозможно. Всю жизнь ее будет терзать сознание вины за то, что она так жестоко покинула его ради удовлетворения собственного тщеславия. И как оправдаться перед любящим ее халифом?

 Ведь она не способна ответить ему тем же…

 — Ты такая притихшая и растерянная, — заметила Алия. — Я не хотела обижать тебя, Hyp.

 — Знаю. Но ты заставила меня впервые в жизни заглянуть в свою душу, и мне не слишком нравится то, что я увидела. Ты права: я вряд ли понимаю, что такое истинная любовь.

 — Позволь Рашиду научить тебя, — молила Алия.

 — Как ты можешь предлагать такое, если любишь его всем сердцем? Неужели тебе не больно делить его с другими, Алия?

 — Нет, таковы наши обычаи! Мужчине мало одной женщины. Он, подобно пчеле, перелетает с цветка на цветок и счастлив этим.

 Ронуин в отчаянии покачала головой.

 — Четыре года назад, — со вздохом заметила она, — мы с братом жили в приграничной крепости в окружении грубых мужчин, которые и воспитали меня. Я понятия не имела, что это такое — быть женщиной, и не умела даже молиться!

 А теперь у меня голова раскалывается от обилия знаний. Хорошо, я попытаюсь полюбить Рашида, обещаю. Но почему ты заговорила о ребенке? А если родится мальчик? Он может стать соперником твоего сына! Разве этого ты желаешь?

 — Мохаммед — наследник отца и будет на много лет старше твоего ребенка, — отмахнулась Алия.

 — Значит, по обычаю трон наследует именно старший сын?

 — Нет, но все знают, что именно Мохаммед станет преемником отца.

 — Но представь: а если я тоже рожу сына? Что, если халиф, да живет он сто лет, не отправится в рай, пока моему мальчику не исполнится двадцать? Что, если он полюбит его сильнее, чем Мохаммеда, хотя бы из-за тех чувств, что испытывает ко мне, и назовет своим преемником? Вряд ли тебе это понравится, Алия! — заметила Ронуин.

 Противоречивые эмоции сменялись на лице Алии.

 — Ты права, — честно призналась она наконец.

 — В этом кроется немалая опасность, — подтвердила Ронуин. — Предпочитаю сохранить твою дружбу, Алия, а не вынашивать соперника Мохаммеду.

 — Но у тебя может родиться дочь, — возразила та, — а Рашид жаждет иметь девочку, столь же прекрасную, как ты.

 У него рождаются не только сыновья!

 — Он берет меня едва ли не каждую ночь, обильно орошая семенем мой потаенный сад, так что скорее всего это будет сын. Я знаю, что делают в гареме для предотвращения зачатия. Найлек все объяснила. Пожалуйста, дай мне немного времени, прежде чем я перестану принимать по утрам отвар. Мне нужно подумать. Даже если он посчитает меня бесплодной, все равно не перестанет любить и наслаждаться моим телом. Может, я и в самом деле сумею хоть немного полюбить его, — попросила Ронуин.

 — Она мыслит куда разумнее, чем я предполагал, — вмешался Баба Гарун, выступая из-за висевшего на стене ковра. — Не осудите меня за то, что подслушивал. Вы знаете — я лишь исполнял свой долг. Разве не я был с тобой рядом с самого твоего детства, госпожа Алия? Госпожа Hyp мудро оценила последствия столь серьезного шага. А вдруг халиф и в самом деле полюбит ее сына больше, чем принца Мохаммеда? Вряд ли она будет поощрять подобные вещи, ибо по природе не зла и не тщеславна, но не в нашей воле управлять чувствами халифа. Тогда разразится настоящая катастрофа — как для Синнебара, так и для всех нас. Прислушайся к Hyp, госпожа!

 — Судьбу, дорогой Баба Гарун, не перехитришь. Недаром у евреев есть поговорка: «Человек предполагает, а Бог располагает», — спокойно ответила Алия. — Если Рашид желает дитя от Hyp, ее долг — подарить ему сына или дочь.

 Но я готова исполнить ее просьбу и немного подождать, прежде чем она выполнит этот долг.

