Глава 11

 — Пожалуйста, Кариеса, ну пожалуйста, помоги себе, поднатужься.

 Ульпия Северина, римская императрица, склонилась над своей племянницей, пытаясь приободрить девушку.

 — Мне больно! — в раздражении хныкала Кариеса.

 — Я знаю, моя дорогая, но все же ты должна вытолкнуть ребенка.

 — Откуда ты можешь знать? Ведь ты бесплодна, тетя! — послышался жестокий ответ.

 Кариеса отвернулась от Ульпии и застонала.

 — Идем, Ульпия, — послышался утешающий голос Дагиан, и ее сильные, добрые руки мягко увлекли императрицу прочь от кровати роженицы. — Пойдем и выпьем немного вина. Акушерка позаботится о Кариесе.

 Ульпия молча кивнула и позволила увести себя из спальни Кариссы в залитый солнечным светом атрий. Две девушки-рабыни поспешили им навстречу, поставив удобные кресла возле бассейна. Третья рабыня поставила на низенький круглый столик поднос с графином вина и двумя серебряными бокалами. Дагиан кивком отпустила служанок, налила сладкого золотистого вина и подала Ульпии полный бокал.

 — Марку следовало бы быть рядом с ней, — пробормотала императрица. — Ведь это ее первый ребенок!

 — Ульпия, хватит притворяться! Его силой заставили жениться на ней. Если ты еще не знаешь правды, то я просвещу тебя. Император принудил моего сына к этому браку. Он был помолвлен с одной госпожой в Пальмире, которую страстно любил. Я знаю, как бы ты ни любила Кариесу, ты ни минуты не верила, что ребенок, которого она вот-вот должна родить, — это ребенок моего сына. Они женаты всего четыре месяца.

 — Она думает, что у нее ребенок от Аврелиана, — тихо прошептала императрица, и глаза Дагиан раскрылись от удивления. — Но не знает, — тихо продолжала Ульпия, — что мой муж бесплоден. За все годы, что мы женаты, я не зачала ребенка, — ни я, ни кто-нибудь из его женщин. — Ее поблекшие карие глаза наполнились слезами. — Когда-то у меня был ребенок, Дагиан, прелестный маленький мальчик. Его отняли у меня. Вот почему я вышла замуж за Аврелиана. Он знал о моем позоре и грозился раскрыть его, если мой отец не согласится на брак.

 Она вздохнула и вытерла слезы, струившиеся по ее щекам.

 — Ты не должна думать о нем плохо. Он всегда был хорошим мужем — почтительным и добрым. Однако он слаб на женщин, а Кариеса честолюбива. Сомневаюсь, что она сама знает, кто отец ее ребенка.

 — А император в курсе, что все это известно тебе? — спросила Дагиан.

 — Конечно же, нет. Согласно традиции, все эти годы я была идеальной римской женой. Я не замечала его женщин, они не заслуживают моего внимания.

 — Но твоя собственная племянница?! — Дагиан была ошеломлена.

 — Я уже давно вступила в зрелый возраст, Дагиан, и не хочу потерять мужа. Храня молчание, я тем самым удерживала его в семье.

 Дагиан, сама того не желая, улыбнулась. Многие считают Ульпию Северину глупой, но на самом деле она очень умна.

 — Но как же ты можешь любить свою племянницу, если знаешь, что она предала тебя?

 — Я терпеть не могу эту сучку, — последовал ответ. — Но никогда не доставлю Кариесе удовольствие, дав ей понять, что она заставляет меня страдать.

 Ужасный пронзительный крик прорезал стоявшую в доме тишину, женщины встали и поспешили в спальню Кариссы. К ним присоединился Марк, вышедший из своего кабинета, в котором теперь проводил большую часть времени. В комнате стоял неприятный сладковатый запах. Марк большими шагами ринулся к окнам и распахнул ставни, впустив в комнату немного свежего воздуха.

 На постели извивалась Кариеса. Она стонала и молила об облегчении.

 — Помоги мне, мама Юнона! Помоги своей дочери родить императора!

 — Претензии лисицы! — прошептала Ульпия. Акушерка отвела всех троих в сторону, а ее ассистентка помогала женщине.

 — Положение серьезное, благородные господа. Ребенок идет ножками, но я перевернула его. Однако он слабеет, а мать не помогает ему появиться на свет. Чем дольше будут продолжаться роды, тем тяжелее будет и ей, и ребенку. Она потеряла слишком много крови, я по-настоящему обеспокоена.

 — Могу ли я чем-нибудь помочь? — спросил Марк.

 — Сядьте возле жены и приободрите ее! — акушерка смотрела с извиняющимся видом. — Она — нелегкая пациентка, господин, — объяснила она.

 — Могу себе представить, как с ней трудно, — ответил он. — Кариеса любит, чтобы все происходило легко и мгновенно. Должно быть, она испытывает шок от того, что ребенок не выпрыгнул из ее матки, полностью одетый.

 — Марк!

 Дагиан была потрясена, но Ульпия положила на руку Марка свою мягкую ладонь.

 — Поступки Кариссы всем нам причиняют страдания, Марк, — сказала она.

 Он посмотрел на нее долгим взглядом, а потом со вздохом уселся возле жены.

 — Тебе придется поднатужиться. Кариеса! — спокойно произнес он. — Роды — это тяжелая работа.

 Она повернула к нему лицо, но, увидев выражение озабоченности вместо его обычной насмешливости, почувствовала облегчение.

 — Ты останешься со мной?

 — Да, я останусь, пока не родится ребенок.

 — И ты примешь этого ребенка как своего собственного?

 — Нет, — ответил он. — Не приму.

 — Но ты должен сделать это?

 — Ни один человек в Риме ни на мгновение не поверил, что я — отец твоего ребенка. Кариеса. Я буду содержать вас обоих, но не более того.

 — Мой дядя накажет тебя, — захныкала она, а потом снова закричала, когда начались схватки.

 — Тужься! — приказал он, и она повиновалась ему, — ребенок был дорог ей. Он — гарантия ее благосостояния и могущества в течение всей ее жизни. Он положит начало новой римской императорской династии цезарей.

 Стиснув зубы, она стала тужиться. Она станет матерью императорского рода! Рим ляжет у ее ног, и даже этот гордый патриций, ее муж, в конце концов пожелает ее. Но когда это, наконец, случится, она отвергнет его!

 Скоро! Скоро она будет держать свое дитя на руках! Снова ее пронзила боль, и она стала тужиться. Она услышала крик акушерки:» Я уже вижу головку ребенка!«, и это приободрило ее. С этого момента Кариеса с большим воодушевлением начала бороться, чтобы произвести на свет своего ребенка. Сквозь пелену боли она слышала, как все поощряют ее двигаться вперед, к окончательной победе. Боль все усиливалась по мере того, как ребенок с ее помощью продвигался вперед. Наконец могучим усилием она вытолкнула младенца, издав пронзительный крик. Потом, тяжело дыша, нетерпеливо произнесла:

 — Дайте мне моего сына! Дайте его мне сейчас же! Они молчали. Почему они безмолвствуют? Несмотря на опустошающую слабость, ей с большим трудом удалось сесть.

 — Дайте мне моего ребенка! — потребовала она. Почему ее сын не кричит?

 Марк Александр вздохнул, и на его красивом лице появилось выражение жалости.

 — Ребенок мертв, Кариеса, — тихо сказал он. — Я сожалею.

 — Нет!

 Они лгут ей! Ребенок не может быть мертвым!

 — Дайте мне моего сына! — пронзительно закричала она. Марк кивнул помощнице акушерки, и женщина вручила Кариесе запеленутый сверток. Она нетерпеливо развернула белое льняное полотно, испачканное коричневыми пятнами родовой крови, и обнаружила… Ее водянисто-голубые глаза в ужасе выпучились.

 — Это не мой ребенок! — прошептала она тихим, напряженным голосом, который вскоре перешел в истерический крик. — Что вы сделали с моим ребенком?!

 — Ты держишь своего ребенка на руках, — сказал Марк без всякого выражения.

 Кариеса несколько долгих минут смотрела на то, что лежало у нее на коленях. У этого существа была голова с почти плоской макушкой и лицо с гротескно искривленным ртом. У основания шеи тело разделялось на две половины с двумя парами плеч, от которых отходили три руки, три ноги и два набора развитых половых органов. Пуповина плотно обвилась вокруг шеи несчастного младенца, и все его тело имело синюшный оттенок. С криком ужаса Кариеса сбросила эта существо со своих коленей и завизжала:

 — Это ты виноват! Ты проклинал меня! Ты наслал порчу! Потом она дважды судорожно вздохнула, и вдруг поток густой красной крови хлынул у нее изо рта. В то же самое время началось обильное маточное кровотечение.

 Все кончилось так быстро, что у присутствующих едва ли было время, чтобы осознать происшедшее. Кариеса замертво упала на спину. Марк с проклятиями кинулся вон из комнаты. Ульпия Северина шагнула к постели и закрыла глаза своей племянницы. Потом повернулась к акушерке и ее помощнице со словами:

 — Вы не должны обращать внимания на бред моей несчастной племянницы. В эти последние дни беременности она была сама не своя. Марк Александр прекрасный муж, и она была счастлива.

 Акушерка с помощницей кивнули.

 — Нам и прежде приходилось видеть такие сцены. Самые милые девушки сходят с ума, когда им говорят, что ребенок мертв. Бедная девушка! Но такова уж воля богов.

 Акушерка начала собирать инструменты.

 — Мы покинем вас, чтобы вы могли подготовить ее к погребению, госпожа.

 Императрица милостиво кивнула.

 — Вам, разумеется, заплатят в двойном размере за причиненное беспокойство, и мы можем положиться на вашу осмотрительность в том, что касается несчастного ребенка моей племянницы.

 — Конечно, госпожа, — последовал спокойный ответ. Акушерка почтительно поклонилась и вместе с помощницей вышла из комнаты.

 — Госпожа, — тихо сказала Ульпия, — созовите рабов, надо приготовить тело моей племянницы к погребению. С вашего позволения, я предпочла бы положить ее в нашу фамильную усыпальницу, а не в вашу.

 Дагиан благодарно кивнула.

 — Да, так будет лучше. Благодарю вас, Ульпия, — сказала она.

 — Позовите рабов, — повторила императрица, — а потом идите к Марку. Теперь, возможно, он сможет жениться на своей настоящей любви. Скоро Аврелиан благополучно вернет Пальмиру в лоно империи. Он захвачен идеей воссоединения империи. Как только Пальмира покорится, ваш сын сможет отправиться на восток и жениться на своей даме.

 — Не знаю, вряд ли это теперь возможно, — сказала Дагиан. — Женщина, с которой был помолвлен мой сын, — это Зенобия, царица Пальмиры.

 — О дорогая, — пробормотала Ульпия. — Это представляет дело совсем в другом свете, не правда ли? Аврелиан очень рассердится, если при таких обстоятельствах Марк покинет Италию.

 Она в замешательстве вздохнула, по потом се лицо прояснилось.

 — Ну что ж. Марку придется подождать, пока его царица не приедет к нему сама. Я знаю, Аврелиан собирается провести ее в своем триумфальном шествии, когда вернется в Рим. Царица, разумеется, останется пленницей империи, но я позабочусь, чтобы мой муж отдал ее Марку. Аврелиан всегда был очень щедр ко мне, ведь я прошу у него немного и всегда благоразумна. — Она улыбнулась Дагиан. — Идите же к своему сыну и скажите, что скоро счастье улыбнется ему. Я помогу подготовить Кариесу к ее последнему пути.

 Дагиан вышла из спальни Кариссы. Она думала о том, выживет ли Зенобия после войны с Римом. Потерпела ли она уже поражение или, может быть, опять удивила Римскую империю, снова победив ее? Новости шли из Сирии в Италию так долго! Потом мать Марка быстро вознесла молитву богам, чтобы они защитили Зенобию Пальмирскую.

 Боги, однако, предпочли изменить свое отношение к смертной, которая до недавнего времени всегда была их любимицей. Она провела еще одну ночь в безжалостной борьбе в постели Аврелиана. Она недоумевала, почему же Венера оставила его на земле на столь долгий срок. Этот человек ненасытен и, очевидно, неистощим. С едва заметной улыбкой Зенобия подумала, что ведь даже богиня должна отдыхать. Как жаль, что ей не удается отдохнуть! Едва лишь занялся рассвет, как они уже начали битву другого рода.

 — Ты пойдешь позади моей колесницы! — заявил он, когда они поднялись с постели.

 Она была потрясена, и несколько мгновений она не могла понять, о чем речь, а потом замотала головой и закричала:» Никогда!«

 — Или же я поволоку тебя за своей колесницей, — такова была следующая предложенная ей альтернатива.

 — Я согласна, лучше волоки, — драматически заявила она. — Я никогда не войду в мой собственный город побежденная! Ты не победил меня, Аврелиан!

 — Не правда, победил! — насмехался он над ней, и в углах его небесно-голубых глаз появились веселые морщинки. — Что ты за упрямая богиня, Зенобия? Я победил тебя в честном поединке, как на поле битвы, так и в своей постели. Если ты откажешься сыграть положенную тебе роль в моем сегодняшнем триумфальном шествии, то никогда твоей ноги не будет в этом городе. Где же будешь плести свою паутину, мой обожаемый паук?

 И, что еще более важно, как ты станешь руководить своим сыном?

 Она вперила в него яростный взгляд. Теперь понятно, как надежна ловушка, и он не смягчится, раз решение уже принято.

 — Так ты пойдешь? — спросил он.

 — Пойду.

 Он усмехнулся.

 Раб принес завтрак, и Аврелиан весело заметил, что раздражение ничуть не повлияло на ее аппетит. Она очистила и разделила на дольки маленький апельсин, потом выложила дольки в маленькую чашу и залила их простоквашей. Толстый ломтик свежеиспеченного хлеба обильно намазала медом и поместила на красную арретинскую13 глиняную тарелку вместе с двумя сваренными вкрутую яйцами и горстью крупных, спелых черных олив. Не обращая на него внимания, она сосредоточенно поглощала это изобилие, запивая гранатовым соком из кубка. Потом, не сказав ему даже слова, встала и вышла из палатки. Ему хотелось рассмеяться, но Зенобия и так уже была на пределе, а император нуждался в ее сотрудничестве.

 Если бы он втащил ее, пронзительно кричащую, в Пальмиру, это не помогло бы ему завоевать симпатию горожан. Даже юный царь взглянул бы с другой точки зрения на сотрудничество с Римом при таких обстоятельствах. В конце концов он ведь ее сын, несмотря на то что она узурпировала его власть. Аврелиан хотел, чтобы она смиренно шла позади его колесницы. Этот жест все в Пальмире поймут. Увидев, что она приняла власть Рима, граждане склонят свои шеи под ярмо империи. Пусть ее плохое настроение улучшится и она придет к согласию с самой собой, прежде чем начнется его триумфальный въезд в город. На его месте она поступила бы точно так же. Утвердившись в своем решении, Аврелиан продолжал завтракать в одиночестве.

 Закончив трапезу, он позвал Гая Цицерона.

 — Ты отвечаешь за царицу, — тихо сказал он. — Не думаю, что она посмеет выкинуть какую-нибудь штуку. Сегодня утром мы побеседовали, и она полностью приняла мои пожелания. Вот увидишь, она займет свое место позади моей колесницы, когда я вступлю в Пальмиру.

 — Да, цезарь! — последовал послушный ответ.

