- Сага о Скай О`Малли, #5
Глава 17
Патрик Бурк сдался доводам своей жены. Он предлагал сначала поехать домой в Клерфилд, а потом весной, когда путешествовать будет проще, ехать ко двору. Но Валентина не согласилась ни с одним из его предложений.
— Весной будет слишком поздно! — объявила она. Когда он спросил ее, что она имела в виду, Валентина с растерянным видом ответила:
— Я не могу объяснить этого, Патрик. Это просто предчувствие. Я должна ехать сейчас!
— Хорошо, голубка, тогда мы поедем сейчас, — сказал он ей, потому что Валентина не была избалованным человеком, который всегда делает по-своему. Это была разумная просьба.
Сводный брат лорда Бурка, граф Линмут и его семья должны были ехать к себе домой в Девон, на юг. Они приезжали на Рождество и остались на свадьбу Патрика и Валентины. Братья решили ехать вместе.
Третий сын леди де Мариско, лорд Роберт Саутвуд, обладал самым высоким и самым старинным титулом по сравнению с остальными. Это был приятный мужчина с мальчишеским выражением лица, несмотря на то, что ему шел сороковой год. Он был отцом восьмерых детей, трое старших были от его первой жены, которая умерла при родах третьей дочери меньше чем три года назад. Две старшие дочери, Элизабет и Кэтрин, недавно вышли замуж и были счастливо устроены. Третья дочь Анна, которой было шестнадцать, должна была выйти замуж летом.
Пятеро младших детей графа были от его второй жены, на которой он женился по любви. Красивая графиня Линмут была бедной сиротой, находившейся под покровительством королевы, когда Робин Саутвуд заметил ее. Познакомившись с ней, он уже не смог не жениться на ней, что он и сделал, получив на это благословение королевы. Ни один из них не пожалел о скоропалительном браке, и многие завидовали их счастью. Их детьми были Джеффри, 13 лет, Джон, 11 лет, Чарльз, 8 лет, шестилетний Томас и трехлетняя Лора.
— Мы можем ехать в моей карете, — сказал граф, — она больше, и пружины у нее лучше, чем у твоей. Дети могут поехать в твоей.
— Нет уж спасибо, брат, — ответил лорд Бурк. — Я только что закончил переделку кареты и снаружи и изнутри, и я не намерен позволять твоим отпрыскам с их грязными руками портить мои новые сиденья из красного бархата. Дети могут поехать в твоей карете, а ты и Эйнджел можете ехать с нами.
Робин Саутвуд засмеялся.
— Мне придется отдавать свою карету в ремонт после того, как эти разбойники совершат без присмотра путешествие до Лондона.
— Папа! — Лицо Анны Саутвуд было негодующим. — Ты же не думаешь, что я поеду в карете одна вместе с моими четырьмя братьями, правда?
— Может быть, ты предпочтешь ехать на крыше? — пошутил ее отец.
— Это было бы гораздо предпочтительнее, милорд, уверяю вас! — дерзко ответила Анна.
Графиня Линмут приняла сторону своей падчерицы:
— Я договорилась, что мы возьмем небольшую карету у твоей бабушки, Анна. Если ты не возражаешь против того, чтобы разделить карету с маленькой сестрой и с ее нянькой, тогда, возможно, тебе будет удобнее ехать с ними. Но помни, девочка, что карета маленькая.
— Нет, мама, мне будет гораздо лучше с Лорой и Юдит, чем в компании моих грубых, горластых братьев, — сказала ей Анна благодарно.
Четвертого января новобрачные вместе с графом и графиней Линмут и их семьей отбыли в Лондон. Они ехали, сопровождаемые восемью телегами с багажом, множеством слуг, запасными лошадьми и теплыми пожеланиями своей семьи.
Наблюдая за их отъездом, лорд Блисс заметил жене:
— Ну, любовь моя, нам осталось позаботиться только о мальчиках и о Мегги.