 — Слушаю и повинуюсь, госпожа, — пробормотал евнух.

 Ронуин послушно склонила голову перед первой женой халифа, но после передала Найлек их разговор.

 — Дитя! — обрадовалась Найлек. — Чудесно, просто чудесно! Я сразу поняла, что боги улыбаются тебе! Госпожа Алия правду говорит: халиф любит тебя. Многие в гареме сгорают от ревности, хотя ты их даже не замечаешь.

 — Меня мутит от них, — отозвалась Ронуин. — Целыми днями ничего не делают, только лежат, едят сладости и прихорашиваются в надежде, что халиф их заметит. Мне куда интереснее общество госпожи Алии.

 — В городе появился прекрасный юный музыкант. Голос у него как у соловья. Он поет в чайхане, и весь город сбегается слушать его по вечерам, — сообщила Найлек. — Халиф повелел ему послезавтра прийти во дворец и развлечь нас песнями и игрой на лютне.

 — Но как это возможно? — удивилась Ронуин. — Мужчинам не позволено видеть наши лица.

 — Весь гарем, кроме тебя и госпожи Алии, рассядется в нишах, за занавесками. А вам разрешат сидеть у ног халифа, в чадрах, разумеется, — пояснила Найлек. — Кроме вас, будет всего несколько гостей; визирь, казначей и имам. Праздник в узком кругу.

 — Я всегда любила музыку, — задумчиво вздохнула Ронуин, — хотя наша музыка совсем не такая, как у вас.

 — Этот музыкант — чужеземец. Он и его друзья поют на разных языках. Может, и на твоем тоже.

 —  — Сомневаюсь, — покачала головой Ронуин. — Валлийский — трудный язык. Почти такой же сложный, как арабский.

 — На котором ты теперь говоришь безупречно, — добавила Найлек.

 — Значит, мы услышим их послезавтра? — уточнила Ронуин.

 — Баба Гарун еще не сказал точно. Во всяком случае, скоро.

 Упоминание о редкостном развлечении всполошило весь гарем. Срочно шились новые платья, ходили самые невероятные слухи о нарядах жен халифа. Известие о том, что им предстоит сидеть у ног халифа, вызвало бурю зависти.

 — Почему им все можно? Только потому, что они жены? визжала одна из наложниц, вплетая в волосы жемчужные нити.

 — Именно потому, что они жены и родили халифу детей, — одернула ее более разумная.

 — Нет у Hyp никаких детей!

 — Но она самая прекрасная в мире женщина, и халиф ее любит, — напомнила вторая.

 Первая неохотно кивнула. Ни для кого не было тайной, что Рашид аль-Ахмет потерял голову из-за белокурой красавицы. Нужно отдать должное госпоже Hyp: она ведет себя скромно, несмотря на благоволение повелителя, и старается сохранять дружбу с госпожой Алией.

 День празднества все приближался, и волнение достигло высшей точки. Наконец как-то вечером Баба Гарун повел обитательниц гарема в тронный зал и велел устроиться в нишах, за тонкими занавесками, через которые были лишь смутно видны их силуэты. Рашид аль-Ахмет восседал на золотом, украшенном драгоценными камнями низком троне, установленном на черном мраморном возвышении.

 По правую руку сидел Мохаммед, его макушка едва достигала коленей отца. Слева сидел второй сын. Омар. Правитель Синнебара был облачен в галабию из золотой парчи. Темноволосую голову венчал небольшой золотой тюрбан с огромным рубином в центре. Сыновья были в простых белых галабиях, с непокрытыми головами.

 Для Алии была специально приготовлена алая шелковая подушка, положенная на одну ступеньку ниже возвышения.

 На ней была алая аба в тон подушке, отделанная золотом и красиво оттенявшая волосы. Подушка Ронуин была из серебряной парчи и лежала на две ступеньки ниже возвышения. Простая аба из бирюзового шелка, отделанного серебром, удивительно ей шла. Обе женщины были закутаны в прозрачные чадры, хотя всякий, кто дал бы себе труд присмотреться, разглядел бы их лица. Но ни один мужчина в зале не осмелился бы на подобную дерзость.