 В назначенный час римская армия в полном боевом порядке выстроилась перед главными воротами Пальмиры. Во главе в своей боевой колеснице стоял Аврелиан. Он выглядел необыкновенно могущественным и царственным; золотой нагрудник с рельефным изображением одерживающего победы Марса, бога войны, сверкал в лучах утреннего солнца. Его длинный красный военный плащ мягко развевался под дуновениями легкого ветерка. Однако изящный шлем не мог скрыть суровые черты лица. Он стоял — высокий, прямой, спокойный. Позади него ждали легионеры, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

 Император обернулся, чтобы посмотреть на Зенобию, которая заняла свое место позади его колесницы. Заметив его взгляд, она отвернулась. О боги! Он молча выругался. Стоило ему только взглянуть на нее, как он почувствовал желание. В тот день она не надела траурных одежд. Скорее она была одета так же, как в тот первый день, когда его армия подошла к воротам Пальмиры несколько месяцев назад. В своем золотом каласирисе она не больше походила на побежденного противника, чем райская птица. Ее воротник, украшенный рубинами, розовым кварцем и алмазами, ярко сверкал. Его блеску вторил золотой венок из виноградных листьев с украшенными бриллиантами лентами. Она и правда была воплощением золотой богини, и с помощью своего одеяния ей удалось изменить смысл всего представления, который он намеревался сыграть перед народом Пальмиры.

 Слабая улыбка искривила его губы, смягчив на мгновение суровые черты. Ей каким-то образом удалось еще одно поражение превратить в победу. Он запомнит это. Когда-то он обвинил ее в том, что она сверхгордая… Ей-богу, в этом отношении она может преподать урок! Он снова повернулся лицом к воротам Пальмиры. Его взгляд словно бы послужил сигналом, и они начали медленно отворяться.

 Аврелиан почувствовал напряжение. Он думал, уж не вздумают ли они сражаться в последнюю минуту. Обычно стены города были заполнены толпами зрителей, но в то утро не было видно ни одного человека. Он отчетливо слышал протестующий скрип петель ворот, по мере того как они раскрывались все шире и шире. Вскоре въезд в город стал похож на широко открытый беззубый рот.

 Потом из-за ворот вышел человек, одетый в простую белую льняную тунику и красно-белую полосатую тогу, окаймленную пурпурной полосой. В руках он нес символические золотые ключи от города.

 С величайшим достоинством этот человек двинулся вперед и остановился перед колесницей Аврелиана.

 — Приветствую вас, цезарь! — произнес он громким голосом. — Я — Кассий Лонгин, главный советник царя. По поручению его величества я вручаю вам ключи от Пальмиры.

 — Где же царь? — спросил император.

 — Его величество ожидает вас во дворце, цезарь. Молодая царица приболела, а так как они лишь недавно женаты, царь не пожелал оставить ее.

 Аврелиан приподнял бровь. Ничего удивительного, что Зенобия не склонна позволить своему сыну править. Царь, для которого жена важнее его положения, несомненно, обречен.

 — Встаньте рядом со своей царицей, Кассий Лонгин. Я полагаю, ваша главная улица ведет к царскому дворцу?

 — Да, цезарь.

 Лонгин направился туда, где стояла Зенобия.

 — Ваше величество! — тихо произнес он. — Хвала богам, что вы невредимы!

 — По всем правилам, Лонгин, мне сейчас полагалось бы быть мертвой, если бы мой сын не забыл о своем долге. Он, утешая, положил ей руку на плечо.

 — Поговорим позже, — сказал он, и они двинулись вперед.

 Римские легионеры медленно шли по улице. Они нервничали, глаза обшаривали окна и подворотни, но улицы были тихие и пустынные, магазины закрыты, а люди, казалось, вообще испарились. Неестественная тишина нависла над городом, когда Аврелиан со своей армией совершал триумфальный путь по главной улице.

 Это был широкий проспект, на котором одновременно могли разместиться четыре больших колесницы. Он был вымощен подогнанными друг к другу кусками черного и белого мрамора и окаймлен по бокам великолепными белыми мраморными колоннами, которые поддерживали своды над пешеходными дорожками, проходившими перед магазинами и домами. Аврелиан вел свою колесницу неторопливым шагом, благодаря чему у него была возможность разглядеть город. Как чист и опрятен по сравнению с Римом, этот город — нет мусора, вони, даже хулиганские надписи на статуях отсутствуют.

 Зенобия тихо беседовала с Лонгином.

 — Где же люди, Лонгин?

 — По предложению совета, ваше величество, жители решили не показываться на улицах, когда римляне вступят в город.

 — А не по предложению царя?

 Он заколебался, и эта заминка сказала ей о многом.

 — Царь опасается за безопасность города, — попытался Лонгин оправдать Вабаллата.

 — Пожалуйста, поблагодари совет от моего имени, Лонгин. Вероятно, меня не допустят к ним.

 — Он не говорил вам, что собирается сделать с правительством, ваше величество?

 — Будущее управление Пальмирой не было главным предметом наших дискуссий, — ответила Зенобия с несколько кислым видом.

 Кассий Лонгин покраснел.

 — Ваше величество… — произнес он с беспомощным жестом.

 — Я знаю, Лонгин. Таковы обычаи войны, и несмотря на мое высокое звание, в глазах победоносного полководца из Рима я — всего лишь женщина.

 — Он не причинил вам вреда? Лонгин казался озабоченным.

 — Только моей гордости, мой старый друг, а гордость моя, как ты прекрасно знаешь, велика. Надеюсь, что смогу сохранить хотя бы небольшой ее остаток, чтобы Аврелиану было с чем играть. — Она усмехнулась. — Несмотря на мой статус побежденной царицы, я, кажется, продолжаю выигрывать небольшие сражения.

 Она сделала грациозный жест, и он улыбнулся ей в ответ.

 — Город умер бы ради вас, ваше величество!

 — Я знаю это, Лонгин. Однако мне объяснили, что я не имею права требовать этого от моего народа. В конце концов что самое важное? Чтобы Пальмира выжила! Я использовала свой шанс в борьбе против Рима и проиграла.

 Она грустно вздохнула, и если бы он не знал ее лучше, он поклялся бы, что увидел в ее глазу слезинку.

 — Они, возможно, отправят вас в ссылку, ваше величество.

 — Наверное, Лонгин, но если Ваба сможет остаться здесь и править, то династия Одената не прервется. Наступят другие времена, другой век, появится другой царь Пальмиры, и мы, наконец, будем свободны!

 — Неужели вы действительно думаете, что император оставит Вабу здесь?

 — Ваба едва ли представляет собой угрозу для Рима. То, что он не явился на церемонию передачи ключей от города из-за недомогания юной царицы, — блестящий ход. Он изобразил себя томящимся от любви молодым дурачком, для которого женщина важнее долга. Это даст Риму твердое ощущение безопасности.

 Впереди них Аврелиан внезапно остановил колесницу и, обернувшись, крикнул Зенобии:

 — Иди сюда, богиня, поедем вместе! Мы оба понимаем, что незачем тебе идти позади меня, если этого все равно никто не видит. И вы. Кассий Лонгин, — тоже. Возможно, вы просветите меня, почему это Пальмира столь пустынна.

 Он потянулся к ней сверху вниз и, взяв ее протянутую руку, втащил наверх. Когда она поднялась на колесницу, он обнял ее за талию. Лонгину он предоставил взбираться на колесницу самому, ухватившись за поручень.

 Затем Аврелиан немного отпустил вожжи, и его бело-серые кони, гарцуя, снова двинулись вперед. Император обратил взгляд своих голубых глаз на Кассия Лонгина.

 — Ну, — сказал он. — Почему же все в городе попрятались?

 — Пальмира любит свою царицу, цезарь. Мы не хотим видеть ее позора.

 Аврелиан холодно улыбнулся.

 — У Пальмиры нет царицы, — сказал он и почувствовал, как дрожит Зенобия в его крепких объятиях. Однако когда он взглянул на нее, она спокойно смотрела вперед. Он наклонился к ее уху, и опьяняющий аромат гиацинта, всегда исходивший от нее, закружил ему голову. Он прошептал ей на ухо:

 — Что же это за колдовство такое, богиня? Ты возбуждаешь меня, хотя и пальцем не шевелишь для этого.

 — У тебя слишком богатое воображение, римлянин, — послышался холодный ответ.

 Он тихо засмеялся сокровенным и вкрадчивым смехом. Он делал ей интимные намеки, но она не желала слышать их.

 — Ты — самая большая интриганка из всех, кого мне когда-либо приходилось брать в плен, — сказал он. — Ну что ж, борись со мной, как только пожелаешь, богиня. Я знаю, как победить тебя.

 Зенобия презрительно рассмеялась.

 — Ты знаешь, как одолеть меня физически, римлянин, что неудивительно, принимая во внимание твой рост и габариты.

 Аврелиан сурово сжал губы. Ей удалось уязвить его.

 Показалась царская резиденция, и Аврелиан вынужден был признать, что эти прекрасные мраморные здания легко могли соперничать с его собственным дворцом на холме Палатин в Риме. Въезд был открыт, и колесница императора помчалась во внутренний двор. Люди из его легиона расположились вокруг дворца в заранее запланированном порядке. Не вся армия вступила в город, однако здесь присутствовали отряды от каждого из всех четырех легионов. Когда они двигались ко дворцу, от каждого легиона отделялись центурии, манипулы и даже целые когорты14, чтобы взять под контроль правительственные здания, дома крупных торговцев, университет. Римские войска имели хорошо разработанную тактику захвата городов.

 Во внутреннем дворе дворца появились первые признаки жизни — рабы бросились вперед, чтобы схватить императорских коней под уздцы. Потом в портик дворца вышли члены совета десяти. Они окружали юного царя, словно защищая его. Как только колесница остановилась, Кассий Лонгин соскочил и протянул вверх руки, чтобы спустить Зенобию. Даже не обернувшись на Аврелиана, она быстро пошла к своему сыну.

 Члены совета десяти, присутствовавшие солдаты и рабы — все склонились перед царицей, расступаясь, чтобы дать ей дорогу. Мать и сын посмотрели друг на друга, а потом Ваба с искренним волнением произнес:

 — Хвала богам, ты невредима, мама!

 На мгновение Зенобия закрыла глаза, а потом глубоко вздохнула.

 — Я отдала бы жизнь за наш город, Ваба, — тихо произнесла она.

 — Это ненужная жертва, мама. Мы оба знаем это, не правда ли?

 » Как я могу сердиться на него, — быстро пронеслось у нее в голове. — Он выполнил свой долг по отношению к Пальмире так, как он понимал его. Именно я дала ему царскую власть. Это не в моих обычаях, но он такой же стойкий, как я «.

 Зенобия протянула к сыну руки, он быстро шагнул вперед и очутился в ее объятиях.

 — Я знаю, ты сердишься на меня, — прошептал он, — но они так или иначе захватили бы город любой ценой. Я не мог допустить, чтобы ты погибла, мама. Не мог!

 Внезапно на глазах у нее показались слезы и полились по щекам.

 — Может быть, они все-таки позволят тебе править, — прошептала она ему в ответ, крепко обнимая его. — Я возьму всю вину на себя, Ваба. Я не допущу, чтобы тебя наказывали вместо меня, и не приму от тебя больше никакой галантности!

 Она отступила назад, и ее прекрасное лицо стало серьезным в своей решимости.

 Вабаллат мягко смахнул случайные слезинки со щек своей матери.

 — Ради моего отца? — тихо поддразнил он ее.

 — Да! — ответила она, улыбнувшись ему, а потом с подозрением спросила:

 — А почему это ты вдруг сделался таким сговорчивым? Поистине Флавия совершила чудо. Она сделала из тебя зрелого мужчину за шесть коротких месяцев вашего брака.

 — Я начинаю осознавать, что значит быть не только царем, но и родителем, мама, — тихо ответил Ваба. — Флавия беременна.

 — Так, значит, она и вправду неважно себя чувствовала? Зенобии была приятна эта новость, но в то же время чей-то тихий голос нашептывал ей, что она еще слишком молода, слишком прекрасна, слишком чувственна, чтобы стать бабушкой. Ей ведь всего лишь тридцать четыре года!

 Потом чей-то резкий голос разрушил ее мечты.

 — Если это твой сын, богиня, я хочу, чтобы ты представила меня ему!

 Рядом с ней стоял Аврелиан. Зенобия подняла взгляд, испытывая некоторое раздражение.

 — Вабаллат, сын мой, перед тобой могучий римский завоеватель Аврелиан.

 Ее дерзкий взгляд словно хлестнул императора. Потом она произнесла:

 — Мой сын, царь Пальмиры.

 Оба мужчины холодно смотрели друг на друга, а потом Аврелиан насмешливо произнес:

 — Вы не скажете мне:» Добро пожаловать в Пальмиру!«, Вабаллат?

 — Не думаю, что это необходимо, — последовал спокойный ответ. — Вы, римляне, кажется, совершенно не беспокоитесь о том, приветствует вас город или нет.

 Аврелиан пристально посмотрел на молодого человека.

 — В тебе есть очень многое от твоей матери, мальчик, — ответил он.

 — Благодарю вас, господин.

 Ваба оставался совершенно спокоен, и Зенобия гордилась Им.

 — Мы побеседуем во Дворце! — огрызнулся император. — И вы все тоже, — продолжал он, махнув рукой в сторону беспокойно ожидавших членов совета. — Кассий Лонгин, показывай нам дорогу! Гай Цицерон, ты будешь сопровождать меня.

 В дверях главного зала совета Аврелиан остановился и сказал Зенобии:

 — Ты, богиня, — нет! Это мужская работа. Лонгин увидел, что яростное возражение уже готово сорваться с ее губ, но прежде, чем это произошло, заговорил царь.

 — Царица — член нашего совета, цезарь. Без нее мы не можем провести законное собрание.

 — И не будем проводить, — вмешался убеленный сединами престарелый Марий Гракх.

 — Если вы будете иметь с нами дело, — внес свою лепту Антоний Порций, — то царица должна быть с нами, цезарь. Мы не хотели бы выказывать вам неуважение, но таковы уж наши обычаи. Мы знаем, что если вы примете их, то поступите справедливо.

 Аврелиан, взглянув на членов совета и увидев, что они непоколебимы, смягчился. Он надеялся унизить ее в присутствии правительства, но, о боги, они определенно верны ей! Он испытывал почти зависть к такой преданности.

 — Что ж, если таков ваш обычай, царица может принять участие в этом собрании, — небрежно бросил он.

 Он вошел в зал совета и уселся в конце длинного стола.

 — Садись в другом конце, мама! — тихо сказал Ваба, и Зенобия поняла, что ее сын дает ей позволение играть ведущую роль в предстоявших переговорах.

 Она уселась с царственным видом и кивнула, дав понять Вабе и членам совета, что они тоже могут сесть.

 Все это не ускользнуло от внимания Аврелиана. Избавиться от нее казалось ему почти позором. Однако, как бы он ни восхищался ею, она была опасным врагом, которого Рим не мог себе позволить. Она захотела получить всю Восточную империю и взяла ее. Если оставить ее в Пальмире, она снова поднимет восстание. Он взглянул на собравшихся людей, сидевших за столом, и сказал:

 — Пальмира больше не является царством. Ей немедленно будет возвращен статус провинции.

 Император снова сел. Он ожидал возражения и не ошибся. Члены совета заговорили все разом. Их голоса возвысились в могучем протесте против решения, которое показалось им деспотическим. Они ожидали переговоров, смещения Зенобии, даже торговых санкций и тяжелых штрафов. Но только не этого! Они открыли ворота и позволили римскому императору войти в их город, и вот чем он им ответил!