— Думаю, что нам недолго осталось беспокоиться о Мегги, — сказала Эйден с улыбкой. — Однако с мальчиками другое дело. Джемми, конечно, еще мал. Пейтон попросит руки у госпожи де Бун, в этом я не сомневаюсь, как только та расстанется со службой у королевы. Мы должны что-то сделать для них, Конн. У госпожи де Бун нет состояния, которое она может дать Пейтону в качестве приданого, а он младший сын без права наследства или права на собственность. Это должна была принести ему жена, но сердце Пептона не хочет принимать в расчет практические соображения.
— Выставляется на продажу Уотерсайд, — сказал Конн жене. — Последний человек в семье только что умер. В поместье есть большой дом и больше сотни акров земли. Это прекрасный подарок для Пептона и его жены. Но что насчет Колина? Его, кажется, устраивает то, что у него много привязанностей, а ведь его обязанность в качестве моего наследника состоит в том, чтобы найти себе жену и остепениться, — озаботился лорд Блисс.
— Он весь в тебя, — засмеялась Эйден. — Ты помнишь дни, проведенные при дворе? «Самый красивый мужчина при дворе»— так тебя называли, и все женщины ставили себя в глупое положение из-за тебя. Королева обожала тебя, и ты даже переспал с ее кузиной, Леттис Кноллиз, если память не изменяет мне. Колину только двадцать один. Пусть он перебесится, как и ты, любимый.
— Тем не менее Пейтону вот-вот исполнится двадцать, и он уже нашел себе жену, — пожаловался лорд Блисс.
— Пейтону повезло. Мы не должны торопить Колина. Вспомни, чего мы добились, приставая к Валентине с замужеством только потому, что она старшая дочь. Колин найдет свою любовь, но найдет ее только в свое время. Скоро будет новый король и новый двор. Перед холостым молодым джентльменом, несомненно, откроются большие возможности.
— Ты думаешь, Бесс скоро умрет? — спросил лорд Блисс жену.
— Я не видела королеву много лет, Конн, но слухи не обнадеживают, и ты не забывай, что ей уже семидесятый год. Она никогда не отличалась крепким здоровьем, и оно подвергалось многократным испытаниям в течение всей ее жизни. Думаю, что у нее никогда не было по-настоящему свободного времени для отдыха.. Почти все, кого она любила, умерли, и ей должно быть очень одиноко. Я не думаю, что она протянет долго, — грустно сказала Эйден, которая, как и ее муж, любила королеву, и оба они были ее должниками за то, что она устроила им счастливый брак.
Королева в самом деле чувствовала себя плохо. У нее была сильная простуда, и суставы действовали так плохо, как никогда раньше. В течение многих лет она не брала в руки зеркала, однако сейчас часто всматривалась в него, дивясь отражению старческого лица, которое смотрело от туда. Она больше не узнавала себя. В душе она была молодой. Что случилось с ее внешностью? Ее не порадовало Рождество, которое вместе с Днем весны было ее любимым праздником. Зима началась рано и была особенно скверной.
Ее фрейлины следили за ней с возрастающей бдительностью. Остальные придворные следили за появлением первых определенных признаков ее приближающейся смерти, нетерпеливо ожидая начала новой эры. Стервятники не могли одурачить ее, и ее терпимость, которая никогда, даже в дни ее юности, была не очень присуща ей, исчезла совсем.
В хорошие дни королеве хотелось, чтобы Всевышний подарил ей еще десять лет, просто для того чтобы насолить хищникам, которые так омерзительно дожидались ее смерти. До нее дошли слухи, что Яков Шотландский уже собрал пожитки в ожидании ее смерти. Как бы ей хотелось продержать его в северном королевстве еще несколько лет! Ее настроение на некоторое время улучшилось, когда ее астролог доктор Ди вернулся из путешествия по Польше. Но доктор Ди посмотрел на Елизавету, на ее придворных, выглянул из окон дворца на проливной дождь и без обиняков сказал, чтобы королева «остерегалась» Уайтхолла с его сумрачностью и сыростью. Елизавета, более беспокойная, чем прежде, приказала двору переехать во дворец Ричмонд за реку в Суррей.