 При появлении музыкантов настала тишина. Все трое были в широких белых одеяниях, с накинутыми поверх бурнусами. Самый высокий выступил вперед, двое сели на пол и стали настраивать инструменты.

 — Повелитель, я начну с песни своей родины, — объявил он.

 Ронуин вздрогнула. Этот голос!

 Музыканты заиграли знакомую мелодию.

 — Сестра, если ты здесь, ответь, чтобы я точно знал, что нашел тебя, — пел Глинн. — Я так долго был в пути. Спой мне, моя родная!

 — Не подавай вида, брат, что узнал меня! — прозвенел голос Ронуин. Поспешно оборвав песню, она обратилась к халифу:

 — Они поют песню моей земли, на моем родном языке, повелитель. Певец приглашает всех, кто понял его, подхватить мелодию. Пожалуйста, позволь мне сделать это или по крайней мере объясни, почему не стоит этого делать.

 — Пой, моя прелестная золотая птичка, — великодушно разрешил халиф. — Я и не подозревал, что у тебя такой чудесный голос! Впредь ты будешь петь для меня одного, моя Hyp.

 — Спасибо, повелитель, — поблагодарила Ронуин и снова запела:

 — Он разрешил мне петь с тобой, ибо не знает, кто ты, брат мой. Но чтобы не возбуждать подозрений, не затягивай песню.

 — Я пришел забрать тебя домой. Со мной От и Дьюи.

 Скажи, как можно свершить невозможное?

 — Оставайся в Синнебаре, брат, под любым предлогом и не вздумай рисковать. Я найду способ связаться с тобой. Пусть это нелегко, но рано или поздно все удастся. Будь терпелив и не покидай меня. А теперь лучше закончить песню, милый брат. Как я мечтаю снова обнять тебя! — взвился под сводами зала звонкий голосок Ронуин.

 — Сделаю все, как ты велишь, дорогая. Я не оставлю тебя. Не оставлю.

 Глинн закончил песню громким аккордом и поклонился халифу.

 — Скажи, о чем вы пели, друг мой? — полюбопытствовал Рашид.

 — Это история вдовы, чей единственный сын отправляется на войну. Она боится за него, потому что с тех пор не получила ни единой весточки. Но когда надежда почти потеряна, сын возвращается и обещает никогда больше не покидать ее. Это простая и грустная баллада, но сейчас я спою вам ту, что любят жители Дамаска. Только… не соблаговолите ли объяснить мне, кто та девушка, что пела со мной?

 — Моя вторая жена, — ответил Халиф. — Она знает множество языков.

 Ронуин едва сдерживала волнение. Глинн! Ее братец! Как он попал сюда? Свершилось чудо… А теперь ей требуется еще одно.

 Целую неделю она раздумывала, что предпринять, и наконец поняла, что ей способен помочь лишь главный евнух. Но согласится ли он? Чернокожий гигант обладал неоспоримой властью в гареме. Даже Рашид аль-Ахмет зачастую не ведал, что творится на женской половине дворца.

 Ронуин послала Садиру к главному евнуху с просьбой о встрече. Вернувшись, та сообщила, что Баба Гарун будет ждать госпожу Hyp у себя в покоях через час.

 — Что тебе нужно от него? — с безразличным видом поинтересовалась Найлек, вне всякого сомнения, умиравшая от любопытства.

 — Как я говорила, халиф хочет, чтобы я родила ему ребенка, но я опасаюсь, что мой сын станет соперником принца Мохаммеда. Слишком я люблю его мать, чтобы становиться у нее на пути. Однако она желает, чтобы я стала матерью.

 Мы втроем беседовали об этом несколько дней назад. Я обещала, что скажу Баба Гаруну о своем решении. Разве не он стоит на страже интересов халифа?

 — Если ты родишь сына, никто не поручится, что Мохаммед останется наследником, — сообразила Найлек.

 — Именно этого я и боюсь, — подтвердила Ронуин. — Мохаммед должен остаться наследником ради безопасности и мира в Синнебаре! А теперь я должна повидаться с Баба Гаруном.

 Главный евнух уже ожидал Ронуин, мирно покуривая кальян.