 — Тихо!

 Голос Зенобии унял всю эту какофонию. Она взглянула на императора, сидевшего за дальним концом стола.

 — Вы чрезмерно суровы, цезарь.

 При этих словах он с радостью заметил, что она впервые произнесла его настоящий титул, причем без всякого сарказма.

 — Это я во всем виновата, а не Пальмира. Не наказывайте город и моего сына. Лучше накажите меня. Вабаллат будет хорошо служить вам. Он ведь не только мой сын, но прежде всего сын своего отца, а мой муж всегда оставался верен Риму. Именно он оборонял восточные границы империи от персов. Несомненно, вы примете это во внимание, прежде чем выносить окончательное решение.

 Она была близка к тому, чтобы умолять его, и Аврелиан понял это.

 — Почему я должен обращать внимание на ваши слова, царица Пальмиры? Ваш сын еще не проявил себя, а кроме того, он еще молод. Приведите мне хотя бы одну вескую причину, по которой мне следовало бы прислушаться к вам!

 Зенобия встала и бросила на императора долгий изучающий взгляд.

 — Потому что Пальмира — это я! — спокойно произнесла она.

 Он искренне изумился ее словам, однако быстрый взгляд, брошенный им на остальных присутствующих, подтвердил, что ее слова правдивы и сказаны не из пустого тщеславия.

 — Я думаю об этом, — сказал он. Она очень опасная женщина. Лучше уж он потратит некоторое время, оценивая ситуацию, прежде чем примет окончательное решение.

 — Совет распущен! — сказал Аврелиан свои заключительные слова, поднялся и вышел из зала.

 — Пойдите с ним, Антоний Порций! — умоляла Зенобия. — Ведь вы были последним губернатором империи, прежде чем мы освободились от контроля Рима. Попросите его за моего сына! Ради вашей дочери, юной царицы, ради нашего еще не родившегося внука, который будет законным наследником пальмирского престола!

 Антоний Порций послушно поднялся и последовал за императором. За прошедшие годы он не слишком сильно изменился, но Зенобия заметила, что он двигался медленно, а в его волосах уже начинала пробиваться седина.

 — Что нам делать, ваше величество? — спросил Марий Гракх.

 — Ждать! — последовал ответ. — Он не простой человек. Я подозреваю, он действительно хочет вернуть Пальмире статус провинции, но мы должны предотвратить это любой ценой. Вабе должны позволить оставаться царем. Возможно, это случится не при его жизни, но когда-нибудь мы снова поднимемся, и когда это время придет, городом должны править наследники династии Одената! Я ожидаю, что все вы будете упорно работать ради достижения этой цели, и если народ действительно любит меня, то он тоже будет трудиться ради этого!

 — А какова ваша участь, ваше величество?

 — Я отправлюсь в Рим, Марий Гракх. Аврелиан уже много раз говорил мне об этом. Боюсь, он недостаточно доверяет мне, чтобы выпустить меня из виду. Он достаточно мудр, чтобы не сделать этого. — Она улыбнулась престарелому советнику. — Если бы мне дали шанс, я снова сделала попытку освободиться, мой старый друг.

 Марий Гракх усмехнулся.

 — Вместе с вами уйдет все наше величие! — ответил он.

 — Не говорите так! — быстро ответила она. — Вабаллат еще молод. Кто знает, какие чудеса он совершит со временем? А те, кто придет вслед за ним? Этот город стоит со времен иудейского царя Соломона, его основателя. Он уже видел величие и увидит снова.

 Она встала и объявила:

 — Я устала. Я не спала как следует все эти последние месяцы, но сейчас, думаю, могу отдохнуть.

 Потом, оглядев членов совета, она произнесла:

 — Не знаю, позволят ли нам встретиться снова. Я благодарю вас за верность Пальмире, мне и моему погибшему мужу. Я знаю, вы будете так же верны и царю, моему сыну. Да здравствует Пальмира!

 И она быстро вышла из зала совета.

 Члены совета все, как один, не стыдясь, вытирали слезы, выступившие у них на глазах. Потом каждый из них медленно прошел вперед, преклонил колени перед Вабаллатом и присягнул ему на верность так же, как они сделали это много лет назад, после смерти его отца. После этого все они отправились в город, каждый в свой район, чтобы выполнить Наказ царицы. Это была нелегкая задача, потому что публичные собрания запретили. Однако члены совета все же медленно продвигались по городу, в некоторых случаях переходя из дома в дом, и распространяли слова Зенобии. Город должен постоять за своего юного царя, чтобы сохранить династию. Время царицы миновало, но римский император должен почувствовать вес общественного мнения в поддержку династии Одената.

 Зенобия удалилась в свои апартаменты, где долго отмокала в горячей ванне, ароматизированной гиацинтовым маслом. Длинные волосы царицы вымыли и расчесали. Потом на нее накинули мягкий халат, и она легла на свое ложе.

 Сон пришел быстро. Последнее, что она помнила, — это яркий полуденный солнечный свет, лившийся сверкающим лучом по мраморному полу ее комнаты. Когда она проснулась, в темноте комнаты горела единственная лампа. Снаружи, из сада, до нее доносилась вечерняя песня сверчков. Она медленно потянулась, вытянув сначала ноги, потом руки, а затем и все тело. Она ощутила, что напряжение исчезло. Зенобия глубоко вздохнула и вздрогнула, услышав голос Аврелиана.

 — Долго же ты спала, богиня! Теперь ты лучше себя чувствуешь?

 — Что ты здесь делаешь, римлянин? — спросила она, но в ее голосе не слышался гнев.

 — Смотрю на тебя! — ответил он. — Я люблю смотреть на тебя, когда ты спишь. Это — один из тех редких случаев, когда ты не шипишь и не рычишь на меня, словно дикий Зверь.

 — Мы не можем быть друзьями, римлянин, — тихо сказала она.

 — Возможно, не сейчас, богиня. И все же я наслаждаюсь, глядя на тебя. Ты так прекрасна!

 — Так же, как римские дамы?

 — О великий Юпитер, нет! Ты — экзотическая женщина, а они… — он на мгновение задумался, а потом продолжал:

 — Они не такие притягательные, как ты. Ты прекрасна, как рассвет, и неуловима, словно мягкий ветерок пустыни.

 — Ну, римлянин, да ты просто поэт! Аврелиан поднялся, пересек комнату и сел на краешек ложа Зенобии. Она вся напряглась, и он сказал.

 — Ты ведь не боишься меня, и все же…

 Он посмотрел на нее пронизывающим взглядом.

 —  — Что же это, богиня? Почему ты каменеешь, стоит мне только сесть рядом с тобой?

 — Потому что я знаю, что это предвещает, римлянин. Ты снова набросишься на меня, чтобы еще раз запечатлеть победу империи на моем теле и в моей душе.

 В ее голосе слышалась горечь, почти боль.

 — Ты все еще любишь Марка Александра, не правда ли, богиня?

 Она не ответила, поэтому он продолжал.

 — Он — муж моей племянницы, а теперь они уже стали родителями. Это безнадежная любовь, которую ты держишь в своем сердце. Позволь же мне любить тебя.

 Ее глаза широко раскрылись от удивления.

 — Тебе? — в ее голосе слышалось жестокое презрение. — Я никогда не отдам себя в руки мужчины, римлянин. Но ты! Ты любишь меня? Что это за безумие? А как же твоя бедная жена, которая ждет твоего возвращения? Я царица! Не важно, что я побежденная царица, но я все еще царица! Я не какая-нибудь бедная наивная девчонка, для которой положение твоей любовницы было бы честью! Ты оскорбляешь меня!

 — Твоя прославленная предшественница Клеопатра считала за честь быть любовницей двоих римлян, — сказал он.

 — И это стоило ей жизни, — холодно ответила Зенобия. — Она отдала себя в руки римлян, и в конце концов это погубило ее! Я не позволю тебе погубить меня — ни тебе, ни какому-нибудь другому римлянину!

 — Зачем мне твоя гибель, Зенобия? Только твоя собственная ожесточенность может сделать это. Ты будешь моей любовницей, потому что я принял это решение, я, а не ты, — ответил он и протянул к ней руки, но Зенобия уклонилась.

 — А теперь. — сердито сказала она, — теперь ты снова изнасилуешь меня, чтобы подтвердить свои слова.

 — Я ни разу не насиловал тебя, богиня. Каждый раз, когда я занимался с тобой любовью, ты сама хотела этого. Единственный человек, с которым ты боролась, — это ты сама!

 — Я презираю тебя! — прошептала она испуганно. — Я ненавижу тебя! Как же я могу желать твоих ласк, если я испытываю к тебе отвращение?

 — Это вожделение, Зенобия. Разве я не говорил тебе этого в первую ночь? Может быть, ты не хочешь меня, но твое прекрасное тело хочет. Ты — женщина. Ты уже познала любовь мужчины, и ты познала страсть мужчины. Ни та, ни другая не испугала тебя. Почему же тогда откровенное мужское вожделение вызывает а тебе такую сумятицу, богиня?

 — Это плохо! — твердо ответила она. — Заниматься любовью без любви и нежности — это плохо!

 — Кто сказал такую глупость, богиня? Ты еще молода, и, несомненно, тот небольшой опыт, который ты приобрела всего лишь с двумя мужчинами, не дает тебе право выносить такое суждение.

 Он снова протянул к ней руки, обнял ее за талию и притянул к себе ее сопротивляющееся тело.

 — Я никогда не испытывал любви, однако я наслаждаюсь, лежа рядом с красивой и страстной женщиной. Раньше никто никогда не жаловался мне, богиня. Если бы ты просто наслаждалась теми ощущениями, которые я возбуждаю в твоем теле, ты поняла бы, что я прав.

 — Ты — злой человек. Я не позволю тебе уничтожить меня! — тихо сказала она.

 — Я не собираюсь уничтожать тебя, богиня, — прошептал он, и его теплое дыхание коснулось ее уха. Его слова и прикосновения вызывали у нее легкую дрожь.

 — Позволь мне любить тебя, Зенобия! Не сопротивляйся! Его рука начала медленно и нежно ласкать ее груди.

 — Ах, богиня, моя прекрасная богиня! — прошептал Аврелиан, прижавшись губами к ее мягким ароматным волосам.

 Зенобия почувствовала, что его руки и губы с нежностью ищут чего-то. Она слышала в его голосе сдерживаемую страсть, и ее душа, казалось, ушла глубоко внутрь ее тела, откуда и наблюдала за ним. Несмотря на долгий сон, Зенобия не отдохнула, у нее не оставалось сил, чтобы сопротивляться ему. Расстегнув серебряную, филигранной работы застежку ее спального халата, он раздел ее. Он был очень осторожен, очень нежен. В течение нескольких долгих минут он просто сидел и пристально смотрел на ее крепкие золотистые груди, которые вздымались и опадали в такт дыханию.

 Потом бережно уложил ее на спину между подушек и начал покрывать ее грудь нежными поцелуями. Его губы прикасались к ней легко и быстро.

 — Я солдат, богиня, — тихо произнес он. — Грубый солдат, и у меня никогда не было времени, чтобы как следует заняться любовью с красивой женщиной. Но здесь, в твоем благоухающем дворце, я задержусь и буду обожать тебя, пока для нас не наступит время ехать в Рим.

 Потом его губы снова принялись ласкать ее плоть. На этот раз они двигались медленно и чувственно, своей лаской пробуждая внутри нее крошечное пламя желания.

 Она не сопротивлялась — то ли из-за усталости, то ли потому, что признавала свою капитуляцию перед Римом. Она и сама не знала, почему. Его губы, руки, его соблазнительные слова — все это соединялось, чтобы покорить ее. Она проиграла Пальмиру, и что бы она ни сказала, что бы ни сделала, он возьмет ее тело, потому что, как он сказал, он победитель. Возможно, если она уступит ему, ей удастся в какой-то степени вернуть контроль над ситуацией. На короткое мгновение она подумала о Делиции. Наверное, именно так она себя чувствовала в те дни, прежде чем Оденат отдал ее замуж за Руфа Курия, вынужденная предлагать свое тело, чтобы выжить. Как презирала ее Зенобия! Но ведь тогда она еще на знала этого! И все же она поклялась себе, что обязательно выживает. И если для этого придется использовать свое тело, то, о боги, она сделает это!

 Зенобия посмотрела на Аврелиана и сказала просто:

 — Люби меня!

 Изумленный, он взглянул на нее, и когда она повторила эти два слова, он застонал, словно умирающий от голода человек, которого пригласили на роскошный пир. Он мог бы поклясться, что его руки дрожали, когда он окончательно раздевал ее. Он пристально и страстно смотрел на нее, а его руки пробегали по ее шелковистой коже, двигались вверх, чтобы охватить ее большие груди, потом скользили вниз, по ее бедрам. Его пальцы, вначале нерешительно, а потом все более уверенно с нежностью проникали между пухлых губ ее бугра Венеры. Она еще не была по-настоящему подготовлена, когда его белокурая голова быстро опустилась и его язык коснулся крошечного потайного чувственного цветка ее женственности. Она судорожно вздохнула, но его пальцы мягко раздвинули ее внутренние губы, и его язык принялся искусно ласкать ее, исторгая из нее поток жидкого пламени. Она поняла, что ей все равно. Так или иначе, ей не удастся избавиться от этого человека, поэтому, ни о чем не беспокоясь, Зенобия позволила себе отдаться вихрю приятных ощущений, которые Аврелиан возбуждал в ее теле.

 Он был невероятно выносливым любовником, и, пострадав в эти последние ночи от его жестокости, она была очень удивлена, увидев, что он способен на такую чувствительность и нежность. Его алчущие губы начинали вносить смятение в ее чувства, когда он с такой чувственностью сосал этот крошечный лакомый кусочек ее нежной плоти. Из глубин ее души поднялась жаркая волна, и она вскрикнула, все еще испытывая страх перед чувствами, которые этому человеку удалось пробудить в ней.

 Аврелиан понял ее, пригладил спутанную прядь волос у нее на лбу и поцеловал.

 — Ты так прекрасна в своей страсти! — тихо сказал он.

 — Возьми меня! — прошептала она дрожащим голосом и, повернувшись, прильнула к нему, дрожа всем телом.

 Он мгновенно, словно защищая, заключил ее в объятия своих сильных рук и тихо произнес:

 — Здесь, в уединении твоей спальни, моя душа смягчается. Я знаю, что волную твои чувства, богиня, но знаешь ли, как волнуешь мои чувства ты? Со мной такого еще никогда не бывало прежде. Не думаю, что когда-нибудь смогу насытиться тобой!

 Его голос тал хриплым от волнения, и она почувствовала, как его член, твердый и полный страстного желания, прижимается к ее бедрам. Однако на этот раз он не сделал ни одного движения, чтобы силой овладеть ею.

 Неожиданно Зенобия поняла, что если римские любовники Клеопатры уничтожили ее, то это, несомненно, случилось потому, что ее предшественница любила их и доверяла им.» Я никогда не полюблю этого человека и не доверюсь ему, — думала она, — но если смогу доставить ему удовольствие — а я, совершенно очевидно, сделаю это, — тогда, возможно, мне удастся спасти наследство моего сына «. Она посмотрела в его суровое лицо, освободила руки, привлекла к себе его голову и нежно поцеловала его. Ее мягкие губы почти застенчиво прильнули к его губам.

 — Ты прав, римлянин, — тихо произнесла она. — Вожделение — великая вещь, к тому же приятная. Ты не удивишься, если я скажу, что хочу тебя?

