Часть вторая
ШУТ БЕРЕНГАРИИ

1

 Рассказывает Анна, герцогиня Апиетская, родная дочь Санчо, короля Наваррского.

 

 Этого поющего мальчика, Блонделя, за гроши игравшего на лютне посреди рыночной площади, нашла я. И я же привела его в замок.

 Теперь я получаю большое удовольствие от воспоминаний, вызывающих у меня множество умозрительных заключений и других мыслей. Порой я прихожу к совершенно фантастическим выводам и говорю себе: «Великий Боже!» Не только множество жизней пошло бы совершенно иначе, но и вся кампания, которую называют Третьим крестовым походом, выглядела бы абсолютно по-иному, если бы мне не вздумалось в то утро выйти из дому на улицы Памплоны.

 Я могла беспрепятственно ходить одна в любое время и куда мне вздумается и, вероятно, пользовалась в этом отношении большей свободой, нежели любая другая женщина в Наварре, потому что у бедных женщин полно обязанностей, отнимающих у них все время, а богатые связаны условностями. Правила поведения женщин основаны на страхе — на страхе перед насилием или разбоем, на опасении, что сами они на кого-нибудь заглядятся. Но никому не пришло бы на ум попытаться изнасиловать меня — неприглядное уродливое создание, каким я была от рождения, с постоянно согнутой, как в поклоне, спиной и с головой, словно вырастающей из грудной клетки. Я выглядела так непривлекательно, что большинство мужчин не могли смотреть на меня без отвращения, никто, по крайней мере в Памплоне, и в мыслях не имел меня ограбить, потому что, не говоря о моем положении, большинство горожан меня попросту боялись, считая колдуньей. Что же до блудливых взглядов, то, даже если бы я и грешила этим, вряд ли кто-нибудь пытался бы их ловить. Да и что бы изменилось?

 Что бы изменилось? Сейчас я вам расскажу.

 Увидев толпу и услышав звуки музыки, я, спотыкаясь, дошла до столпившихся людей. Естественно, увидеть я ничего не могла, но почти в тот же момент толпа передо мною начала подаваться назад, а поскольку я оставалась на месте, люди обходили меня с обеих сторон, и я скоро поняла почему. Какой-то человечек, лишь чуть выше меня ростом, ходил между людьми со шляпой в руках, а те, кто до этого упорно старались пробиться поближе к месту действия, теперь столь же энергично устремились в обратном направлении, чтобы не платить за полученное удовольствие. На открывшейся передо мной площадке я увидела привязанного к столбу рыночной коновязи лохматого бурого медведя, а между ним и мною стоял паренек, тщательно заворачивавший в кусок парусины свою лютню.

 Мне всегда казалось важным самое первое впечатление о людях. Когда видишь человека впервые, происходит чисто физический процесс зрительного восприятия чисто физического же его образа. И это уже никогда не повторяется при следующих встречах с ним. После первого контакта глаза воспринимают нового знакомца с поправкой уже известное или же на свое воображение, в чем я убедилась на собственном примере. Люди, видящие меня в первый раз, в ужасе и отшатываются, однако с теми, кто со мной живет и давно знает меня, такого не происходит. Для объяснения этого в голову приходят такие слова, как «обыденность» и «привычка», но непонятно, как обыденность и привычка позволяют забыть о чисто физическом образе? Я выгляжу в равной степени уродливо как в сотый раз, так и при первом взгляде. Беренгария годами остается такой же красивой, как и раньше. Ничто не меняется, кроме взгляда того, кто на тебя смотрит, который при продолжительном общении утрачивает первоначальную остроту.

 Итак, при первом взгляде, не затуманенном ни предварительным знанием, ни какими-нибудь эмоциями, этот мальчик завораживал мгновенным и интригующим обаянием. Он вовсе не выглядел бродячим музыкантом, и, хотя был одет в сильно поношенную одежду, его окружала загадочная аура врожденных хороших манер. Волосы, подстриженные «под пажа», были очень светлыми и отливали под лучами солнца золотом соломы, резко контрастируя с загорелой кожей. Глаза мальчика были также светлыми и в сочетании со светлыми волосами выделяли его из прочих, хотя в остальном он был вполне зауряден. Но самым удивительным в его поведении было полное отсутствие интереса к происходившему вокруг. Он отыграл свое, и теперь его партнер, тот самый маленький человечек, пытался выбить у толпы плату за концерт, сам же музыкант не проявлял ни малейшего интереса к этой части предприятия. Завернув лютню, он направился к медведю. Тот встретил его с восторгом — поднялся на задние лапы и почти обнял передними. Мальчик порылся в верхнем кармане поношенной куртки, вытащил оттуда яблоко, вложил его в лапы медведю и как-то отчужденно, отстраненно замер в ожидании.