 — Садись, Hyp, — пригласил он, указывая на груду цветных подушек. — Что случилось? Должно быть, что-то важное, ибо раньше ты никогда не пыталась потолковать со мной с глазу на глаз. — Красивые темные глаза вопросительно смотрели на нее.

 — Вот что, Баба Гарун, хотя я никому этого не говорила, но считаю, что ты превыше всего ставишь благополучие госпожи Алии, — начала она и, помедлив, добавила:

 — Даже выше интересов халифа.

 Евнух молча кивнул.

 — Продолжай, — велел он так тихо, что она едва расслышала.

 — Я не хочу рожать детей повелителю. И думаю, в этом ты со мной согласен. Но сколько еще мы сможем обманывать халифа и госпожу Алию? А если меня заставят родить сына… Поверь, даже Найлек считает, будто он сможет занять место принца Мохаммеда в сердце отца и получить трон, что приведет к распрям и раздорам. А если я решу эту головоломку до того, как она превратится в угрозу для Синнебара?

 — Как именно? — вырвалось у Баба Гаруна, пораженного ее проницательностью.

 — Если меня здесь не будет, значит, никакого сына не появится, не так ли? — мягко осведомилась Ронуин.

 — Предлагаешь, чтобы я помог тебе бежать, — заметил евнух, сразу все поняв, — Да, — призналась Ронуин.

 — И как можно выполнить твой план, чтобы халиф не проведал и не велел меня казнить? — усмехнулся Баба Гарун. — Мое падение неизбежно, а если халиф найдет тебя, сама знаешь, что будет.

 — Прежде всего ты должен поклясться, что не убьешь его. Если я окажусь причиной его смерти, мне не стоит жить.

 — Кого? — встрепенулся главный евнух.

 — Моего младшего брата, — призналась Ронуин.

 — Но как… — начал Баба Гарун.

 — Сначала клятва. Я знаю тебя как человека чести. Дай слово, и я все объясню.

 Евнух долго раздумывал, прежде чем кивнуть:

 — Хорошо, я не убью твоего брата. Но поведай мне правду.

 — Молодой менестрель, певший в зале несколько дней назад, и есть мой брат, Глинн ап-Ллуэлин. Он разыскивал меня и начал с того, что под видом песни спросил, есть ли в зале его сестра. Я ответила, и мы немного поговорили под музыку на нашем родном языке. Он остался в Синнебаре в ожидании моих приказаний.

 — Поразительно! — выдохнул Баба Гарун. — Совсем как в сказке!

 — Я не хочу, чтобы халиф долго грустил. Он хороший человек, но я не люблю его так сильно, как Алия, и жажду вернуться домой. Когда мы отправились в крестовый поход, мой брат учился в монастырской школе. Очевидно, узнав о моем исчезновении, он бросился на поиски. Мальчик внезапно стал мужчиной. Он нашел меня, разве это не перст судьбы?!

 Баба Гарун, как все уроженцы Востока, был крайне суеверен и придавал огромное значение знамениям и чудесам.

 — Но если я соглашусь помочь тебе, как осуществить побег? — допытывался он.

 — Халиф не отпустит меня так просто, — начала Ронуин, и евнух согласно кивнул. — Значит, нужно, чтобы для него я умерла. Он будет скорбеть, но рано или поздно смирится с потерей.

 — Вряд ли, — вздохнул Баба Гарун. — Он не из тех, кто легко мирится с утратой любви, но у меня есть средство его утешить. Если одна из женщин Мохаммеда вдруг забеременеет и родит халифу внука, тот может отвлечься от своей скорби и перенести все внимание на дитя. Будут говорить, что Аллах вознаградил его новой любовью за безвременно погибшую. И как ты намереваешься умереть? Видно, все уже обдумала?

 — Случайно упаду с той скалы, что высится на краю моего сада. Если у подножия найдут кости и пряди волос, посчитают, что мое тело объели дикие собаки. Сам знаешь, волос такого цвета нет ни у кого в городе, и халиф поверит, что я разбилась.

 — А я тем временем выведу тебя из дворца, — подхватил Баба Гарун. — Все это можно легко проделать за одну ночь.

 Тебя, моя разумная красавица, нужно переодеть мальчиком.

