- Гарем, #2
51
— Тебе надо стать мусульманкой, Инчили, — тихо сказал Хаммид.
Кат раскрыла глаза.
— Никогда!
— Не будь глупенькой, моя дорогая, — упрекнул ее евнух. — Это же просто для виду. Просто шесть раз в день надо встать на колени и произнести молитву. Кто же узнает, что у тебя в душе? Только Бог.
Катриона задумалась. Слова Хаммида казались разумными. И несомненно, так же посчитала и ее прабабка, ибо не могла она быть любимой женой султана и в то же время прилюдно исповедовать христианство. В конце концов ее заботило только одно — выжить и бежать.
— Очень хорошо, — услышал Хаммид. — Сделаю, что вы просите.
Пополудни Кат подвергли особому очистительному омовению, а затем отвели в женскую мечеть, располагавшуюся поблизости. Машинально ответив там на вопросы престарелого муэдзина, она к вечеру официально приняла ислам.
Новообращенная, однако, не знала, что, едва она вернулась во дворец, Чикалазаде, как визирь, подписал бумаги, делавшие Инчили его второй женой. По мусульманскому закону это могло происходить без согласия невесты и даже без ее ведома. Требовалось только разрешение ее охранителя, а им был Хаммид, принявший в качестве свадебного подарка большую сумму золота.
Пришел вечер, и Кат в нетерпении стала ждать паланкин, в котором ее отнесут на лодку визиря. Выход в мечеть обострил у пленницы тягу к свободе, и она даже сумела примириться с тем, что являлась пока собственностью Чикалазаде-паши. И уже решила больше не сопротивляться визирю. Ее цель — вернуться к мужу, в Италию, а для этого надо суметь переговорить здесь, в Константинополе, с семейством Кира. А позволят ей это сделать только тогда, когда станут доверять, когда убедятся, что она довольна своим положением.
Даже верная Сюзан не должна догадаться, что на уме у ее госпожи. Эту тайну надо держать при себе, пока замысел побега не примет окончательный вид. Но тут раздался голос Хаммида, и Кат виновато вздрогнула.
— О чем задумалась, Инчили, красавица моя? Женщине не к лицу глубокие мысли.
Она рассмеялась.
— Ты застал меня врасплох, Хаммид, но думаю, ход моих мыслей ты одобришь. Я думала о том, что ты прав.
Не скажу, что это мне легко, но я решила попробовать смириться со своей судьбой. В конце концов, она не такая уж и страшная. Возможно, со временем я . сумею полюбить моего господина Чикалазаде.
Как ты думаешь, Хаммид, такое может случиться? Визирь, похоже, и в самом деле ко мне неравнодушен.
Евнуху едва удалось скрыть свою радость.
— Если хочешь, — осторожно начал он, — то я бы мог немного успокоить твои тревоги. Ты мне доверяешь?
— Попробую, — отвечала Кат. — Но что ты станешь делать?
— Это старинный способ расслабления, называемый гипнозом. Я погружу тебя в особое состояние и внушу некоторые понятия. Когда ты проснешься, то почувствуешь себя свободнее. Однако не бойся, ибо если ты не желаешь подчиняться моим внушениям, то гипноз не подействует.
Сила твоей собственной воли — лучшая твоя защита.
— Я доверяю тебе, Хаммид, — решительно сказала Кат, — приступай.
Евнух снял у нее с шеи золотую цепочку с маленькой бриллиантовой слезкой.
— Смотри на этот камешек, Инчили. — Евнух медленно покачал им перед ее глазами. — Как красиво он переливается всеми цветами радуги.
Ласковый голос успокаивал, и Кат почувствовала, как ее окутывает сладостное тепло.
— Надо сосредоточиться на этой слезке, дитя мое, и скоро ты начнешь расслабляться.
Подвеска медленно покачивалась. Телом Катрионы все более и более овладевала истома, веки ее становились тяжелее и тяжелее, пока совсем не сомкнулись.
— Ты спишь, Инчили?
— Да, Хаммид.
Евнух вытащил у Кат булавку из платья и, подняв ногу своей подопытной, быстро воткнул острие в нежную подошву. Спящая не дернулась, даже не вскрикнула, и он посчитал, что можно приступать к делу.
— Готова ли ты покориться Чикалазаде-паше, твоему хозяину и господину?