 Человечек, взглянув на меня, поднес шляпу к самому моему подбородку. Я нащупала в своей поясной сумке серебряную монету и бросила в шляпу.

 — Да благословит вас Бог, леди, да будет благосклонно к вам небо, леди, — задохнулся он от изумления и снова принялся преследовать более уклончивых зрителей.

 Я сделала несколько шагов вперед и обратилась к мальчику. Он тут же обернулся ко мне, и выражение учтивого внимания, мгновенно появившееся на его лице после вспышки отвращения, сменилось знакомой мне жалостью, которую мой вид часто внушает мягкосердечным людям.

 — Вы очень хорошо играли, — заговорила я.

 — Мне это очень приятно слышать, — ответил он, склоняясь в поклоне, изяществу которого мог бы позавидовать любой придворный.

 По необъяснимой причине я так смутилась, что не могла найти слов. Я услышала последние звуки его музыки, заплатила за это, сделала ему довольно необоснованный комплимент, и теперь мне следовало повернуться и пойти своей дорогой. Но что-то меня удержало.

 — А что делает медведь? — спросила я.

 Лицо мальчика потемнело.

 — Пляшет, — коротко ответил он. — И держит на носу мяч.

 С этими словами он шагнул к медведю и снова почесал его за ушами. Тот опять поднялся, положил лапы ему на плечи и ткнулся длинным носом ему в шею.

 — Он вас любит, — заметила я.

 — Да… бедная тварь! Думаю, что любит. — В молодом певучем голосе прозвучала печальная нота.

 — Но почему это вас огорчает? — не унималась я. Мой вопрос показался мне вполне логичным, но мальчик посмотрел на меня с удивлением, словно я сказала что-то совершенно необычное.

 — Откуда вам известно, что это меня огорчает? — спросил он, едва заметно подчеркнув это местоимение.

 — Так прозвучали ваши слова, — ответила я.

 — Да, — продолжал он, и на сей раз голос его прозвучал особенно доверительно, — сказать правду, это действительно меня огорчает. У медведя достаточно трудная жизнь, хотя его никто не обижает. Я, наверное, был просто глупцом… Случайно встретившись со Стивеном, я пожалел медведя и делал все, чтобы облегчить судьбу. И теперь, как вы, миледи, заметили, он меня любит, а когда я ухожу от Стивена, ему меня недостает. — Серые глаза смотрели на меня с сомнением, а губы тронула ироническая улыбка. — Стивен считает, что, поскольку звери не люди, они лишены всяких чувств. Я не сказал ему, что остался с ним только ради медведя. Но это именно так.

 — Почему бы вам не купить у него медведя и не уйти с ним от Стивена?

 Мальчик рассмеялся.

 — Это моя самая главная мечта… хотя не могу себе представить, что я делал бы с медведем. Но вы видите, медведь танцует, я играю на лютне… а Стивен собирает деньги. Иногда, например на свадьбах, я за это кое-что получаю. — Повернувшись к медведю, он снова приласкал его: — Потерпи, старая морда, потерпи, сейчас пойдем.

 Именно в тот момент мне и пришла в голову эта мысль. Я подумала о Беренгарии, об ее фрейлинах — Кэтрин, Пайле и Марии, томившихся без музыки после того, как внезапно трагически погиб наш последний менестрель Коси.

 — Я могла бы помочь вам заработать золотую крону. В замке живут леди, способные оценить вашу музыку.

 Памплонский замок стоит на холме, возвышающемся над городом, защищая его, а может быть, угрожая ему — думайте что хотите. Мальчик взглянул в сторону замка, на серые каменные стены с бойницами, вырисовывающимися на фоне ярко-голубого неба, и цвет его лица под слоем загара словно чуть изменился. Я поняла это неправильно, подумав, что его взволновала перспектива играть перед более требовательной аудиторией.

 — Они скучают, — продолжала я. — И были бы очень рады. Правда, вы могли бы доставить им удовольствие, да и медведь тоже!

 Он снова взглянул на замок, потом на медведя и наконец облегченно сказал, словно с него сняли груз решения:

 — Мы ничего не получим. Стивен заберет все деньги.