 Вы с братом присоединитесь к каравану, идущему на побережье, и через несколько дней сможете сесть на судно, отплывающее на родину.

 — Значит, ты согласен? — обрадовалась Ронуин.

 — Я помогу тебе, — решил Баба Гарун, — но только ради безопасности и счастья моей дорогой госпожи. Она благородно утверждает, что желание халифа должно быть исполнено. Ее воспитали так, что прежде всего она думает о повелителе. Ты же, Hyp, сначала заботишься о себе. Я уже подумывал устроить так, чтобы ты подхватила какую-то непонятную болезнь и умерла, прежде чем подаришь халифу дитя. Если моя госпожа не способна или не желает защитить себя и своего сына, значит, это должен сделать я.

 Таков мой долг. Однако я не питаю к тебе злобы. Ты всегда почитала и любила Алию, поэтому я согласен на твой план.

 — Спасибо, Баба Гарун, — выдохнула Ронуин. Ее сердце неистово билось. Известие о том, что евнух замышлял ее убийство, по-настоящему испугало ее.

 — Возвращайся к себе, Hyp, — велел он. — Я свяжусь с твоим братом, и вместе мы все устроим. Тебя известят, когда придет время. Не стоит меня опасаться. Hyp. Ты сама придумала, что делать, и я не выдам тебя ради любви, которую мы оба питаем к госпоже Алие. Иди.

 «Какая добрая улыбка! И все же он крайне опасен».

 Ронуин поднялась, не забыв поклониться могущественному человеку, и поспешила в свои покои. Не понятно, радоваться ей или печалиться. Трудно сказать, действительно ли он ей поможет или все-таки пойдет к халифу? Жизнь в гареме научила ее одному: никому нельзя доверять. Однако она не нажила врага в лице Баба Гаруна. Может, он и сдержит слово…

 — Что он сказал? — набросилась на Ронуин Найлек, стоило той показаться в дверях. — Бьюсь об заклад, ему не слишком хочется, чтобы ты подарила повелителю ребенка. Он верный слуга госпожи Алии. — Она неодобрительно поджала губы.

 — Конечно, — кивнула Ронуин, — так и должно быть.

 Он растил ее с самого детства. Но я и сама не уверена, что готова стать матерью.

 — Если будешь тянуть, не успеешь оглянуться, как постареешь и сморщишься, — пожурила госпожу Найлек, и служанки весело захихикали. — Тебе уже больше восемнадцати, госпожа Hyp, и моложе ты не станешь. Если наш повелитель хочет от тебя ребенка, ты должна подарить ему дитя. Это твоя обязанность.

 — Замолчи! — взорвалась Ронуин. — Ты забываешься, Найлек. Всю свою жизнь я только тем и занималась, что исполняла очередной долг! Если Аллах пожелает, чтобы я родила, значит, так тому и быть.

 Служанок как ветром сдуло, и Ронуин вышла в сад. Журчание воды успокаивало ее, а в этом она нуждалась больше всего после встречи с Баба Гаруном. Пьянящий запах дамасских роз коснулся ноздрей, убаюкивая, утешая, кружа голову. Она медленно направилась по дорожке, усыпанной мраморной крошкой, к резной каменной скамье, откуда были видны горы. Ее покои выходили на запад, она знала это, потому что каждый вечер наблюдала, как солнце садится за мрачные черные вершины. Однажды, велев Найлек и Хале крепко держать ее, Ронуин подошла к самому краю стены и взглянула вниз. Ничего, кроме острых камней и серо-зеленых колючек. У нее закружилась голова, и служанки поспешно оттащили госпожу назад. Всякий, кто упадет с такой высоты, непременно погибнет!

 — Найлек сказала, ты говорила с Баба Гаруном о ребенке, — заметил Рашид аль-Ахмет, садясь рядом со второй же — . ной.

 — Найлек слишком много болтает, — раздраженно бросила Ронуин.

 — Она желает тебе счастья, — возразил халиф, беря ее за руку и целуя пальцы.