— Да, Хаммид, я, насколько смогу, постараюсь ублажить его.
— Я рад, Инчили, и хочу, чтобы ты была счастлива.
Ведь и нужно-то для этого совсем немного. Только повинуйся велению своего тела, красавица, пусть оно переборет твой живой ум. Господин Чикалазаде горячо любит тебя. Разве ты не хочешь его обрадовать, показав, что он доставил тебе удовольствие?
Она молчала, словно превозмогая свои чувства, а затем ее голос тихо ответил:
— Да, Хаммид. Я отдамся моему господину Чика.
Евнух удовлетворенно улыбнулся.
— Спасибо, моя дорогая. Я доволен, что вам обоим предстоит большое счастье. И еще об одном, милая. Не надо говорить визирю об этой нашей беседе. Он не должен знать.
— Я не скажу.
— Очень хорошо, Инчили. А теперь я начну считать, и на счет «три» ты проснешься со свежими силами, готовая всю ночь ублажать своего господина. Раз..: два… три.
Глаза у Кат открылись.
— Чудесно! — воскликнула она. — Я спала, Хаммид, но отчетливо тебя слышала. И я словно заново родилась.
Спасибо, друг мой.
Евнух опять улыбнулся.
— Ты готова сейчас же идти к визирю?
— Да.
— И сегодня я снова должен похвалить твой костюм.
Тут уж улыбнулась и Кат. Ей приятно было носить роскошные одежды фаворитки, и свой внешний вид она продумывала очень тщательно. Сегодня ее выбор пал на бледно-розовый шелк, пронизанный серебряными нитями. Жакетка, надетая поверх кисейной блузы, тоже розовой, имела оторочку серебром и голубыми лазуритовыми камешками. На поясе и тапочках чередовались серебряные и бирюзовые полосы. Серебряные браслеты украшали руки, а в уши были вдеты серьги, выточенные из бирюзы.
На этот раз Сюзан сделала ей новую прическу. Собранные назад и кверху, пышные золотистые локоны превратились в огромную косу, куда вплели бирюзовые ленты и ниточку крошечных жемчужин. На ее прекрасное лицо падала розовая кисейная вуаль.
Взволнованная предстоящей прогулкой, Катриона едва смогла усидеть в паланкине. Носильщики пробежали по гаремным коридорам, вышли в парк и доставили ее на мраморную пристань, где уже ждала лодка визиря.
Глазам шотландки предстало изящное судно, полностью позолоченное и расписанное по бортам красной глазурью. Украшенные финифтью бледно-голубые весла перемежались с серебристыми, а на веслах были черные, как деготь, рабы. Гребцы, сидевшие на серебристых веслах, были одеты в голубые атласные шаровары с серебристым поясом, а сидевшие на бледно-голубых, наоборот, — в серебристые шаровары с голубым поясом. Навес на лодке, разрисованный полосами тех же красного, золотистого, голубого и серебристого оттенков, подпирался четырьмя позолоченными столбами с резьбой из цветков и листьев. По сторонам его свисали шелковые кисейные занавеси, ярко-алые и золотистые, а палубой служил настил из отполированного розового дерева. Под навесом, возлежа среди несчетного количества подушек всех тонов и оттенков, уже ждал свою новую супругу Чикалазаде-паша.
Хаммид осторожно перевел ее с паланкина на лодку.
Поудобнее опершись на подушки. Кат легла на бок рядом с визирем и подняла к нему глаза. Тихим голосом, стараясь передать побольше страсти, она сказала:
— Добрый вечер, мой господин.
Лицо паши осветила улыбка.
— Добрый вечер, Инчили.
Повернувшись к надсмотрщику, он кивнул. Лодка медленно отчалила от пристани и пошла прямо в Босфор, двигаясь к Черному морю. Солнце еще не село, и видны были по-летнему зеленые горы, обрывавшиеся к воде. Небо за ними сияло буйством красок — розовых, золотых, лиловых, густо-пурпурных, кораллово-красных, — которые переливались на синем фоне.
Кат вобрала воздух полной грудью, и Чикалазаде рассмеялся.
— Только не говори мне, любимая, что здесь пахнет сладостней, чем в моем саду.
— Это запах свободы, мой господин.