 Он взглянул на нее сверху вниз, и его голубые глаза искали на ее лице признаки насмешки. Но, не найдя, он сказал:

 — Нет, меня это не удивит, богиня.

 — Люби же меня! — сказала она в ответ, и ее пышное тело начало возбуждающе двигаться под ним.

 Аврелиан не нуждался в дальнейших поощрениях, потому что уже готов был вот-вот взорваться от желания. Почувствовав, что ее длинные ноги раздвинулись, он протолкнул свое могучее орудие глубоко внутрь се теплого, восхитительно податливого тела. Стон наслаждения сорвался с его плотно сомкнутых губ. Длинные прелестные ноги обхватили его, и в голове у него промчалась мимолетная мысль, что это и вправду сама богиня Венера сошла на землю, чтобы дать ему сладчайшее наслаждение. Ее руки двигались по его спине вниз, поглаживая ее, а потом принялись ласкать его крепкие ягодицы. Ее прикосновения так приятны! Она отдавалась ему!

 Зенобия быстро осознала, какое воздействие ее дерзость оказывала на Аврелиана. Она возбудила его, возбуждение передалось ей. Вместе они разжигали пламя желания. Их тела страстно извивались. Оба они, казалось, были неистощимы. Он тяжко трудился над этой роскошной и прелестной женщиной, которая тяжело дышала под ним. Ее движения поощряли его идти вперед. Никогда еще он не чувствовал себя таким сильным, таким мужественным и бессмертным.

 Зенобия вдруг вскрикнула:

 — Ах, милая Венера, я умираю!

 Аврелиан, издав низкое торжествующее рычание, подождал лишь одно мгновение, убедился, что она уже достигла Олимпа, и принес свою кипящую жертву этой богине любви. Он был потрясен до самой глубины своего существа. Он увидел, что царица Пальмиры лежит в глубоком обмороке. Ее прекрасное тело, покрытое влагой, испускало слабое серебристое сияние, подчеркивавшее бледно-золотистый цвет ее кожи. Он подумал бы, что она мертва, если бы не пульс, который бился в крошечной соблазнительной ямочке в основании ее шеи.

 Она воспарила вверх и плавала там, свободная и счастливая, видя под собой горное жилище богов. Потом вдруг она нырнула вниз в вихрь, в залитую светом пропасть, которая разрушала и ее тело, и душу. Что-то случилось, но она не могла понять, что именно. С тихим стоном она пыталась избавиться от этого ощущения гибели. Медленно, почти болезненно она прокладывала себе путь обратно, к сознанию, и первое, что она осознала, когда чувства вернулись к ней, было ощущение чьих-то поцелуев на губах. Зенобия открыла глаза. Аврелиан улыбнулся ей, и его губы вновь завладели ее губами.

 Его губы были требовательны, и она покорно соглашалась, целуя его в ответ с таким же пылом. Она открыла рот, чтобы впустить его ищущий язык. Его язык коснулся ее чувствительного неба, и она задрожала. Его язык чувственными движениями терся о ее язык. Потом Аврелиан начал сосать ее язык, словно пытаясь вытянуть из ее раскрытых губ самую ее душу. Она уклонялась, пыталась копировать его действия. Ей было приятно, когда он задрожал, прижавшись к ней. Потом отпрянул от нее и прошептал ей на ухо:

 — Богиня, ты погубишь меня!

 Впервые за многие месяцы Зенобия почувствовала, что внутри нее бьет ключом искреннее веселье. Ее смех тепло и озорно звучал в его ушах, и он сам тоже усмехнулся.

 Некоторое время они лежали рядом. Потом она увидела, что он заснул, и тоже погрузилась в сон. Утром он не делал попыток скрыть от ее слуг, что спал с ней, а Зенобия благоразумно воздержалась от комментариев. Ей отчаянно хотелось спросить его, принял ли он какое-нибудь решение относительно Пальмиры и если да, то какое именно. Но она считала, что задать ему такой чувствительный вопрос после этой необычайной ночи, которую они провели вместе, значило представить все так, словно она намеренно решила использовать свое тело, чтобы повлиять на него. Конечно, так оно и было, но она не собиралась быть честной с римским императором. Он навсегда останется ее врагом, даже если она будет его любовницей. Она попытается смягчить его условия и позаботится о том, чтобы Ваба остался правящим царем Пальмиры.

 Она помогла ему выкупаться, а потом выкупалась сама. Когда юная Адрия, помощница Баб, попыталась расчесать длинные волосы Зенобии, Аврелиан взял щетку у нее из рук и сделал это сам, упиваясь шелковистым водопадом ее волос, ниспадавшим до середины спины. Он гладил их своей большой рукой после каждого прохода щетки, и когда Баб ворчанием выразила свое неодобрение, он мягко приказал ей замолчать. Потом, подумав, сказал:

 — Принеси своей хозяйке каласирис цвета пламени. Я хочу увидеть ее в наряде невесты.

 Потом он наклонился к Зенобии и прошептал ей на ухо:

 — Ведь ты — моя невеста, богиня! Ты — единственная женщина, которая заставила меня чувствовать. Думаю, я влюбился в тебя.

 — Ты со всеми своими пленницами так обращаешься? — поддразнила она его.

 — Не шути со мной, богиня! Я говорю серьезно. Зенобия вздохнула.

 — Не влюбляйся в меня, римлянин! Я предупредила тебя, что больше никогда не доверюсь мужчине. Ты — мой враг, однако этим я не могу обидеть тебя. Я честна с тобой.

 — В тебе говорит обида. Со временем ты начнешь доверять мне, богиня, — ответил он.

 — Собираешься ли ты сегодня созвать собрание совета? — спросила она, пытаясь переменить тему разговора.

 — Собрание уже назначено на полуденный час, богиня. Вчера после полудня, пока ты спала, я отдал приказ, чтобы Гай Цицерон позаботился об этом.

 Она повернула голову, взглянула на него и не смогла удержаться от вопроса:

 — И что же ты решил, цезарь?

 — Когда ты узнаешь меня получше, Зенобия, — медленно произнес он, — ты поймешь, что секрет моего успеха заключается в том, что я всегда отделяю свою личную жизнь от общественных обязанностей. В стенах твоей спальни мы никогда не будем обсуждать дела империи.

 Потом он наклонился и легко поцеловал ее в губы.

 — Я ужасно голоден, богиня. Как ты думаешь, сможем ли мы убедить эту недовольную старуху, которая прислуживает тебе, принести нам что-нибудь поесть?

 Упрек прозвучал очень мягко, но тем не менее Зенобия почувствовала холодок предупреждения. Сделав выводы, она позвала Баб.

 — Император голоден. Почему нас не кормят?

 — А как же я могу делать несколько дел сразу? — огрызнулась Баб. — Сначала купание, потом я должна надзирать за этой бессмысленной девчонкой, которая по твоему настоянию помогает мне, хотя, видят боги, она больше мешает, чем помогает, потом он приказал мне принести тебе платье цвета пламени! Когда я должна была принести вам завтрак?!

 Потом повернулась к беспомощной Адрии и крикнула на нее:

 — Эй ты, девчонка! Ступай и принеси завтрак для царицы — и для него тоже! Мне придется остаться и позаботиться об одежде!

 Все еще ворча, Баб, переваливаясь, направилась в гардероб царицы, а покрасневшая Адрия поспешно выбежала из комнаты, чтобы позаботиться о еде.

 — Как ты миришься с этой раздражительной старухой? — спросил император.

 — Она вырастила мою мать и меня, — сказала Зенобия. — Она очень дорога мне, хотя теперь, на старости лет, стала нетерпеливой и часто переходит границы дозволенного. Я люблю ее, римлянин, и она тоже любит меня.

 Он улыбнулся.

 — У меня была бабушка, похожая на нее. Она не баловала нас, частенько лупила, но у нее всегда находились лакомства для нас.

 Он протянул к ней руки и заключил в объятия. Долгое время они стояли рядом, их обнаженные тела соприкасались. Она ощущала его тепло, а в ноздри бил его мужской запах, который вдруг показался ей хорошо знакомым и почти утешающим. Они с виноватым видом отскочили друг от друга, когда в комнату поспешно вошла Баб, все еще тихо ворчавшая по поводу ткани огненного цвета.

 — Вот вам! — Она чуть ли не швырнула халаты. — Эта глупая девчонка, Адрия, потрясена вашим бесстыдством, и на этот раз я полностью согласна с ней. Вы что, атлеты, чтобы ходить на людях обнаженными, как в тот день, когда ваши матери родили вас? Сейчас же наденьте вот это! Скоро подадут еду, и если вы не хотите демонстрировать рабам прелести друг друга, то немедленно оденетесь!

 Они с кротостью повиновались, но Зенобия улыбалась. Как же, могущественный римский император получил суровую отповедь от ее няни.

 — Она рабыня или нет? — спросил он.

 — Нет, — прошептала Зенобия. — Она была вольноотпущенной в Александрии, когда мой дедушка нанял ее, чтобы нянчить мою осиротевшую мать. Она часть моей жизни и всегда останется со мной.

 — Она уже старая, богиня. Сомневаюсь, что она перенесет путешествие в Рим. Путь будет долгим.

 — Я не могу бросить ее, римлянин.

 Их беседу прервали рабы, которые принесли еду; кувшин сока, фрукты — апельсины, лимоны, абрикосы, круглую красную арретинскую чашу со сваренными вкрутую яйцами, свежеиспеченный хлеб, медовые соты.

 Они сели за круглый стол лицом друг к Другу и стали есть, словно добропорядочная супружеская пара. Зенобия потянулась за абрикосом, разделила его на части, удалила косточку и засунула половинку абрикоса себе в рот.

 — Что ты собираешься делать сейчас?

 — Я хочу объехать город и проверить посты, богиня. В городе не должно быть никаких волнений. Мы хотим, чтобы в Пальмире жизнь шла своим чередом.

 А ее городские дела как будто уже не касались! Они закончили трапезу, еще немного поболтали. Потом Аврелиан быстро оделся и, прежде чем покинуть, подошел к ней и запечатлел на ее губах страстный поцелуй.

 — Я хотел бы остаться с тобой, богиня, чем выполнять эту скучную обязанность.

 Он улыбнулся ей и ушел.

 Одна! Наконец-то она снова одна, хотя бы всего лишь на несколько минут! Она выйдет в сад и прогуляется среди цветов и фонтанов. Еще не слишком жарко для прогулки.

 Она не знала, как долго бродила среди ароматных цветов, когда вдруг рядом с ней оказалась Баб и стала приставать к ней, чтобы она сменила свой домашний халат на то, что она презрительно назвала» эти тряпки огненного цвета, которые он хочет «. Зенобия развеселилась. Она послушно последовала за своей престарелой служанкой в спальню, где позволила Баб и Адрии надеть на себя платье темно-красного цвета. Однако, увидев свое отражение в большом овальном серебряном зеркале, Зенобия внезапно с проклятьями сорвала с себя платье.

 — Нет! Я не хочу это! Римский император не имеет право диктовать во что мне одеваться. Сегодня, я полагаю, мой совет соберется в последний раз — по крайней мере, вместе со мной. Значит, я в последний раз буду их царицей, и оденусь как царица, а не как любимая шлюха императора!

 Легкая улыбка осветила лицо старой Баб.

 — Ха! Вот теперь ты говоришь как настоящая царица Пальмиры! Все утро твой голос звучал словно голос ручной птички императора — тихий и воркующий. Что мне принести для тебя, дитя мое?

 — Я надену тирский пурпур. Пурпур — царский цвет. Адрия, принеси-ка мне подходящий каласирис, и, пожалуйста, без рукавов, а также соответствующую накидку. А ты. Баб, дай шкатулки с драгоценностями. Сегодняшнее заседание будет возглавлять Зенобия — царица Пальмиры, а не любовница Аврелиана.

 В течение нескольких минут Зенобия стояла среди лоскутков своего разорванного в клочья платья, в то время как обе ее служанки бегали взад и вперед, выполняя ее приказания. Когда принесли шкатулки с драгоценностями, царица принялась осматривать их содержимое. На ее кровати уже лежал каласирис тирского пурпура из тонкого, как паутинка, полотна. Его вышитый облегающий лиф был усеян золотыми звездами, которые каскадом ниспадали вниз между узкими складками юбки, сверкая и переливаясь, словно звезды на ночном небе.

 Зенобия внимательно осмотрела свои драгоценности. Выбрать ожерелье нетрудно, однако она одну за другой закрывала шкатулки с ожерельями и знаком показывала, чтобы их убрали прочь. Ей хотелось надеть что-нибудь особенно богатое и роскошное. Наконец, ее взгляд остановился на ожерелье из аметистов не правильной формы. Некоторые из них были закреплены в золотой оправе, другие свисали на тонких, как паутинка, золотых проволочках. Улыбаясь, Зенобия вынула его из шкатулки и вручила Баб.

 — Это! — только и сказала она, а потом вытащила из шкатулки пару серег под стать ожерелью довольно варварского вида, прибавив:

 — И вот эти.

 Шкатулку закрыли, и Адрия предложила ей кожаный футляр, полный браслетов. Зенобия выбрала два браслета на запястья, выполненные в виде змей с великолепной золотистой чешуей и сверкающими глазами из маленьких, но отборных сапфиров. Из колец Зенобия выбрала только одно, с огромным пурпурным жуком-скарабеем, на спине у которого была вырезана печать Пальмиры.

 Дверь апартаментов Зенобии открылась, вошли Ваба н Флавия. Царица повернулась к своему сыну и его жене и протянула к Флавии руки.

 — Дорогое дитя, на самом деле мне следовало бы бранить тебя! Я еще слишком молода, чтобы стать бабушкой!

 Она обняла жену Вабы и с беспокойством спросила ее:

 — А теперь ты хорошо себя чувствуешь?

 — У меня есть склонность к тошноте после полудня, а иногда и по утрам. — Флавия улыбнулась и чуть пожала плечами. — Но моя мама уверяет, что и то, и другое вполне нормально.

 Потом лицо девушки приняло обеспокоенное выражение.

 — Что же станет с нами теперь, когда римляне заняли город, тетя Зенобия? Они не убьют нас? Я боюсь за своего ребенка.

 — Так много вопросов, Флавия! Дорогое дитя, я не знаю, что будет, но уверена — Аврелиан не собирается причинять вред нашей семье. Полагаю, он хочет реставрировать в городе правление Рима, но ради Вабы мы должны попытаться предотвратить это.

 — Вы всегда были любимицей богов, моя госпожа! Зенобия горько улыбнулась.

 — В последнее время уже начала сомневаться в этом. Она жестом показала на кресло.

 — Садись, Флавия. Ты должна беречь себя.

 Зенобия тоже села.

 Однако Ваба продолжал стоять.

 — Что происходит в городе? — спросил он.

 — Не знаю, — ответила Зенобия. — В городе посты, люди не могут свободно общаться. Невозможно попасть из одного района в другой без пропуска.

 — Тогда нам следует ждать заседания совета, — спокойно произнес Ваба.

 — Да, — ответила его мать, а потом спросила:

 — А где же Деми? Я не видела его с тех пор, как римляне вошли в город.

 Ваба недовольно нахмурился.

 — Мой брат яростно возражал против моего решения сдаться римлянам. Он покинул дворец две ночи назад, и я понятия не имею, где он находится. Однако я знаю, что он примкнул к группе таких же, как он, горячих голов, молодых патрициев. Они замышляют развязать против римлян партизанскую войну.