 — Я счастлива, — покачала головой Ронуин. — Она не понимает, что быть рядом тобой — это и есть счастье. Почему ты хочешь ребенка от меня? У тебя есть дети, значит, не тщеславие побуждает тебя, ибо ты можешь получить дитя от любой женщины, на которой остановишь взор.

 — Но я люблю тебя, — тихо признался халиф и, схватив ее в объятия, стал пылко целовать. — Люблю тебя, Hyp! Тебя одну! И желаю, чтобы наша любовь стала полной, а для этого мы должны иметь ребенка. Понимаешь? Да, вижу, тебе все ясно. — Он губами снял слезы, покатившиеся из глаз Ронуин.

 — О, как жалят твои слова! Как я ненавижу себя за эгоизм и себялюбие! — воскликнула Ронуин.

 Ей и в самом деле стало нестерпимо стыдно, потому что в памяти по-прежнему жил Эдвард де Боло.

 Халиф нежно гладил жену по волосам. Его рука проникла в вырез ее одеяния, большой палец настойчиво теребил сосок, возбуждая розовую горошинку. Ронуин, что-то шепча, прижалась к нему. Он рывком стащил с нее одежду, оставив обнаженной, положил себе на колени, накрыл губами чувствительный холмик и стал жадно сосать. Ронуин тихо стонала, зная, что он не остановится, пока она не достигнет пика наслаждения. Руки сами собой поднялись, чтобы ласкать его.

 Он кусал и посасывал ее груди, пока они не заныли. Горячие губы обожгли живот, и, когда он стал целовать ее венерин холмик, Ронуин словно пронзила молния. Она дернулась и вскрикнула, едва его язык коснулся затененной расселины у входа в ее тайный сад. Халиф ласкал ее снова и снова, прежде чем толкнул на скамью и приоткрыл нежные створки.

 — Ты словно розовая морская раковина, в которой лежит совершенная жемчужина твоей девственности, — прошептал он. — Она только и ждет моего прикосновения, о лучшая из всех жен!

 Он снова коснулся кончиком языка крохотного бугорка, и Ронуин пронзительно закричала под натиском острейших ощущений, когда-либо ею испытанных.

 — Рашид! — выдохнула она — и больше ничего. Язык не повиновался ей. С каждым днем его страсть все росла, а наслаждение, которое он дарил ей, казалось несравненным.

 Он рассмеялся, увидев, как хмельное вино ее экстаза окрасило перламутром розовую раковину.

 — Неужели я так и не сумел научить тебя терпению, жена моя? — пожурил он и, открыв свою галабию, обнажил восставшую плоть и мощным ударом вошел в жаждущее лоно.

 Ронуин задохнулась от неожиданности, но он только улыбнулся и ловко усадил ее на себя.

 — Обхвати меня ногами. Hyp, — приказал он, направляясь в спальню, где прижал ее к стене и начал двигаться.

 Глаза Ронуин изумленно расширились.

 — Кое-что новенькое для тебя, не так ли? — поддразнил он, когда она прильнула к нему и крепко обняла.

 — Неплохо, — едва выговорила она, — но я хочу почувствовать тяжесть твоего тела, господин. Прошу тебя.

 Рашид снова засмеялся.

 — Как ты изменилась, бесценная моя, — заметил он, но подчинился и упал вместе с ней на ложе.

 — О да! — воскликнула она. — Да! Как хорошо, господин мой! Только не прекращай! Не останавливайся! — Крепко обвив его ногами, она стиснула мышцы своих ножен вокруг разящего копья и лукаво улыбнулась, когда он застонал. — Тебе приятно, мой Рашид? — прошептала она, впиваясь ногтями в его плечи. — Алия клянется, что тебе это нравится.

 Она снова напряглась.

 — О да! — прохрипел он. — О да, любовь моя!

 Белое кипящее зелье наполнило Ронуин до краев, и она блаженно вздохнула. Как прав был Эдвард, когда утверждал, что разделенная страсть полнее! И насколько сильнее было бы наслаждение, если бы она любила человека, что лежит сейчас на ее груди, тяжело дыша!

 Ронуин рассеянно гладила темную голову, гадая, скоро ли она навеки покинет Синнебар и вернется к Эдварду. Она покажет мужу, что все ее страхи развеялись и она способна отдаваться ему самозабвенно и по собственной воле. Объяснит, что они оба в вечном долгу у халифа Рашида… Но нет, пожалуй, не стоит об этом слишком распространяться.