Глаза визиря затуманились, а потом он тихо сказал:
— Не горячись так, моя пленная голубка. Сегодня я возвысил свою невольницу. Дело в том, что моя жена, Латифа Султан, — османская принцесса, и я мог иметь других жен только с ее разрешения.
— А я-то думала, что мусульманским мужчинам дозволяется иметь четырех жен.
— Всем, кроме тех, кто женат на принцессах крови.
Но сегодня пополудни, с разрешения Латифы, я взял тебя второй женой.
Катриона только еще больше раскрыла глаза. А он, довольный, продолжил:
— Ты, знаю, удивляешься, как это может быть. Но, по мусульманским законам, твоего участия здесь не требуется. И ты больше не рабыня, драгоценная моя. Ты счастлива?
Визирь выжидающе смотрел на нее, и лицо его сияло от удовольствия.
А у Кат бешено застучало в висках. Огромным усилием воли она сумела все-таки с собой совладать. Тихим голосом, таким тихим, что новоиспеченному мужу пришлось наклонить к ней ухо, наложница отвечала:
— Вы оказываете мне невероятную честь, мой господин.
Боясь себя выдать, она не смогла больше вымолвить ни слова.
Но и сказанного хватило. Визирь потянул ее в свои объятия и припал к губам, которые легко раскрылись.
Покрыв ее лицо поцелуями, он двинулся вниз по стройной шее и дальше, к грудям. Одержимый страстным желанием, паша стал тут же расстегивать ее розовую блузку, в спешке даже разрывая кисею. Дорвавшись до голого тела, он с жадностью принялся теребить то один, то другой сосок, а потом, приложив голову к сердцу Катрионы, довольно вздохнул, уверенный, что теперь-то уж полностью ее завоевал.
— Сегодня мы начинаем все сначала, моя драгоценная Инчили. — Его глубокий голос дрожал от избытка чувств. — Прошлое умерло, моя прекрасная невеста. Нас будет заботить только настоящее и будущее. Посмотри!
Встает полная луна, а над ней — Венера, планета богини любви! Вскоре мы очутимся на острове Тысячи Цветов, а там, в Беседке звездного света, нам предстоит ночь блаженства.
Оторвавшись от ее грудей, визирь вгляделся в лицо Катрионы. В его серо-голубых глазах плясали золотые огоньки.
Ответом ему было молчание. Кат страшно хотелось завизжать. Чтобы скрыть лицо от паши, она прижала его голову к своей груди. Как это прабабка умудрилась прожить столько лет с мусульманами?! Итак, без ее согласия и даже без ее ведома! Теперь понятно, почему Хаммид так торопил ее принять ислам.
Евнух притворялся ей другом, убаюкивал, внушая ложное ощущение безопасности. И все это, чтобы помочь своему господину. Она никогда больше не станет доверять Хаммиду. Однако сейчас примет эту игру и сыграет ее по-своему — так, что никто и не догадается. Пока она будет визирю обожающей второй женой. Нельзя допустить, чтобы ее выдало возмущение. Пусть все думают, что укротили строптивую.
Лодка приближалась к острову. Кат уже чувствовала запах цветов.
— Мой господин Чика, — тихо сказала она, — мы почти приплыли. Я хотела бы привести в порядок свою блузу, иначе рабы увидят то, что им не следует видеть.
Паша со вздохом поднял голову.
— Я бы мог так остаться навечно, любимая.
— Мы почти уже в нашей свадебной спальне, мой господин, там вы сможете опять подремать, — игриво заметила она.
— Этой ночью не будем спать ни я, ни ты, жена моя.
Голос визиря погрубел от страсти, и Кат вздрогнула.
Лодка ткнулась носом о пристань, и Чикалазаде соскочил на берег, чтобы покрепче ее привязать.
— Вы не будете нужны до утра, — сказал он надсмотрщику. — Устрой гребцов поудобнее, но из цепей не выпускай. Соблазн убежать будет слишком велик. — Склонившись, паша за руку вытянул Кат из лодки. — Жаль, что придется пройти пешком, любовь моя, но я не хотел, чтобы в эту ночь из ночей рабы путались у нас под ногами.
— Мой господин Чика забывает, что перед ним не изнеженная восточная красавица. В моей стране женщины не только ходят пешком, но даже и ездят на лошадях. Ведите же меня, мой господин, я иду за вами.