 — Нет! — резким голосом воскликнула Зенобия. — Мы должны остановить его, Ваба! Такие действия принесут только вряд. Я не позволю ему самовольничать!

 — Я послал на поиски своих людей, но если город действительно так надежно перекрыт, как ты говоришь, то задача усложняется.

 — Да возьмут боги этого молодого дурачка! — выругалась Зенобия.

 — Он ведь твой сын, мама! — не удержался Ваба.

 — Если ты имеешь в виду, что он очень импульсивен, то ты прав, — послышался спокойный ответ.

 — Дело не только в капитуляции, — вставила Флавия. — Он завидует нам.

 — Да, это правда, — подтвердил Ваба.

 — Нет, Ваба, — вступилась за своего деверя Флавия. — Деми нелегко быть младшим сыном. Младшему сыну всегда нелегко. Теперь наш ребенок отодвинет Деми на задний план, и у него еще не было времени привыкнуть к этому. Но он смирится.

 — Флавия права, — заговорила Зенобия. — Я знаю, что с некоторых пор Деми раздражен, потому что ему нечем было заняться. От природы он солдат, как твой отец. Я планировала послать его в Александрию в качестве нашего губернатора. Его это вполне удовлетворило бы.

 — Я не сержусь на него, мама, — ответила Ваба. — Веришь или нет, но я понимаю, что он чувствует. Но сейчас он подвергает опасности не только меня, но также Флавию и нашего неродившегося ребенка.

 — Он подвергает опасности Пальмиру. Его необходимо найти! — воскликнула Зенобия.

 — Мы делаем все, что в наших силах. Не могла бы ты поговорить с Аврелианом?

 — Что? Ты с ума сошел? Что я ему скажу? Что потеряла власть в собственной семье? Пожалуйста, помогите найти моего скверного мальчишку? Да они тут же казнят его как смутьяна! Неужели ты хочешь, чтобы смерть Деми была на твоей совести, Вабаллат?

 — Казней пока еще не было, мама.

 — Но нет никакой гарантии, что их не будет! — произнесла Зенобия угрожающим голосом.

 — Ох!

 Они оба обернулись и увидели, что Флавия побелела и покачивается в своем кресле.

 — Дорогая! Что с тобой? Ваба опустился на колени возле жены. — — А что, если они убьют тебя, Ваба? И Флавия принялась жалобно всхлипывать. Зенобии следовало бы прикусить язык.

 — Не беспокойся, Флавия! Римляне не станут убивать членов нашей семьи, я уверена. Они возможно, казнят кое-кого, чтобы жители поняли, кто правит. Римляне станут искать потенциальных смутьянов и обвинят их в таких вещах, как припрятывание продовольствия и спекуляция. Не бойся! Вабе они не причинят вреда.

 — Вы уверены?

 — Совершенно уверена.

 Зенобия произнесла эти слова твердо, но в душе сомневалась. Потом она сказала:

 — Ваба, отведи Флавию в свои апартаменты и оставайся с ней до самого заседания совета. Если я получу какие-нибудь известия, то дам тебе знать.

 Царь встал, кивнул своей матери в знак согласия и вывел из комнаты свою дрожащую жену.

 — А теперь я готова одеваться, — сказала Зенобия. Баб и Адрия быстро помогли царице, накинув великолепный каласирис, застегнули на шее ожерелье, вдели в уши серьги и надели на руки браслеты.

 Потом царица села за свой туалетный столик, и Адрия расчесала ее темные волосы. Затем она взяла по пряди волос с каждой стороны головы Зенобии, заплела их, завела тонкие косички на затылок и закрепила их с помощью покрытой эмалью и украшенной драгоценными камнями шпильки. Оставшиеся волосы свободно ниспадали на спину, и Баб осыпала их золотой пудрой, а потом надела на голову своей хозяйки корону из виноградных листьев. Царица подошла к своему полированному серебряному зеркалу. При виде своего отражения она улыбнулась.

 — Баб, разыщи Кассия Лонгина!

 Лонгин пришел быстро и развалился в кресле, недавно освобожденном римским императором. Он взял яйцо, посолил и почти — целиком отправил в рот.

 — Ваши тайные ворота в саду не охраняются, ваше делячество. Члены совета предлагают вам вместе с семьей бежать, пока еще есть время.

 — С какой целью, Лонгин?

 — Вы станете центром сплочения для нашего народа.

 — В атом нет никакого смысла, Лонгин. Город захвачен, армия, так же, как и я, находится в ловушке. Никто нам не поможет. Царь принял решение открыть римлянам ворота Пальмиры, чтобы спасти город и его народ. Он оказался прав, и я могу только надеяться, что Аврелиан позволит моему сыну остаться правителем города. Я буду работать ради этой цели, Лонгин.

 Лонгин наклонил голову, соглашаясь с ее суждениями, а потом сказал:

 — Я поеду вместе с вами в Рим, ваше величество.

 — Поре. Уже полдень, — вставила Баб.

 — Вы позаботились о моей охране?

 — Нужно ли спрашивать об этом, дитя мое? Они ожидают тебя за дверью.

 Не сказав больше ни слова, Зенобия прошла через спальню, потом через прихожую и вышла через дверь, которую перед ней быстро распахнули рабы, в коридор. В одно мгновение сто человек из ее охраны встали по стойке» смирно»и закричали:

 — Приветствуем тебя, Зенобия! Приветствуем тебя, царица Пальмиры!

 Легкая улыбка тронула губы Зенобии, я она сказала:

 — Добрый день, командир Урбицин.

 — Ваше величество!

 И командир отдал ей честь.

 Царица уселась в ожидавшие ее роскошные носилки из серебра, украшенные рельефными изображениями. Подушки в носилках были обтянуты пурпурным бархатом. Четверо черных, как уголь, рабов в набедренных повязках из серебряной парчи тут же подняли носилки и тронулись в путь по коридору. Впереди, позади и по обе стороны от носилок маршировали охранники царицы.

 Путешествие до зала совета было недолгим. Широкие двустворчатые двери зала были широко распахнуты, ожидавшие трубачи подняли трубы, и с величайшей церемонностью царская охрана вошла в зал вместе с носилками. Носилки поднесли к месту во главе стола, за которым уже ждали император и юный царь, а также совет в полном составе. Сойдя с носилок с помощью командира Урбицина, Зенобия поймала взгляд Лонгина и заметила в нем скрытое веселье. Когда она села напротив римского императора, царские охранники снова закричали: «Приветствуем тебя, Зенобия! Приветствуем тебя, царица Пальмиры!» Потом они расположились вдоль стен зала, оказавшись лицом к лицу с людьми из личного легиона Аврелиана, которые стояли вдоль других стен.

 — Совет призывается к порядку! — сказала Зенобия и взглянула на императора.

 Клянусь богами, в восхищении подумал Аврелиан, она еще осмеливается бросать мне вызов, и даже сейчас, в час ее поражения! Он уже почти сожалел о тех решениях, которые принял относительно города. Почти.

 Император встал и обвел взглядом поднятые в ожидании лица сидевших за столом людей, прежде чем посмотрел в лицо Зенобии. Потом он произнес:

 — Царица Пальмиры, вы изгоняетесь из этого города-государства, который вы восстановили против римлян, ваших господ.

 В комнате воцарилась мертвая тишина. Ни на одном из лиц не отражалось ни малейшего волнения. Все случилось так, как они ожидали. Зенобия убедила их, что этого следует ожидать. Все хотели услышать о судьбе династии Оденат «.

 — Вабаллат, царь Пальмиры! Римский закон требует смерти царя-вассала, восставшего против Рима. Но вы были еще ребенком, когда вступили в права наследства. За вас правила ваша мать. Поэтому по справедливости — а вопреки той вере, в которой вас воспитали, мы, римляне, справедливы — я не могу считать вас ответственным за это восстание. Поэтому я жалую вам жизнь, но вы вместе с вашей женой и всей своей семьей будете сосланы а город Кирену.

 — Нет! — воскликнула прерывающимся голосом Зенобия.

 — На какое время? — спросил Ваба.

 — На всю жизнь, — последовал ответ.

 — Нет! — послышался тихий отчаянный крик.

 — Успокойтесь! — сказал Аврелиан почти с нежностью. — Я еще не закончил.

 Она изумительна, подумал он. Она заботится только о жизни своего сына. Если бы она могла передать ему эту преданность!

 — В случае восстания в Пальмире должны применяться римские законы, — продолжал император. — Ваш царь был еще ребенком, вашей регентшей была женщина, которой руководили вы, члены совета десяти. Я пощадил их обоих — вашего царя-мальчика и царицу-регентшу. Но вас я не пощажу. Я должен признать, что это совет повинен во всех действиях Зенобии Пальмирской. Вы — мужчины. Вы могли предотвратить все то, что произошло между Римом и Пальмирой, но вы не сделали этого.

 Вы отдали женщине всю власть, и ее эмоциональность и необузданность, ее неистовая гордость, честолюбие привели вас к смерти. В соответствии с этим я должен наложить наказание на всех вас. Вы приговариваетесь к смерти от имени сената Рима и народов, которые он представляет. Я не допущу, чтобы совет десяти был сформирован снова. Отныне Рим будет править Пальмирой с помощью военного губернатора. У вас есть шесть часов, чтобы привести свои дела в порядок. Вас казнят как раз перед закатом. Будьте уверены, что вашим семьям не причинят вреда, а ваше имущество не будет конфисковано.

 В Зале не раздавалось ни звука. Члены совета десяти не могли поверить своим ушам. Зенобия сидела, широко раскрыв глаза. Вцепившись в край стола, она поднялась, опираясь руками.

 — Смилуйся, цезарь! — проскрипела она, потому что горло ее сжалось. — Убей меня! Накажи меня в назидание другим, но, заклинаю тебя именем всех богов, пощади этих добрых людей!

 Ее голос стал громче.

 — Мои дни сочтены. Я охотно умру ради Пальмиры. Но несправедливо казнить членов совета. Они не должны нести ответственность за мои действия! Только я одна виновата во всем! Я буду рада, вернее, счастлива принять всю ответственность.

 — Женщина не могла совершить все то, что совершили вы, Зенобия, без сотрудничества с советом. Я допускаю, что мальчик был слишком юн, чтобы править. Но если бы совет не участвовал в ваших отчаянных поступках, вы не могли бы подойти так близко к, успеху этого глупого восстания. Мой приговор справедлив.

 — Я убью тебя! — отчетливо произнесла она, и солдаты из императорского легиона положили руки на мечи. — Когда-нибудь я найду способ отплатить тебе за эту ужасающую римскую несправедливость. Ты возложил вину на убийство десятерых хороших людей на мою совесть, и я никогда не прощу тебе этого!

 — Совет распущен! — холодно произнес Аврелиан, и солдаты его легиона быстро окружили несчастных членов совета десяти.

 — Каждый из вас, — продолжал император, — может в сопровождении конвоя вернуться к себе домой. Перед закатом вас приведут обратно во дворец.

 И он повернулся на каблуках, чтобы выйти из комнаты.

 — Подождите!

 Голос Зенобии вновь прозвучал и разнесся по всему залу совета. Аврелиан обернулся.

 — Дайте мне Позволение, цезарь, попрощаться с верными друзьями!

 Она говорила осторожно, бесстрастным голосом. Он коротко кивнул.

 — Без конвоя! — умоляла она. Он снова кивнул.

 — Благодарю вас! — просто сказала она. Когда зал опустел и в нем остались только Зенобия, Вабаллат и совет десяти, она заговорила:

 — Когда я останусь с ним наедине, я попытаюсь добиться, чтобы он пересмотрел свое решение. Но он суровый человек. Я не знаю, какую сделку могла бы предложить ему теперь. У меня ничего не осталось.

 Заговорил Марий Гракх.

 — Он хочет стереть с лица земли и из памяти людской славные дни Пальмиры. Он полагает, что когда это будет сделано, людьми станет легче управлять, и, по правде говоря, это действительно так. Как бы ни были они преданы династии Одената, Рим не покарал их за эту войну. Я подозреваю, что Рим и не станет проводить карательные операции. Царская семья уедет, совета не станет, останется лишь одна власть — Рим. Верноподданные Чувства народа не будут разрываться между двумя властями, и город останется таким, каким его хочет видеть Рим: трудолюбивым и спокойным. Я восхищаюсь императором, даже несмотря на то, что он приговорил меня к смерти, — он умен и безжалостен. Не горюйте, ваше величество. Мы, члены совета десяти, в большинстве своем старые люди, и боги знают, что мы прожили хорошую жизнь. Мы гордимся тем, что умрем за Пальмиру!

 Со стороны остальных членов совета послышался шум голосов, выражающих согласие. Зенобии нечего было сказать им. Они отважно смотрели в лицо неизбежности. Она сказала:

 — Я попытаюсь! Я должна попытаться! Все мы знаем, что вы не могли остановить меня, даже если бы пожелали сделать это. И Аврелиан тоже знает! Это несправедливо!

 Кассий Лонгин усмехнулся.

 — Вы правы, ваше величество, — сказал он с блеском в глазах. — Хотя даже сейчас, признаваясь в этом, мы смущаемся, но мы не могли бы остановить вас. Но, как бы там ни было, императору нужна кровавая жертва. И этой жертвой станем мы. Пусть так и будет. Не унижайтесь перед Аврелианом еще раз. Сейчас, может быть, вы не осознаете этого, но ваша участь гораздо тяжелее нашей. Нас он может убить только один раз, но вы, ваше величество, должны будете жить, чтобы принять участие в триумфе императора, а потом, впоследствии — кто знает? Вы — это Пальмира! Вы продемонстрируете чуждому миру римлян пальмирское мужество и верность. Если вы выполните эту миссию, наша смерть не будет напрасной.

 У Зенобии слезы хлынули из глаз, и не стыдясь она плакала навзрыд. У нее больше не осталось доводов.

 — А теперь я попрощаюсь с вами, — тихо сказала она, пытаясь собрать всю свою выдержку.

 Члены совета по очереди подходили к ней и подавали ей руки, а потом переходили к своему юному царю, чтобы попрощаться с ним. Зенобия произносила только их имена, как она могла выразить словами те чувства, которые переполняли ее — горечь, боль, отчаяние…

 — Антоний Порций! Я боюсь за Флавию. Что будет с ней, когда она узнает о вашей участи?

 — Моя дочь сильнее, чем кажется на вид, моя царица. Главная моя забота — это Юлия и наш сын Гай.

 — Я сделаю все, что смогу, старый друг. Может быть, они пожелают отправиться в Кирену вместе с Вабой и Флавией. Мое будущее так неопределенно!

 Антоний Порций презрительно усмехнулся.

 — Кирена! Подмышка империи! — презрительно сказал он. — Богом забытый город на море, с трех сторон окруженный пустыней. Пустыня и ничего больше на сотни миль! Аврелиан удачно выбрал место ссылки для Вабы. Да помогут им боги! Через год они затоскуют там до смерти.

 Зенобия рассмеялась, даже перед лицом такой трагедии, и звуки ее смеха приободрили всех, кто находился в зале. Она и Антоний Порций, бывший римский губернатор, который многие годы был верным слугой Пальмиры, обнялись, а потом он отошел от нее и заговорил тихим, настойчивым голосом с Вабой.

 Теперь перед Зенобией стоял Кассий Лонгин, и долгое время они смотрели Друг на друга.

 — А тебя, — сказала Зенобия, — тебя мне будет не хватать больше, чем остальных, даже больше, чем моих детей. Ты мой друг.

 Быстрые слезы хлынули из ее серебристых глаз, и она поправилась:

 — Мой лучший друг!