 Я снова опустила руку в сумку с деньгами, чувствуя себя богатой и могущественной.

 — Я дам серебряную монету и Стивену. Одну ему, другую вам. Это убедит вас? — И, не дожидаясь ответа, я повернулась и посмотрела на коротышку, который уже возвращался, с довольно печальным видом пересчитывая позвякивающие в шляпе монеты. — Вы позволите мне за крону золотом, — обратилась я к нему, — нанять вашего мальчика на один час.

 — Леди, — ответил он, — да за крону золотом вы можете получить его, меня и медведя на две недели.

 — Я говорю о мальчике, на один час, — отрезала я, достала золотую монету и протянула ему.

 Он взял ее, поблагодарил, шлепнул по ней ладонью, засунул в карман, а потом, крикнув мальчику, что ждет его через час, поспешил в сторону таверны, на другой стороне рыночной площади.

 — Я к вашим услугам, — сказал мальчик, взял под мышку лютню и зашагал рядом со мной, подгоняя молодой шаг под мое неуклюжее ковылянье. Однако не успели мы уйти с площади, как за нашими спинами послышался какой-то шум. Мальчик резко обернулся и воскликнул:

 — Ну вот, я так и знал.

 Голос его прозвучал раздраженно. Обернулась и я и увидела, что вокруг привязанного к столбу медведя собралась небольшая группа мальчишек. Одни тыкали в него палками, другие, ничем не вооруженные, стояли чуть поодаль и издевались над животным, бросая в него камни. Медведь, то поднимаясь на задние лапы, то опускаясь на все четыре, в ярости и бессилии метался на цепи вокруг столба.

 — Стивен никогда о нем не думает, — сердито бросил мальчик. — Боюсь, что мне придется взять медведя с собой. — Он повернулся и быстро побежал к столбу, расталкивая мальчишек. Ярость животного сменилась покорностью. Снова поднявшись на задние лапы, медведь облизал ухо мальчика, потом опустился на четвереньки и, как собака, последовал за ним.

 Должно быть, наше трио выглядело весьма странно, когда они медленно двигались вместе со мной к замку, подлаживаясь к моему небыстрому шагу. Я пыталась отвлечь внимание мальчика разговором, чтобы он мог успокоиться. Для меня это было привычно, потому что в моем присутствии первые минуты никто не чувствовал себя совершенно раскованно, но он отвечал кратко, с отсутствующим видом, и мне казалось, что чем ближе мы подходили к замку, тем больше он этому внутренне противился. Вскоре мы подошли к пыльному склону, примыкавшему непосредственно к подъемному мосту. Каждый шаг, похоже, давался моему спутнику с трудом. Наконец он вовсе остановился и, подняв голову, долго рассматривал башни и укрепления замка. Я видела, как он побледнел и с его лба побежала вниз, к верхней губе, тонкая струйка пота.

 — Не волнуйтесь, — сказала я, — я разбираюсь в музыке лучше, чем любая из этих дам в башне, и считаю, что вы играете прекрасно. Они будут очарованы вами, и, вероятно, вы их очень взволнуете. И если принцесса лично пожелает вознаградить вас, не будьте глупцом и не говорите, что я вам уже заплатила.

 С его лица мгновенно сошло выражение физической муки, и он улыбнулся мне понимающей, заговорщицкой улыбкой, открывшей белые зубы и углубившей лучистые морщинки вокруг глаз. Потом он снова страдальчески взглянул на меня.

 — Я не боюсь, хотя и благодарен вам за попытку рассеять мою нервозность, с которой мне, несомненно, удалось бы справиться, будь у меня время подумать об этом. Дело в том, миледи, что душа моя разрывается на части. — Он положил руку между ушами медведя. — Я хочу, чтобы мы вырвались из когтей Стивена, и золотая монета открыла бы мне долгую дорогу к Но я не хочу идти туда. — Он кивнул в сторону замка.

 — А вы можете сказать мне почему?

 — Могу, — ответил он, и вновь на его печальном лице засияла та самая обворожительная улыбка, подобная солнцу, порой озаряющему мрачный пейзаж в зимний день. — Но вы сочтете меня неблагодарным безумцем.

 — Может быть, я догадываюсь, в чем дело? — предположила я, стараясь ему помочь. — Когда вы были маленьким мальчиком, гадалка на ярмарке посоветовала вам держаться подальше от замков, потому что, если вы ее не послушаетесь, камень с высокого укрепления разнесет вам череп или же под вами рухнет подъемный мост и вы утонете во рву.