 Ей не терпелось узнать, как продвигается подготовка к побегу, но Баба Гарун молчал. Прошло несколько недель, прежде чем евнух снова позвал ее в свои покои. Ронуин поспешила к нему, не зная, хочет он убить ее или подарить свободу. Но на ее прекрасном лице не было и следа страха.

 — Ты посылал за мной? — спросила она с учтивым поклоном.

 — Пора настала, — объявил он без предисловий.

 Ронуин вопросительно приподняла бровь.

 — Сегодня, — тихо добавил евнух. — Твоим служанкам подольют в чай сонного зелья, чтобы лучше спали. Я сам приду за тобой. Кости положат в рваную и грязную абу, которая была на тебе в этот вечер, а вокруг разбросаем волосы.

 Этого достаточно, чтобы убедить всех в твоей гибели.

 — Но как ты спустишься? — не удержалась Ронуин.

 Евнух загадочно улыбнулся:

 — Тебе отсюда не видно, но чуть ниже твоего сада есть маленькая дверь. Таких во дворце немало. Они ведут в потайные ходы, через которые можно уйти в случае нападения врага. Не многие знают об их существовании, даже халиф обо всем забыл, но я помню. Я разложу внизу кости и лохмотья, прежде чем вывести тебя на волю. Все, больше никаких вопросов. Если Найлек начнет приставать к тебе, скажи, будто мы решили, что тебе настало время родить. Халиф желает этого, как и госпожа Алия. Передай позже я сам поговорю с ней.

 — А если халиф пожелает навестить меня сегодня? — спросила Ронуин.

 — Не захочет, — уверенно заявил Баба Гарун.

 — Откуда тебе знать? — удивилась она.

 Главный евнух усмехнулся:

 — Он жаждет отведать прелестей рыжеволосой девственницы из Баскии, которую я купил на невольничьем рынке как раз ради такого случая. Халиф питает особенную слабость к невинным девушкам. Посвящение в искусство любви займет у него всю ночь. Но ты, разумеется, знаешь о глубине его сладострастия, Hyp.

 — Верно, — вздохнула Ронуин. И этот человек признавался ей в любви! Первая попавшаяся девственница способна увлечь его!

 — Теперь иди, — приказал Баба Гарун. — Я явлюсь за тобой, когда настанет час.

 — А мой брат?

 — Вместе со своими непотребными спутниками он будет ждать тебя. Кажется, их именуют От и Дьюи, если я правильно запомнил.

 — Никакие они не непотребные, — возразила Ронуин. — Это добрейшие люди на земле, Баба Гарун. Они меня воспитывали.

 — Примерно это они и объяснили мне на своем омерзительном арабском, — сухо заметил Баба Гарун. — Они любят тебя едва ли не больше, чем я люблю свою госпожу. Это более всего убедило меня, что я правильно сделал, решив помочь тебе сбежать из Синнебара.

 Ронуин поймала его большие коричневые руки и поцеловала.

 — Спасибо! Спасибо, Баба Гарун!

 Пораженный ее искренней благодарностью, он поспешно отстранился.

 — Ты знаешь, почему я это сделал, и все же я предал своего господина. Стыд и угрызения совести будут преследовать меня до конца дней. Рашид аль-Ахмет страстно любит тебя, и твоя смерть опечалит его. Не знаю, сумею ли возместить халифу столь огромную потерю, но постараюсь.

 — Значит, ты винишь меня за желание покинуть Синнебар? — вскинулась Ронуии.

 — Ты все равно ничего с собой не поделаешь, Hyp, ибо в сердце хранишь любовь к первому мужу. Никаким чувствам моего хозяина не преодолеть ее, поэтому тебя ждет свобода.

 Итак, все было сказано. Все ясно. Снова поклонившись евнуху, Ронуин вышла из комнаты. Сердце ее сжималось от необъяснимой тоски, но к тоске примешивалось волнение.

 Скоро. Скоро! Ничто ее не остановит теперь, когда свобода так близка!