 Лонгин улыбнулся ей удивительно нежной улыбкой и взял ее за руку.

 — Вы думаете, что ваша жизнь кончена, — тихо сказал он, — но, дорогое величество, она еще только началась. Пальмира — лишь начало. Мне шестьдесят лет, ваше величество, и если я и сожалею о чем-нибудь, так это о том, что не был с вами с самого начала. Вашу жизнь пощадили — на то была воля богов, так же как и на то, чтобы мы умерли. Помните о нас, ваше величество, но не горюйте!

 Он привлек ее к себе и с нежностью поцеловал в лоб.

 — Вы тоже мой самый лучший Друг, — сказал он и отошел от нее, чтобы поговорить с Вабой.

 Зенобия стояла спокойно, и по ее прекрасному лицу потоком струились слезы. Наконец, зал опустел, к ней подошел Ваба и обнял ее, утешая.

 — Не думаю, что смогу перенести это, — сказала Зенобия. — Не могу поверить, что Аврелиан намерен довести это кровопролитие до конца. Ведь это так несправедливо!

 — А когда римляне были справедливыми? — с горечью произнес он в ответ. — Все так, как сказал Лонгин. Их честь может удовлетвориться только кровавой жертвой.

 — Ох, Ваба, — шепотом сказала Зенобия. — Я в ответе за то. В том, что члены совета десяти должны умереть, моя вина. Если бы я не провозгласила тебя августом, а себя — царицей Востока, Аврелиан не обрушился бы на нас.

 — За то короткое время, что я знал императора, мама, я пришел к выводу, что он никогда ничего не делает под влиянием порыва. Каждый его поступок тщательно обдуман заранее. Я считаю, что в своем стремлении вновь объединить Римскую империю он хотел снова получить полную власть над Пальмирой. Он не допустил бы, чтобы Пальмирой правил ее собственный царь. Он все равно нашел бы какой-нибудь предлог, хотя бы и не слишком убедительный, чтобы завоевать нас. Ты не можешь, не должна возлагать на себя ответственность за участь членов совета!

 Его слова звучали утешительно, но Зенобию они не убедили. В конце концов разве она, да и все члены совета не сказали, что она — это Пальмира? Разве все они не были исключительно на ее ответственности как царицы, правившей за своего сына? И она не оправдала их доверие.

 Ваба сопровождал ее носилки до ее апартаментов и затем покинул ее. Зенобия медленно вошла в свои комнаты, глубоко погруженная в размышления. Внезапно она почувствовала себя очень усталой и решила отдохнуть до заката. Ей необходимо присутствовать на казни членов совета. Ведь они всегда поддерживали ее, и она должна оказать им эту последнюю любезность, как бы больно это ни было для нее.

 — Почему ты не надела платье огненного цвета, как я хотел? Голос Аврелиана ворвался в ее размышления.

 — Красный цвет — цвет радости, — вяло ответила она. — Я подумала, что в такой день мне не следует радоваться. Вот почему я предпочла быть тем, кто я есть — царицей Пальмиры. Тирский пурпур15 — царский цвет.

 — Ты уже не царица Пальмиры, богиня. Она обернулась и посмотрела прямо на него, а лотом произнесла тихим голосом:

 — Я навсегда останусь царицей Пальмиры, Аврелиан. Твои слова, эдикты твоего сената — все это не может ничего изменить. Быть может, я никогда больше не увижу свою родину, но навсегда останусь царицей Пальмиры!

 Глядя на нее, он впервые в своей жизни понял, что означает слово» царственный «. Он знал, у него никогда не будет такой осанки, такой горделивости. Она почти унизила его, и он разозлился. Почему эта прекрасная мятежница заставляет чувствовать себя виноватым, хотя он выполняет свой долг?

 — Можно мне отправиться вместе с Вабой и Флавией? — спросила она. — Могу я взять с собой остальных моих детей?

 — Ты поедешь со мной в Рим! — ответил он голосом, не допускавшим возражений. — У тебя два сына, но я видел только одного. А где же второй?

 — Не знаю, где находится мой сын Деметрий, цезарь. Может быть, он у своего дедушки.

 — А может быть, он крадется по городу, словно шакал, вместе с группой своих друзей, разгневанных молодых патрициев, и сеет смуту, — сказал император, и его глаза сузились.

 — Что вы узнали?

 Она старалась, чтобы голос не выдал ее страха.

 — Мне сообщили о том, что они подстрекали народ к бунту и совершали другие мятежные действия. Я предлагаю тебе найти его и предупредить. Если он продолжит подобные безрассудства, то может навлечь на себя мое недовольство.

 Она кивнула, слишком усталая, чтобы спорить с ним. Он взглянул на нее и почувствовал прилив желания. Подавив его, он понял, что она не побеждена, а просто потрясена его жестоким приговором.

 — Отдохни, богиня, — сказал он более мягким тоном. — Тебе не обязательно присутствовать на этом печальном событии сегодня вечером.

 — Я пойду на казнь, цезарь, — сказала она непреклонно. — Кассий Лонгин уверял, что ты должен получить свою кровавую жертву, но я никогда не прощу тебе того, что ты возложил на меня такую вину.

 — Никогда — это очень долгое время, богиня. Когда ты окажешься со мной в Риме, ты все забудешь, — ответил он.

 — Никогда!

 — Иди, отдохни, — повторил он.

 Зенобия прошмыгнула мимо него и вошла в свою спальню. Там сидели Баб и Адрия а ожидании ее возвращения. Когда она вошла, они быстро поднялись на ноги, поспешили к ней и, ни слова не говоря, начали снимать с нее драгоценности и одежду.

 Хотя она думала, что не сможет заснуть, но все-таки заснула. Усталость взяла свое, и она могла бы с легкостью проспать сутки, но Баб бережно растолкала ее в час перед закатом и снова помогла ей одеться в платье царственного пурпурного цвета. Оцепеневший ум Зенобии снова начал работать.

 Она сам жива, ее дети тоже живы и останутся жить, если только Деми не совершит какую-нибудь глупость. Пока они живы, остается надежда — надежда когда-нибудь вернуться в Пальмиру. Как долго проживет Аврелиан? В те времена императоры приходили и уходили с удивительной быстротой. Через несколько лет то, что произошло между Римом и Пальмирой, будет забыто, и если она завоюет благосклонность следующего римского императора, то ей, возможно, удастся вновь подучить то, что полагается Вабе по праву наследства.

 — Вот ты и готова, — сказала Баб, которая понимала настроение своей хозяйки и оставалась безмолвной во время одевания.

 — Идем со мной, старушка! — сказала Зенобия.

 — А ты думала, я не пойду? — быстро ответила Баб. — Ты сильна, дитя мое, но нет человека, достаточно сильного, чтобы в одиночку вынести то, с чем тебе предстоит сейчас столкнуться.

 Я всегда буду с тобой, пока эти усталые старые ноги могут двигаться.

 — Я тоже пойду, ваше величество! — сказала тихая Адрия. Зенобия обернулась в удивлении и встретила твердый, решительный взгляд карих глаз девушки-рабыни.

 — Да, Адрия, можешь пойти, — ответила она. Женщины вышли из комнат царицы и медленно пошли по коридору, который вел в главный внутренний двор дворца. Зенобия отметила, что ее личная охрана заменена римскими легионерами. Хотя она была уверена, что ее людям не причинили вреда, она решила расспросить Аврелиана об их участи.

 Римские легионеры, охранявшие вход в центральный внутренний двор, быстро встали по стойке» смирно «, когда Зенобия вместе со своими служанками проходила мимо них. Зрелище, которое ждало ее снаружи, чуть не заставило ее споткнуться, но старая Баб мягко прошептала:

 — Мужайся, царица Пальмиры!

 Зенобия с царственным видом прошла вперед и вместе со служанками поднялась на помост, воздвигнутый в конце двора. Там уже сидел Аврелиан, развалясь в кресле.

 — Я же сказал тебе, чтобы ты не приходила! — произнес он.

 — А я сказала тебе, что эти люди, которых ты собираешься казнить, верно служили мне и я должна проводить их в последний путь, — ответила она почти сердито.

 Аврелиан подал знак одному из своих людей.

 — Принесите кресло для царицы! — сказал он.

 — Я буду стоять в знак уважения, — быстро ответила она. Аврелиан не обратил внимания на ее слова.

 — Будешь ты стоять или сидеть, богиня, это твое дело, но если тебе понадобится кресло, оно будет здесь.

 Зенобия оглядела внутренний двор. День выдался жарким, но сейчас приближался закат, и двор оказался в тени.

 Зенобия повернулась к римскому императору.

 — Все пройдет быстро?

 — Да, — последовал краткий ответ.

 Ей хотелось плакать, но она сдержала слезы и проглотила ком в горле. В середине открытого внутреннего двора, выстроившись в длинный ровный ряд, стояли десять корзин. Поняв, для чего они предназначены, она содрогнулась от отвращения, а потом похолодела, когда приговоренные вышли из боковой двери дворца. По бокам каждого из них шли два римских гвардейца, один из которых должен был играть роль палача во время казни. Члены совета предпочли надеть чистые белые туники, доходившие им до лодыжек, и мрачные черные тоги-пуллы, утреннее одеяние. Они шли горделиво, с высоко поднятыми головами. Повернувшись лицом к помосту, на котором, пригвожденная к месту, стояла Зенобия, они подняли правые руки в приветствии и громко выкрикнули:

 — Приветствуем тебя, Зенобия! Приветствуем тебя, царица Пальмиры!

 Она выпрямилась и воскликнула громким голосом, чтобы все слышали ее:

 — Да ускорят боги ваш путь, друзья мои! Вы, несомненно, величайшие патриоты Пальмиры! Привет вам, совет десяти!

 — Достаточно! — огрызнулся Аврелиан и подал знак рукой. Каждого из членов совета заставили опуститься на колени перед тростниковой корзиной. Их незащищенные шеи склонились, легко доступные для палача. Палачи подняли свои мечи, и в этот момент Зенобия крикнула:

 — Лонгин, друг мой, прощай!

 — Прощайте, ваше величество! — послышался дорогой для нее голос, и тут палачи нанесли удар с хорошо натренированной точностью. Десять отрубленных голов с отчетливым глухим стуком упали в ожидавшие их корзины.

 Она пошатнулась, Аврелиан встал и потянулся к ней, чтобы обнять ее своей сильной рукой.

 — Я не нуждаюсь в твоей помощи, римлянин! — зарычала она на него.

 — Смерть римским тиранам!

 Этот крик внезапно эхом пронесся по двору, и легионеры начали падать под градом стрел, обрушившимся на них в открытом дворе. Некоторые из них мгновенно умерли, другие были смертельно ранены отравленными стрелами, которые выпускали в них лучники, стоявшие на крыше дворца.

 Высокий молодой человек с презрением смотрел вниз, на ошеломленных сановников, стоявших на помосте.

 — Приветствую тебя, цезарь, — насмешливо сказал он, — и добро пожаловать в Пальмиру! Молись богам, что рядом с тобой царица, иначе ты и все эти римские свиньи были бы сейчас так же мертвы, как и твои палачи. Народу Пальмиры не нравится то, что ты сделал. Это наш трусливый царь открыл тебе ворота города, а не народ. Несмотря на это, мы предпочитаем царя Вабаллата римскому губернатору. Восстанови его власть, или это будет началом нашей войны против тебя.

 Потом, не дожидаясь ответа, он вместе со своими лучниками исчез с крыши дворца.

 Гай Цицерон спрыгнул было с платформы, но тут раздался острый, как нож, голос Аврелиана.

 — Не затрудняй себя. Гай! Они уже давно, словно крысы, залезли в свои норы, и мы не найдем их! Потом повернулся к Зенобии.

 — Полагаю, что юноша, который говорил, — это твой младший сын?

 Она с оскорбленным видом сбросила его руку, посмотрела на него долгим взглядом и улыбнулась. Потом вместе со своими служанками, потянувшимися следом за ней, сошла с помоста и исчезла во дворце. Оказавшись в безопасности в своих комнатах, она в ярости воскликнула:

 — Найди Деми, Баб! Должен же кто-нибудь знать, где он прячется.

 Тут двери ее спальни распахнулись, и к ней ворвался Ваба. Его лицо потемнело от гнева.

 — Он ведь твой сын, мама! Твой сын!

 — Но он также и твой брат! — огрызнулась она в ответ. — Я приказала Баб разыскать Деми, потому что не больше, чем ты, Ваба, согласна с его методами. Возможно, ты знаешь, где он. Кто сейчас его лучшие друзья? Мы должны найти его!

 — Зачем? — возразил Ваба. — Чтобы ты смогла спасти его жалкую жизнь? Надеюсь, боги сделают так, что римляне схватят и убьют его!

 Рука Зенобии мелькнула в воздухе, она влепила пощечину старшему сыну.

 — Никогда больше не говори таких вещей! Я хочу, чтобы Деми нашли, но я не допущу его смерти, не допущу, чтобы он разрушил твое будущее и будущее твоих детей.

 — Какое будущее? — презрительно спросил Вабаллат. — В Кирене у меня нет никакого будущего. Нет будущего и у моих потомков. Пусть уж лучше Флавия выкинет несчастного ребенка, которого сейчас носит! Пусть лучше у нас вообще никогда не будет детей!

 — Ты глупец! — Зенобия почти кричала. — Ты видишь только то, что у тебя перед глазами! Почему ты не умеешь смотреть вперед? Ваба, послушай меня! Аврелиан погибнет, как и все римские императоры за эти прошедшие годы. Император, который придет вслед за ним, тоже погибнет. Я в Риме найду друзей, установлю связи. Через пять лет, через десять самое большее, ты вернешься в Пальмиру полноправным царем. Обещаю тебе, сын мой! Клянусь! Разве я когда-нибудь нарушала данное тебе обещание, Ваба?

 Он взглянул на нее с изумлением и покачал головой. Потом сказал:

 — Ты, наверное, никогда не перестанешь плести интриги!

 — Будешь ли ты доверять мне, Ваба?

 — Я всегда доверял тебе, мама.

 — Что ж, хорошо. А теперь подумай! Где может прятаться Деми?

 — Он должен быть в городе, в доме Кассия Лонгина. Юный друг Лонгина, Оппиан, дал Деми и его друзьям временный приют, хотя я сомневаюсь, что Лонгин знал об атом. Он оставил мальчика одного, так как не хотел, чтобы он шел сюда, во дворец, и Оппиан остался один в компании других молодых людей. Я уверен, что Лонгин завещал свой дом ему, и уверен также, что ты найдешь там Деми. Или по крайней мере Оппиан знает, где он находится.

 Зенобия повернулась, чтобы поговорить с Баб, но старая женщина опередила ее, подняв руку, и сказала:

 — Я уже иду. Если найду, приведу его во дворец.

 Зенобия направила Аврелиану послание, в котором просила, чтобы ей позволили носить траур положенный срок. К ее удивлению, он немедленно прислал ответ со своим личным секретарем Дурантисом. Он соглашался на ее просьбу, но ставил условие, чтобы она не покидала своих апартаментов и личного сада. Она согласилась. Она знала, что ему пришлось разрешить ей это, потому что это устраивало его, а не ее. Возможно, ему нужно время, чтобы укрепить свою победу. После низложения Вабаллата, смерти членов совета и удаления царицы Пальмиры, город должен покориться римским властям.

 Баб вернулась поздно вечером. Одна.

 — Он там, но не придет во дворец. Он опасается ловушки, — сказала она.