Ричмонд был построен на развалинах дворца Шин. Он был любим королем Эдуардом III, который перестроил его и добавил к нему великолепные комнаты. Ричард II и его жена, Анна Богемская, использовали его в качестве своей летней резиденции, но когда красавица Анна умерла там от чумы, ее скорбящий муж приказал разрушить Шин, Генрих V восстановил и расширил дворец. Его сын Генрих VI и Маргарита Анжуйская держали двор в Шине, как и Эдуард IV и его жена королева Элизабет Вудвилл, которые любили проводить турниры на зеленых лугах дворца.
Дед Елизаветы, Генрих VII, любил Шин больше других дворцов, и его сыновья Генрих VIII46 и Артур выросли там. В 1499 году на Рождество дворец был уничтожен пожаром, но к 1510 году отстроен заново и назван Ричмондом в честь графства Ричмонд, принадлежавшего королю.
Хотя Елизавета в юности проводила много времени в Ричмонде, она не очень часто жила там во время своего царствования, потому что ее сестра Мария и ее муж Филипп Испанский провели там медовый месяц.
Самый новый из всех резиденций королевы, Ричмонд был обособлен больше других дворцов и имел то преимущество, что стоял не прямо на берегу реки, а находился в огромном парке со старыми дубами и стадами оленей. Елизавета называла Ричмонд своей «теплой зимней конурой».
Отъезд двора был назначен на двадцать первое января. Лорд и леди Бурк и их люди прибыли в Лондон двенадцатого, восемь дней добираясь из Ворчестера по зимним дорогам.
— Ты поедешь сразу в Линмут? — спросил Патрик брата.
— Нет. Эйнджел и я заедем в Уайтхолл вместе с тобой повидать королеву. Однако дети уедут домой завтра.
— Ты тоже это предчувствуешь, — сказала Валентина Робину. Их глаза встретились, и он сказал.
— Да, Вал. Всю мою юность я служил у нее личным пажом, и хотя прошло двадцать пять лет, с тех пор как я был у нее на службе, бывают времена, когда я просыпаюсь ночью, уверенный, что слышу, как она зовет меня. Бывают времена, когда я чувствую то, что чувствует она, хотя мы разделены большим расстоянием и наши жизни совсем разные. Сегодня я чувствую ее грусть и нетерпение. Думаю, что, если сейчас не выберу время встретиться с ней, в этой жизни я уже не встречусь с ней никогда.
Валентина кивнула.
— Я служила ей недолго, но полюбила ее, в то время когда большинство людей вокруг нее, кроме дорогих, старых преданных друзей, жаловались и недоброжелательно критиковали ее. Она «Великолепная», как назвал ее мой отец, но она также и старая женщина. Ей необходимы внимание и забота любящих ее людей. Непросто всегда находиться начеку, Робин.
Граф Линмут ласково улыбнулся своей новой невестке.
— Интересно, — сказал он, — знает ли мой братец, какое сокровище он нашел в тебе. Вал.
— Конечно, знаю! — огрызнулся Патрик.
— Ха! — хмыкнул Робин Саутвуд. — То, что тебе известно прямо сейчас, маленький братец, это только то, что она красива, обладает великолепным телом, и ее поцелуи слаще вина. Но многие годы, предстоящие вам, откроют тебе массу других достоинств Валентины. И даже если ты доживешь до глубокой старости, Патрик, ты никогда не узнаешь всего, что тебе надо узнать о ней, потому что ни один мужчина никогда не знает все, что следует знать о женщине.
— Ну, Робин, любовь моя, как ты проницателен, — сказала его жена Эйнджел.
— Это не моя мысль, Эйнджел, а наблюдение мужа нашей матери Адама, который очень мудр, — ответил граф.
— И который прожил с нашей матерью больше тридцати лет, что само по себе является исключительным достижением, — засмеялся Патрик. — Все ее пять предыдущих мужей, вместе взятых, не прожили с ней столько.