Ступени, вырубленные в скале, уходили вверх, и остров показался Кат просто высоким утесом. Однако на вершине она с изумлением увидела прекрасный ухоженный сад, посередине которого стояла мраморная беседка. Луна светила так ярко, что легко удалось разглядеть и даже определить многие из цветов. Здесь росли бальзамины и розы, бугенвиллеи и лилии, сладкие ночные табаки и калоникционы. Вокруг журчащих фонтанов были посажены сосны и кипарисы вместе с грушевыми и персиковыми деревьями, склонявшими свои ветви под тяжестью спелых плодов.
— Это чудо! — искренне воскликнула Катриона. — Никогда не видела такого великолепного сада.
— Я сам его разбивал, — похвалился визирь. — Подобно моему господину султану, я обучался ремеслу.
Прежде с этой стороны она его не знала. И, взяв свою Инчили за руку, паша повел ее по дорожке, усыпанной белым гравием. Еще немного, и показалась беседка, стоявшая посреди овального пруда, в котором отражался свет неба.
Это строение, возведенное из желтоватого мрамора, имело продолговатые очертания и продолжалось небольшой верандой с колоннами. Пройдя по узкому решетчатому мосту, они оказались перед открытой деревянной дверью, обитой латунными гвоздями. Шагнув внутрь, Кат замерла в изумлении.
Из окон, составлявших всю противоположную стену, открывался вид за пруд и дальше, за сад на море, освещенное луной. Под ногами у Катрионы оказался огромный ковер, сплетенный из нитей красного, зеленого, золотистого цвета и разных оттенков голубого. На стене справа висел шелковый гобелен с изображением роскошного персидского сада. В стене слева была дверь, а рядом с ней — еще один шелковый ковер, запечатлевший пару влюбленных, тоже в цветущем саду. Один угол занимал низкий стол, окруженный подушками. С балок разрисованного потолка свисали золотые и серебряные лампы, и ароматное масло в них наполняло комнату благоуханием.
Но главным предметом обстановки здесь была огромная кровать, поставленная на самой середине и венчавшая крытое ковром возвышение. Она представляла собой квадратный топчан с шелковыми простынями и пуховыми одеялами. Рядом, на том же возвышении, располагались невысокие столики из черного дерева, выложенные пестрой перламутровой мозаикой. На них стояли графины с золотистой жидкостью и чаши с фруктами, маслинами и засахаренным миндалем.
Бесшумно приблизившись сзади, паша обвил Кат рукой, ладонью накрыв ей грудь и потирая сосок большим пальцем.
— Тебе здесь нравится, любимая? — спросил он.
— Все это несказанно красиво, — честно признала Катриона.
— Подними голову, — велел паша, и, взглянув вверх, она увидела вместо потолка стеклянный свод, открывавший великолепный вид на ночное небо. У нее даже дух захватило.
— Никогда не видела ничего подобного. Как это сделано?
— Есть один способ, но он слишком сложен для твоей милой головки, сладость моя, — ответил визирь, поворачивая Кат к себе лицом и целуя ей кончик носа.
Кат взъярилась, но быстро сумела проглотить обиду и подняла к нему лицо, приглашая к новому поцелую.
Чикалазаде слегка потерся губами о ее губы, а затем весело сказал:
— Давай ляжем в постель, любимая моя.
— А нельзя ли поухаживать за вами, мой господин?
Она зашла ему за спину и помогла снять халат из красной парчи с золотым рисунком. Ниже была шелковая сорочка, расшитая золотой и серебряной нитями, а далее синие шаровары, отороченные серебром, и красные кожаные сапоги. Нежными прикосновениями Кат освободила визиря от одежд, не удержавшись при этом обласкать его широкую волосатую грудь. Ни у одного из ее прежних любовников не было подобной, и теперь эта густая поросль ее зачаровывала.
Голый Чикалазаде развалился на кровати.
— Разденься теперь и ты, — велел Чикалазаде-паша. — И чтобы это выглядело изящно.
Зеленые глаза ответили визирю пристальным взглядом, и по его мягкому члену пробежало покалывание. Мягко, неспешно, одним движением плеч она сбросила кисейную блузу. Потом скинула тапочки, и лицо паши осветила улыбка восторга. Визирь дышал все чаще. Наконец она медленно спустила шаровары, а затем быстро повернулась к своему взволнованному зрителю лицом. Паша снова улыбнулся.