 — Он так сказал? Зенобия пришла в ярость.

 — Нет, нельзя сказать, что он не доверяет тебе, — быстро заверила ее Баб, — но он боится, что римляне устроили ему ловушку. Он сказал, что теперь, когда члены совета мертвы, у тебя не осталось никого, на кого ты могла бы положиться.

 — Ты воспользовалась тайными воротами в саду? — спросила Зенобия.

 — Да, и меня никто не видел. Я еще не настолько стара, мои глаза и уши видят и слышат хорошо.

 — Раз ты смогла выйти, то и я смогу, — сказала Зенобия.

 — Это как раз то, что сказал царевич Деметрий! — ответила Баб. — Он попросил прийти сегодня вечером, потому что, начиная с сегодняшнего дня, римлянин, конечно же, установит за тобой наблюдение. Он думает, что сегодня ты будешь горевать и не предпримешь никаких действий. Нам придется прогуляться, дитя мое, но в эту самую минуту два человека от царевича Деми ожидают нас за стенами дворца, чтобы проводить и обеспечить нашу безопасность.

 — Адрия! — позвала Зенобия, и юная девушка-рабыня тут же явилась.

 — Да, ваше величество!

 — Ты слышала?

 — Да, ваше величество.

 — Я хочу, чтобы ты с Баб осталась здесь. Сядь за дверью моей спальни, как будто сторожишь меня. Баб останется в спальне возле моей кровати. Надо под покрывало положить подушки, будто на кровати лежит спящая женщина. Если придет император, ты не должна пускать его в комнату. Но если он не обратит на тебя внимания, то с ним будет иметь дело Баб. Ты понимаешь меня?

 — Да, ваше величество! — с улыбкой ответила Адрия. — Не бойтесь, у меня хватит ума ввести в заблуждение этих римских собак!

 Теперь Зенобия смотрела на свою юную служанку другими глазами. До недавнего времени она не замечала девушку. Однако в последнее время Адрия проявила ум и верность, которые больше подобали свободной женщине, чем рабыне.

 — Начиная с этой минуты, Адрия, ты больше не рабыня, — тихо сказала Зенобия. — Завтра я подпишу необходимые бумаги и дам тебе свободу.

 — Ваше величество!

 Круглое лицо Адрии, обычно такое простое, вдруг от радости сделалось прелестным, и ее карие глаза наполнились слезами от счастья. Упав на колени, она вцепилась в подол платья Зенобии. Прижав его к губам, она пылко поцеловала его и сказала:

 — Я никогда не покину вас, ваше величество! Я не пожелаю покинуть вас, потому что вы — сама богиня! Спасибо вам! Спасибо!

 Зенобия нежно коснулась прекрасных золотисто-каштановых волос девушки и сказала:

 — Встань, Адрия. Мне нужно идти.

 —  — Мне не нравится, что ты пойдешь одна, — беспокоилась Баб.

 Зенобия не стала спорить.

 — Без тебя я смогу идти гораздо быстрее.

 Баб пришлось согласиться. Не сказав больше ни слова, она закутала Зенобию в длинный черный плащ с капюшоном и обеспокоенным взглядом наблюдала, как ее хозяйка быстро вышла за двери спальни и исчезла в темноте.

 Зенобия прошла через темный сад. В ту ночь не было луны. Она не знала наверняка, где находилась маленькая потайная калитка, поэтому осторожно нащупывала тропинку вдоль оплетенной виноградом стены, пока ее руки не коснулись гладкого старого дерева. Потянувшись вверх, она нашла ключ, висевший на крючке. Она отперла дверь, проскользнула за нее и заперла ее с другой стороны. Ключ она положила в карман своей одежды. Повернувшись, она стала прислушиваться. Ее острый слух ловил звуки ночи. Справа от себя она услышала чье-то негромкое дыхание. Повернувшись, она пошла в сторону этих слабых звуков.

 — Ваше величество! — послышался голос в темноте.

 — Ведите! — приказала она тихо и последовала за двумя тенями, удалявшимися по улице. Втроем они быстро продвигались по улочкам города, тщательно избегая бдительных римских патрулей. Они не разговаривали до тех пор, пока наконец не оказались перед стеной, окружавшей сад.

 — Нам придется перелезть через нее, ваше величество, — прошептала одна из теней.

 — Что ж, хорошо, — согласилась она.

 Первый молодой человек вскочил на плечи второго, протянул руки вниз и легко втянул Зенобию наверх, пока она не оказалась на одном уровне с ним. Тогда он осторожно поставил ее на стену, присоединился к ней, а потом снова склонился вниз и втащил наверх второго человека.

 — Я смогу спуститься сама, — сказала царица и спрыгнула вниз, в сад, окружавший дом Кассия Лонгина. Судя по запаху, она приземлилась на грядку с пряными травами. Две тени на стене быстро присоединились к ней, провели ее через сад и ввели в затемненный дом.

 Когда они оказались в доме, ее повели вниз по каменным ступенькам в располагавшиеся под домом катакомбы. Там, в подземной комнате, освещенной светом факелов, она оказалась посреди большой группы молодых людей. Многих из них она узнала. Они происходили из самых известных патрицианских и купеческих семейств города. Увидев ее, они тут же встали, подняли в приветствии правые руки и выкрикнули:

 — Приветствуем тебя, Зенобия! Приветствуем тебя, царица Пальмиры!

 Она милостиво поблагодарила их. Потом они расступились, и вперед вышел Деметрий, чтобы обнять свою мать. Она изумилась, как сильно изменился он внешне по сравнению с тем, каким он был, когда она покинула Пальмиру несколько недель назад.

 — Добро пожаловать, матушка! Добро пожаловать в Пальмовое Братство!

 Зенобия предпочла говорить без обиняков:

 — Если ты думаешь, что угодишь мне или царю своим бессмысленным бунтом, то ошибаешься.

 — Что? Неужели ты стала не только любовницей римлянина, но и его сторонницей, моя царица? — высокомерно спросил Деми. Взгляды присутствующих обратились к Зенобии.

 — Ты такой же порывистый, как твой брат, Деми, — сказала Зенобия наигранно веселым тоном. Она повернулась, чтобы охватить взглядом их всех сразу.

 — Вы, несомненно, не верите, что вам удастся заставить римлян уйти из Пальмиры! На что же вы надеетесь?

 — Мы хотим, чтобы власть Вабы была восстановлена, — сказал Деми громким голосом. — Может быть, он не самый лучший из царей, но все же он — пальмирский царь. Мы не хотим римского губернатора, мама.

 Молодые люди в комнате бурно выражали свое согласие.

 — Я тоже хочу, чтобы власть Вабы была восстановлена, Деми, но римлян невозможно выгнать из Пальмиры, и несколько лет городу придется терпеть военного губернатора. В свое время я верну Вабу в Пальмиру в качестве ее царя. Это невозможно сделать за одну ночь, но это будет сделано! Доверьтесь мне, вы все!

 Царица вытянула руки в призыве, и молодые люди, собравшиеся в освещенной факелами комнате, казалось, заколебались.

 Потом зазвучал голос Деми, неистовый и гневный:

 — Нет! Я не позволю тебе стать проституткой у римлян, мама! Власть Вабы должна быть восстановлена немедленно. Если он уедет из Пальмиры, они никогда не позволят ему вернуться. А этот город не потерпит иностранного правления!

 — А что ты знаешь об иностранном правлении? — в ярости спросила Зенобия. — Город стал свободным еще перед твоим рождением, но римляне правили здесь более ста лет. И все же Пальмира уцелела, так же, как и наша семья. Неужели ты думаешь, что этот город страдал под властью Антония Порция, Деми? Мы снова будем ждать, пока не придет наше время, и в конце концов мы победим. Но ты не сможешь выгнать римлян!

 — Они уйдут! Мы будем сражаться с ними на улицах до последнего человека, но не позволим им владеть городом!

 — Твои действия уничтожат нашу династию. Но, может быть, именно в этом и заключаются твои настоящие намерения? Возможно, ты думаешь, что раз уж ты не можешь владеть городом, т» пусть и твой брат не будет владеть им? Неужели таким я растила Тебя? Быть предателем своей семьи, предателем Пальмиры?

 Теперь в комнате стояла мертвая тишина, и Зенобия смотрела на нетерпеливые лица стоявших перед ней людей.

 — Я взываю к тебе, сын мой! — сказала она. — Имей терпение, и Пальмира снова будет нашей!

 — Они убили членов совета десяти! — сказал чей-то голос, и толпа расступилась перед юным Гаем Порцием. — Мой отец мертв, моя царица. Моя мать не переживет его долго, она не произнесла ни слова после заката. Она смотрит в пространство, и в ее глазах нет ни чувства, ни выражения. Как же мы можем бездействовать и принимать эту несправедливость?

 — Твой отец согласился бы со мной. Гай Порций, — ответила Зенобия. — Хотя он родился римлянином, он был верноподданным пальмирцем. Он доверял мне в принятии решений. Было время для действий, наступило время для терпения. Отправить Вабу в ссылку, взять меня в Рим, уничтожить наш совет — все это спланировано императором как наглядные уроки для нашего народа. Больше он ничего не станет делать. Не будет ни штрафов, ни новых налогов — ничего. Под властью римского губернатора дела в Пальмире пойдут как заведено десятилетиями. Но в конце концов мы победим!

 — Почему ты так уверена? — настаивал Деми. — Или это твой римский любовник убедил тебя в атом?

 — Ты дурак! — огрызнулась Зенобия. — Я думала, у тебя больше благоразумия, чем у Вабы, но ты ничуть не лучше него. Аврелиан вынудил меня к атому, но я быстро поняла, что можно сделать в этой ситуации для Пальмиры. Если хочешь, можешь презирать меня, но то, что я делаю, я делаю ради Пальмиры! Когда власть Вабы будет восстановлена, многие ли из вас придут помочь ему? Вы все погибнете из-за собственной глупости! Не продолжайте сопротивление, умоляю вас! Пальмира нуждается в сильных и умных молодых людях!

 — Возвращайся к своему римскому любовнику, моя царица! — холодно произнес Деметрий, обращаясь к своей матери. — Если ты вдруг утомилась, защищая свою родину, то мы — нет. Пальмира поднимется против этих тиранов!

 — Неужели ты не успокоишься, пока не разрушишь город, сын мой? — спросила Зенобия.

 — Отведите ее обратно, — приказал Деми двум молодым людям, которые сопровождали Зенобию на эту встречу, и прежде, чем она успела заговорить, они подтолкнули ее к лестнице, повели по ступенькам вверх, потом провели через погруженный в тишину дом и вывели обратно в сад. Зенобия с грустью вздохнула. Деметрий стал фанатиком. Она молилась про себя о том, чтобы соратники сына покинули его и он одумался. Она могла только надеяться, что его не схватят, ведь Аврелиан не проявит снисхождения. Он пожелает примерно наказать Деми, а это означает его смерть. Она еще раз вздохнула, снова поднялась на стену, окружавшую сад, и спрыгнула вниз, на улицу. Она почувствовала себя ужасно одинокой.

 Слезы медленно заструились по лицу Зенобии. Темнота мягко окутывала ее, ограждая от нежелательных встреч.

 Они вернулись в царский дворец, и Зенобия обернулась, чтобы поблагодарить своих сопровождающих, но они быстро растворились в ночи. Она медленно отворила потайную дверцу и снова вступила на территорию дворца. Она благословила того, кто как следует смазывал дверные петли, — широко распахнувшись, дверца не издала ни звука. Она снова заперла ее и поспешила через сад обратно в свою спальню. Старая Баб дремала возле кровати, на которой, казалось, лежала спящая женщина. Зенобия на цыпочках подкралась к кровати и осторожно растолкала старую служанку, чтобы разбудить ее.

 — Ч-что такое?

 Баб открыла глаза, н Зенобия увидела в них чувство облегчения.

 — Хвала богам, ты вернулась невредимая! — Баб медленно поднялась на ноги. — Ну что, прекратит ли царевич восстание? Зенобия ответила:

 — Нет. Он считает себя великим патриотом, и у него достаточно много последователей, чтобы причинить римлянам неприятности. Не сомневаюсь, у них появятся новые приверженцы. Однако, возможно, сегодня вечером мне удалось поколебать некоторых из Этих неистовых молодых пальмирцев. Если это так, они покинут Деми с его идеями насилия. Тогда, возможно, он одумается.

 — Римский император убьет его, не задумываясь, если он будет продолжать в том же духе, — заметила Баб. Зенобия кивнула в знак согласия и сказала:

 — Нам надо отдохнуть. Баб. Помоги мне раздеться, а затем ступайте с Арией спать.

 Баб быстро помогла Зенобии раздеться, а потом подала ей персикового цвета ночную рубашку из тонкого хлопкового полотна.

 Зенобия медленно надела рубашку, а потом, подойдя к столу, налила себе бокал бледно-розового вина и уселась в деревянное резное кресло.

 — Иди же, старушка! Это была долгая ночь! Она услышала, как за Баб закрылась дверь, и поняла, что скова осталась одна. Почему Деми не прислушается к голосу разума? Потом она тихонько рассмеялась про себя. Он так похож на нее в молодости. Но тогда она испытывала на себе нежное и доброжелательное влияние Одената, которое смягчало ее резкие порывы. Разница заключалась в том, что она слушала своего мужа. Почему же их сын не последует ее совету? Потому что ты женщина, сказал ей тихий внутренний голос. Не имеет значения, что ты самая великая царица на земле за многие века, все равно ты — всего лишь женщина, и твой сын, едва ставший мужчиной, думает, что ему лучше знать, что правильно, а что не правильно.

 «Я подвела тебя, Ястреб!»— с грустью думала она. — «Я подвела обоих наших сыновей! Я просто не в состоянии была сделать все это в одиночку. Мне нужен был ты. Мне нужен был Марк. Ах, если бы только мы с Марком поженились, все повернулось бы по-другому!» Вино сделало ее слабой. «Почему я не вышла за него замуж, когда он впервые попросил меня об этом?»— сокрушалась она.

 Она осушила бокал, но не стала вновь наполнять его. Затем подошла к кровати и легла. Если она напьется, это не поможет, а головная боль ей совсем ни к чему. Она нужна сыновьям, хотя они не признаются в этом. Она нужна Флавии, которая ужасно горюет о гибели своего отца. Антония больше нет, а юный Гай ведет себя как глупец. Поэтому Юлия, мать Флавии и старейшая подруга Зенобии, нуждается в ней вдвойне.

 Поздно утром ее разбудила Адрия, которая принесла ей большой бокал свежего фруктового сока. Потягивая его маленькими глотками, Зенобия отдавала приказы.

 — Предполагается, что я в трауре, но я хочу, чтобы ты привела ко мне госпожу Юлию и ее сына. Гая Порция, да побыстрее. Кроме того, мне понадобится писец, чтобы составить бумаги, касающиеся тебя. Пойди с секретарю императора Дурантису и скажи ему, что я нуждаюсь в его услугах.

 — Сию минуту, ваше величество, — сказала Адрия.

 — А где же Баб?

 — Она у госпожи Флавии. Она совершенно обезумела от горя и умоляла Баб прийти к ней. Зенобия кивнула.

 — Ну, беги, Адрия!

 — Но кто же оденет вас, ваше величество?

 — Полагаю, что не уроню своего достоинства как царица Пальмиры, если оденусь сама, — с улыбкой ответила Зенобия.