 Он откинул голову и громко рассмеялся. Удивительно светлые глаза, окруженные лучистыми морщинками, посмотрели на меня весело, с удовольствием и облегчением. Потом, так же быстро посерьезнев, он произнес:

 — Это, конечно, очень глупо, но я скажу вам. Вчера вечером, когда мы прибыли, был красный закат, и я смотрел на замок, черный и массивный на фоне закатного неба. И почувствовал, что вижу его не в первый раз и что он не сулит мне ничего хорошего. Мне показалось, будто я распознал врага. Я вообразил, что нас — Стивена, медведя и меня — в Памплоне примут плохо, может быть, даже выгонят из города. И вот теперь я приглашен не куда-нибудь, а в этот самый замок, и получил вперед щедрое вознаграждение. Что это — простая случайность? — Он взглянул вниз, на мое лицо, с серьезной пытливостью, и от его взгляда мне стало не по себе.

 — Не знаю. Но могу заверить вас, что в замке вас не ждет ничего плохого. В башне, которую мы называем Башней королевы, находятся четыре дамы, ведущие унылую жизнь и готовые с радостью встретить любое развлечение. А медведь мог бы отправиться прямо в сарай, где ему дадут горшок меду — ведь медведи любят мед, разве нет? Но, — добавила я, — у меня нет никакого желания уговаривать вас войти против вашей воли. Решать должны вы сами. — Я посмотрела на него и тут же оказалась жертвой совершенно безумного порыва. Обычно я скуповата в отношении денег и, хотя у меня их полно, всегда очень бережлива.

 Он молча смотрел то на меня, то на замок.

 — Смотрите, — сказала я, — если это успокоит вас обоих, вот вам ваша золотая монета. Забирайте ее и своего медведя и уходите, чтобы избежать того, что якобы угрожает вам в замке.

 Мальчик посмотрел на протянутую ему монету, но не шевельнулся, чтобы взять ее.

 — Вы смеетесь надо мной, — мрачновато проговорил он. — Вы же заплатили еще и Стивену! Было бы смешно обманывать вас и принимать подаяние только потому, что замок на закате выглядел черным. Я помнил бы об этом всю свою жизнь и презирал бы себя. Как вам будет угодно… — добавил он и с тем же небывалым изяществом, с которым поклонился мне в ответ на мою просьбу в начале нашего знакомства, встал рядом со мной и дал понять, что готов следовать за мною по подъемному мосту.

 Довольная тем, что мне удалось хоть немного изменить настроение музыканта, я шагнула на мост. Когда мы вошли в замок, тревога мальчика улеглась и он с интересом оглядывался по сторонам. Мы направились к конюшне, и, убедившись в том, что медведя надежно устроили в пустом стойле, я послала одного из мальчиков-грумов за медом, а другому строго наказала, чтобы зверя никто не дразнил и не приставал к нему.

 — Вы очень добры, — тепло, по-дружески поблагодарил меня мальчик.

 Помню, я подумала о том, каким ошибочным было его суждение обо мне. От природы добрый человек добр ко всем. Про меня так сказать нельзя. Что-то внутри меня — возможно, сам дьявол — позволяет мне быть доброй только к тем, кому, хотя бы временно, хуже, чем мне. Это может быть неловкий юный паж, попавший в немилость, сквайр, тоскующий в изгнании, а также собаки, мулы, ослы — к ним я добра неизменно. К обычным же людям я добра лишь тогда, когда они больны, несчастны и вызывают жалость. И это, разумеется, легко понять, потому что ко всем обычным людям, будь то всего лишь прачка, при условии, если она здорова и сложена как нормальный человек, я испытывала ревность.

 Когда мы шли к Башне королевы через покрытую слоем пыли площадку для турниров, я, слушая слова мальчика о своей доброте, прекрасно понимала, что год назад мне и в голову не пришло бы привести его в замок, чтобы Беренгария со своими дамами могли насладиться музыкой. Год назад Беренгария, неотразимо прекрасная, законная дочь, любимица отца, очаровывающая каждого, кому доводилось с нею встречаться, была для меня олицетворением всего желанного и ненавистного. Год назад я просто слушала бы пение этого мальчика, эгоистично радуясь тому, что у меня есть хоть что-то, чего нет у нее.