— Графин с золотистым напитком, Инчили. Налей нам обоим по бокалу.
Она почувствовала пряный запах вина и в недоумении оглянулась на визиря.
— А я-то думала, что мусульманам запрещены крепкие напитки.
— Султан пьет, — объяснил Чикалазаде, и муфтий распорядился, что раз владыка приобщился к вину, то и каждый может это сделать, а поэтам дозволяется прославлять сию усладу. Вообще-то я придерживаюсь Корана — не пью и не позволяю своим домашним. Но сегодня, любимая, наша свадебная ночь. Выпьем друг за друга сладостного кипрского вина. — Визирь поднял бокал и произнес:
— За тебя, Инчили, жена моя. Хоть ты и вторая в моем доме, но первая в моем сердце.
Взглянув ей прямо в глаза, он осушил бокал. Кат поняла, что должна ответить. Тоже подняв бокал, она тихо молвила:
— За вас, мой господин Чика. Пока Аллаху угодно видеть меня вашей женой, я буду стараться усладить вас. — И тоже выпила до дна.
— Можешь не звать меня «мой господин», когда мы одни в нашей спальне, любимая. Зови меня Чика или муж. Да! Называй меня мужем! И пока еще я не слышал этого слова из твоих уст. Скажи, Инчили! Скажи «муж»!
Кат вознесла безмолвную мольбу: «Прости меня, Ботвелл!» — а затем, глядя на Чикалазаде, сказала:
— Муж.
Глаза визиря пронзили ее огненным взглядом, и она вдруг почувствовала, как у нее по телу разливается тепло. Паша улыбнулся:
— Ощущаешь жар? Не бойся. Хаммид чего-то такого намешал в вино, что поможет нам растянуть удовольствие. Эта ночь не будет иметь конца.
Кат вздрогнула в ужасе от скрытого смысла этих слов.
А затем визирь встал и приказал опуститься перед ним на колени. Она повиновалась, и ее сердце тут же бешено заколотилось, потому что паша велел:
— Отведай меня, моя нежная, как я скоро отведаю тебя.
Перед ней, густо обсаженный черными волосами, висел его мужской орган.
— Повинуйся, — резко потребовал голос визиря. Дрожащей рукой Катриона подняла мягкий член и поцеловала его кончик. Зная, что другого выбора нет, она вложила головку в свой теплый рот и принялась сосать.
— Аллах! Аллах! — стонал паша от наслаждения. Несколько минут спустя он протянул руку вниз и поднял женщину. Они вместе упали на кровать, и Кат оказалась лицом кверху. Визирь сразу нашел ее рот, целуя все страстнее, и опять ее жег изнутри этот волшебный жар. Прикосновения мужчины отзывались пламенем, и Катриона теряла самообладание.
Неожиданно ей отчаянно захотелось этого турка, и она уже корчилась под ним, постанывая от удовольствия.
Длинные его пальцы ласкали мастерски, но она молила прилагать еще больше усердия и делать с ней все, что ее господин пожелает. Внушение о том, что надо слушаться своего тела, вкупе с сильным возбуждающим средством, довели Кат до неистовства. Она прошептала:
— Ты подобен быку, муж мой! Могучему черному быку!
Серо-голубые глаза заблестели, и он ответил:
— А ты, возлюбленная, — быку пара — нежная золотая телочка. Быстрей же, моя нежная. Вставай на четвереньки, и я буду любить тебя, как нам надлежит…
И тут Чикалазаде перевернул Катриону на живот и подогнул ей колени. Немедленно взгромоздившись сверху, визирь испустил вздох блаженства; Инчили ждала его, горячая и влажная, а ее свисавшие книзу груди затрепетали под лаской мужских рук. И вот он поскакал на ней, и Кат отзывалась криками на новые и новые волны наслаждения, окатывавшие ее тело и душу. Это длилось целую вечность. Неистощимый, паша вонзался в нее глубже и глубже, снова и снова, пока наконец она не лишилась чувств.
А когда Кат очнулась, то визирь перевернул ее на спину и с тревогой приблизил свое лицо. Нежно тронув его за щеку, она сказала:
— Все хорошо, Чика.
А потом почувствовала, как он раздвигает ей бедра, желая опять вонзиться. Над стеклянным сводом медленно проходила луна, оставляя после себя бездонное черное небо.