 Легкая улыбка тронула углы губ Адрии, и, поклонившись царице, она поспешила выполнить ее поручения. Несколько минут Зенобия сидела на кровати, потягивая сок, потом поднялась, чтобы выкупаться и одеться. Она не стала слишком долго нежиться в ванне, ведь у нее много дел, но горячий пар, растирание, ароматизированные воды и мыло и, наконец, массаж с душистым маслом заставили ее почувствовать себя совершенно другим человеком. Снова войдя в свою спальню, она была несколько удивлена, застав там поджидавшего ее Аврелиана.

 Его глаза широко раскрылись при виде ее наготы, но Зенобия предпочла не заметить этого и спросила:

 — Что ты здесь делаешь, римлянин? Ты ведь пожаловал мне возможность соблюдать траур в течение девяти дней. Ты, конечно же, не собираешься нарушить свое слово?

 — Зачем тебе понадобились услуги моего секретаря? — спросил он, не обращая внимания на ее вопросы.

 — Потому что я освобождаю мою рабыню Адрию. Мой собственный писец составит бумаги об освобождении от рабства, но я хочу, чтобы твои замечательный Дурантис прочитал их и удостоверился, что все в них правильно и соответствует римским законам.

 — Зачем ты освобождаешь ценную рабыню? — настаивал он.

 — Потому что она верна мне; потому что она слишком умна, чтобы быть рабыней; и, наконец, потому что она заслуживает этого. Но не бойся, римлянин, я не собираюсь покончить с собой. Я не привожу в порядок свои домашние дела перед смертью. Слишком многие люди нуждаются во мне. Моя предшественница Клеопатра предпочла трусливо уйти из жизни. Но я не сделаю этого. Я и тебя переживу, полагаю, — насмешливо закончила она.

 Ее взгляд встретился с его взглядом. Он желает ее! У этого человека все чувства ниже пояса!

 Он шагнул к ней, и ее взгляд бросил ему вызов.

 — Я в трауре, римлянин! Ты ведь обещал! — тихо произнесла она.

 Аврелиан стиснул зубы и сказал напряженным голосом:

 — Ты можешь воспользоваться услугами Дурантиса.

 — Цезарь милостив, — последовал ответ.

 Он залился краской и, повернувшись, почти выбежал из комнаты. Он расслышал презрение в ее голосе, но, учитывая, как он желал ее, он чувствовал себя бессильным отплатить ей той же монетой. Он потерпел поражение, да спасут его боги! Уж лучше старый друг, вожделение!

 Глядя, как он уходит, Зенобия почувствовала, как по ее телу Пробежал холодок торжества. Впервые с тех пор, как она увидела римлянина, она почувствовала себя уверенно! Внезапно она осознала, что преимущество теперь на ее стороне.

 Однако, возможно, это не пойдет на пользу, думала она, открывая сундук и доставая из него платье, которое собиралась надеть. Она выбрала темно-синий каласирис из шелка, сотканного здесь, в Пальмире. У платья был широкий пояс из посеребренной лайки, который застегивался на талии серебряной пряжкой, с большим голубым топазом. Зенобия надела на ноги сандалии, села за туалетный столик и принялась расчесывать волосы. Затем осторожно заплела волосы в одну толстую косу.

 Стук в дверь заставил ее встать, и она крикнула:

 — Войдите!

 В комнату вошел секретарь императора.

 — Доброе утро, моя госпожа, — сказал он.

 — Вам следует обращаться ко мне «ваше величество», Дурантис, — тихо сказала Зенобия. Он учтиво кивнул.

 — Буду придерживаться вашей поправки, ваше величество. Чем могу служить вам?

 — Я попрошу своего писца составить сегодня бумаги об освобождении от рабства моей девушки-рабыни Адрии. Я хочу, чтобы вы проследили за тем, чтобы эти бумаги были составлены правильно и в соответствии с римскими законами, чтобы никогда не было никаких сомнений относительно статуса Адрии.

 — Буду счастлив оказать вам такую услугу, ваше величество, — сказал Дурантис.

 — Благодарю вас. А теперь можете идти.

 Он учтиво поклонился и, пятясь, вышел за дверь. Зенобия встала, вышла в прихожую и проинструктировала ожидавшего ее писца. Потом принялась медленно расхаживать по комнате, ожидая возвращения Адрии вместе с Юлией и Гаем. Пока она ходила, ее ум снова принялся разматывать ту нить мыслей, которая была прервана появлением Дурантиса. Если она станет открыто наслаждаться своим триумфом над Аврелианом, это может рассердить его, смутить и даже заставить отвернуться от нее. Однако притворяться, что она испытывает к нему великую страсть, не менее опасно — она может надоесть ему, если станет покорной. Ей придется идти по очень узкой тропе. Она начнет постепенно притворяться, что любит его, однако продолжит сопротивление. Она станет играть с ним как кошка с мышкой. Она знала, как отчаянно он желал завоевать ее целиком: и тело, и душу. Если ей удастся заставить его достаточно долго верить, что победа еще возможна, она победит.

 Дверь прихожей раскрылась, и вошла Адрия, а за ней Юлия Туллио, жена погибшего Антония Порция. Юный Гай, немного испуганный, следовал за своей матерью. Вид Юлии потряс Зенобию. Ее волосы побелели как снег, в покрасневших от слез глазах не было никакого выражения, а худые плечи ссутулились, словно от невыносимой боли.

 — Юлия!

 Зенобия протянула руки, и женщина шагнула в ее объятия. Однако царица поняла, что подруга не узнает ее. Кто угодно мог бы предложить свое сочувствие этой обезумевшей от горя женщине, и она приняла бы его. Зенобия обхватила подругу руками и крепко прижала к себе. Поверх плеча Юлии она, не веря своим глазам, смотрела на ее волосы, а потом обратила вопрошающий взгляд на Гая.

 — Она уже поседела, когда я пришел к ней сегодня утром. Она не разговаривает, — тихо сказал он.

 Царица повела подругу в свою спальню и усадила в кресло.

 — Юлия, — позвала она, приподняв голову женщины и глядя ей в лицо, — Юлия, я знаю, ты слышишь меня. Антоний мертв, я ты горюешь. Когда умер Оденат, я тоже горевала, но у меня оставались дети, ради которых нужно было жить. А у тебя ведь тоже есть дети!

 Внезапно глаза Юлии обрели сосредоточенное выражение.

 — Мои дети уже взрослые, — сказала она. — Они не нуждаются во мне.

 — Флавии ты очень нужна! — настаивала Зенобия. — Разве мать не была с тобой рядом, когда ты в первый раз забеременела. И Гаю ты тоже нужна. Он вовлечен в группу, возглавляемую моим младшим сыном Деми, который хочет продолжать борьбу против римлян. Одобрил бы это Антоний Порций? Ты знаешь, что не Одобрил бы! Отца нет в живых, но дети нуждаются в своей матери, Юлия. Ты не можешь оставить их. Если ты покончишь с собой, Флавия может выкинуть ребенка — будущее Пальмиры. Гая же, по всей вероятности, убьют, если он последует за моим сыном. И тогда семья Антония Порция исчезнет с лица Земли, и ты будешь виновата в том, что не приняла на себя ответственность, которую тебе оставил муж. Антоний Порций никогда за всю свою жизнь не уклонялся от выполнения своих обязанностей. Он понимал, в чем его долг, и так же должна поступать ты, Юлия.

 — Ты — суровая женщина, Зенобия, — сказала Юлия. Ее голос дрожал. Она начала плакать.

 — Никогда за всю свою жизнь он никому не причинял вреда! Почему же император приказал казнить его? Почему? Это несправедливо! — кричала Юлия, и Зенобия с радостью заметила, что на бледном лице ее подруги вновь проступают краски.

 — Да, Юлия, это несправедливо, но это факт! Не позволяй же римлянам и дальше одерживать победы, подруга моя! Ты и твои дети должны жить, потому что, живя, вы сохраните память о великом человеке, сохраните его род.

 Юлия, сдерживая рыдания, проговорила:

 — Ты права, Зенобия! Будь ты проклята, — но ты права! Я могла бы с такой легкостью сдаться, но я не сдамся! Нет, не сдамся!

 Она сделала глубокий вдох, а потом повернулась к своему сыну.

 — Я запрещаю тебе иметь в дальнейшем какие-нибудь дела с царевичем Деметрием и его отрядом мятежников! Ты понял меня, Гай? Я потеряла твоего отца и чуть не умерла от страданий. Твоя смерть наверняка убьет меня! Ты отомстишь за своего отца, по после, мы найдем способ. Не нужно легкомысленно жертвовать своей жизнью! Я не допущу этого!

 Мальчик покраснел и произнес протестующим тоном:

 — Но как мы осуществим это? Теперь в нашей семье я — мужчина, и решение должен принимать я!

 Однако это был слабый протест. Юлия тихо сказала:

 — Тебе ведь только пятнадцать лет, сын мой. Согласно законам Пальмиры ты еще несовершеннолетний, и если ты пойдешь против моих желаний, я вынуждена действовать решительно.

 Она протянула ему руку, и когда он взял ее, притянула его к себе.

 — В том, что ты юн. Гай, нет ничего постыдного. Доверься мне.

 Зенобия подошла к ним и встала рядом с мальчиком.

 — Даже моему Деми не хватает рассудительности. Гай, а ведь в этом году ему исполнится восемнадцать лет! — сказала она. — То что вы сделали после казни членов совета, было великолепно! Это великая победа для вас всех! Ваш отряд уничтожил двадцать семь легионеров! И не только это. Вам удалось застать римлян врасплох!

 — В самом деле?

 Гай был удивлен и, как заметила Зенобия, польщен.

 — Да, вы сделали это! — продолжала царица с улыбкой. — А теперь поступай так, как просит твоя мать! Ты был так погружен в собственное чувство утраты, что не подумал о матери и сестре. Если хочешь стать мужчиной, будь сильным, чтобы они могли опереться на тебя. Но как это возможно, если ты бегаешь за Деми и его глупыми друзьями?

 Она сделала вид, будто бы выбор на самом деле за ним, и это была мудрая тактика. Гай ответил именно так, как она ожидала.

 — Вы правы, тетя Зенобия, — сказал он. — Теперь на мне лежит великая ответственность как на самом старшем мужчине в семействе Порциев. Я не могу позволить себе подвергать опасности то, что перешло ко мне по наследству. Поэтому обещаю вам и маме, что не стану участвовать в деятельности Деми и его Пальмового Братства.

 Юлия издала вздох облегчения и сказала:

 — Хвала богам, что под твоей юношеской неудержимостью скрывается здравый смысл твоего отца!

 Тут дверь спальни без всякого предупреждения распахнулась, и в комнату большими шагами вошел Аврелиан.

 — Ты же в трауре, богиня, и вот я застаю тебя, развлекающей своих друзей, — стал он обвинять Зенобию.

 Зенобия хотела возмутиться, но быстро овладела собой и кротко произнесла:

 — Я действительно в трауре, цезарь. Я в трауре из-за убийства моего доброго друга и верного советника, Антония Порция. Я скорблю вместе с его женой Юлией, моей давней подругой. Я скорблю вместе с его единственным сыном, юным Гаем. Юлия — мать моей невестки. Мы опасаемся за здоровье юной царицы. Мы — всего лишь горюющие матери, цезарь.

 — Думаю, ты плетешь интриги и замышляешь недоброе, богиня.

 — Нет, цезарь. Наоборот, я предупреждаю это. Хотя вы говорите, что я уже больше не царица Пальмиры, я остаюсь ею и боюсь за свой народ.

 — Город спокоен, — сказал он. — Пока, — предостерегла она и прибавила:

 — я не давала вам позволения входить в мою спальню, цезарь.

 — Снова напоминаю тебе, богиня, что ты — пленница. Я не нуждаюсь в твоем позволении.

 Юлия в изумлении переводила взгляд с одного на другого. Ясно видно, что император не просто увлечен Зенобией, но влюблен в нее и с ревностью относится к близким ей людям. Однако Зенобия играла с ним как кошка с мышью. «Я боялась бы его!»— подумала потрясенная Юлия. Она протянула руки к сыну и привлекла его к себе.

 — Ступай к Флавии, Юлия. И ты тоже. Гай. Ваш визит очень приободрит твою сестру, — с царственным видом приказала Зенобия.

 Оба поднялись и, не сказав императору ни слова, быстро вышли из комнаты.

 — Этот юнец связан с твоим младшим сыном? — спросил Аврелиан.

 — Не знаю, что ты имеешь в виду, — парировала Зенобия. — Я понятия не имею, имеет ли мой сын Деметрий какое-нибудь отношение к тем молодым людям, которые восстали против твоей власти.

 — Не знаю, зачем ты пытаешься покрывать этого мальчишку, — сказал император. — Он не скрывает, кто он такой.

 Аврелиан сунул руку в складки своей туники, вытащил оттуда маленький лист пергамента и передал его Зенобии.

 — Эти листки появились сегодня в городе, — сухо сказал он.

 Зенобия взяла предложенный ей листок пергамента и начала читать:

 «Народ Пальмиры! Сражение с римским тираном не закончено! Они свергли нашу царицу, выслали нашего царя и убили членов совета десяти. Однако мы будем продолжать борьбу с ними! Присоединяйтесь к нам в нашем сопротивлении этим тиранам!

 Царевич Деметрий и Пальмовое Братство»

 — Кто угодно мог использовать его имя, чтобы завоевать побольше последователей, — сказала она с большей убежденностью, чем чувствовала на самом деле.

 — Тогда где же он, богиня? Не секрет, что твой старший сын крупно поссорился с младшим в ночь накануне моего вступления в этот город. Царевич Деметрий в гневе покинул дворец. С той ночи он не появлялся на публике.

 Аврелиан взял ее за плечи и посмотрел ей в лицо.

 — Зенобия, я не смогу защитить мальчика, если он будет продолжать в том же духе. Вчерашнее я ему прощу. Я могу понять, что сделал твой сын и его друзья, но теперь они должны прекратить свое в высшей степени безрассудное восстание. Найди мальчика и урезонь его!

 — Он не послушается, — сказала она.

 — Ты уже виделась с ним? Она кивнула.

 — Прошлой ночью. Но он предпочел стать мучеником. Он думает, что его отец пожелал бы видеть его таким.

 Аврелиан улыбнулся печальном улыбкой.

 — Твои сыновья во многом похожи на свою мать, — сказал он. — Они такие же упрямые, как ты, хотя по-разному. Попытайся уговорить его, богиня. Попытайся добраться до него прежде, чем он переступит черту, отделяющую проступок от преступления. Ты поняла меня, не правда ли?

 Она молчаливо кивнула. Он невероятно добр, и она недоумевала — почему? Очевидно, он пытался завоевать ее. Но когда он склонился к ней, чтобы коснуться ее губ, она отвернулась, отказав ему в своем снисхождении. Он с легкостью мог бы принудить ее, но вместо этого тихонько рассмеялся, отпустил ее, повернулся и вышел из комнаты, не сказав ни слова.

 Зенобия ела, спала и жила ни о чем не беспокоясь девять дней и ночей. Когда этот срок подошел к концу, она чувствовала себя отдохнувшей и более уверенной в себе, чем была а течение многих лет. Город по-прежнему оставался спокойным. Она не стремилась снова увидеться со своим младшим сыном. Ведь она уже сказала ему все, что хотела сказать. Или он образумится, или нет. Она каждый день молилась о нем. Только одно она знала твердо: он не добьется успеха. Самое важное сейчас: безопасность Вабы, его жены и ребенка, которого они ждали; их ссылка и окончательное возвращение в Пальмиру. Она почти с нетерпением ожидала, когда же начнется переезд в Рим.