— Интересно, считала бы твоя мать это замечание забавным, — задумчиво сказала Валентина.
— Я никогда не знал, чтобы мать оглядывалась назад, не считая одного случая за всю жизнь, — сказал Патрик, — и, хотя я знаю, что она жалела об этом, я также уверен, что, даже зная исход, она бы снова пошла по тому же пути. Да, я думаю, мать нашла бы мое замечание забавным. Вал, потому что выше всего в жизни она ценит юмор.
На следующий день они приготовились ехать в Уайтхолл, всячески стараясь выглядеть достойно, чтобы выказать королеве свое уважение. Мужчины оделись в костюмы черного бархата, сшитые по последней моде. Их панталоны доходили до колен, и ширинка на пуговицах заменила старомодный гульфик. Несколько пар шелковых чулок защищали их ноги от холода.
Камзол Робина был сшит из серебряной с голубым парчи, а его длинная куртка была отделана мехом. Камзол Патрика был расшит золотыми с черным узорами, а рукава куртки были с разрезами, через которые была видна шитая золотом отделка. Их чулки поддерживались подвязками, и на ногах у них были башмаки из темной кожи на толстой подошве и без каблуков.
Темные одежды джентльменов позволили дамам сверкать наподобие райских птиц. На молодой графине было бархатное платье того же яркого оттенка, что и ее бирюзовые глаза. Лиф платья был обшит жемчугами и розовыми бриллиантами. Украшения Эйнджел были великолепными, и на каждом пальце у нее было по кольцу с драгоценным камнем. Если кто при дворе и помнил Эйнджел бедной сиротой и подопечной королевы, сейчас никто этого бы не сказал.
На сияющей леди Бурк было платье из темно-красного бархата, потому что Патрик больше всего любил, когда она носила красное. Красный цвет делал ее кожу еще больше похожей на лепестки белых роз. Красный лиф и нижняя юбка были отделаны бусинами черного янтаря и вышивкой из черного шелка. На шее у Валентины было ожерелье из рубинов и бриллиантов и такие же камни были у нее в ушах. Это был свадебный подарок любящего мужа.
Хотя было очень холодно, им удалось переправиться через Темзу, направляясь в Уайтхолл, потому что промозглый ветер последние несколько дней утих. Укутавшись в свои толстые бархатные с мехом плащи, накинув меховые полости и держа ноги на горячих кирпичах, они сочли поездку из Гринвуда терпимой.
Валентина заранее послала сообщение леди Скруп об их приезде, и, когда они поднимались по лестнице с пристани, их встретила госпожа Гонория де Бун, чтобы проводить к королеве.
— Как вы поживаете, Гонория? — спросила Валентина.
— Хорошо, леди Бэрроуз, благодарю вас, — ответила девушка, делая реверанс, но вид у нее был встревоженный и измученный.
— Сейчас я леди Бурк, Гонория, — сказала Валентина, улыбаясь своему мужу.
— Тогда могу ли я пожелать вам счастья, лорд и леди Бурк? — сказала девушка и выпалила:
— Пейтон приехал с вами?
— Нет, — ответила Валентина, всматриваясь в ее встревоженное лицо, — но почему вы спрашиваете, Гонория?
Гонория де Бун выглядела несчастной. Понизив голос, она сказала:
— Помогите мне, прошу вас, леди Бурк! Королева умирает! Я не верю словам ее врачей, что она проживет еще несколько лет, она умирает! Мои родители написали мне, что, поскольку я не смогла найти себе мужа при дворе, они собираются выдать меня замуж за старого богатого торговца. У него нет наследников, и он хочет жениться на мне. Леди Бурк, я люблю Пейтона, и он говорит, что любит меня! Что мне делать? — Слезы закапали у нее из глаз.
— Черт подери! — выругался лорд Бурк. И его жена и невестка уничтожающе посмотрели на него, развеселив этим его брата.
— Я знаю, что Пейтон намерен просить вашей руки, Гонория, — спокойно сказала Валентина. — Он не считал нужным говорить с вашими родными до тех пор, пока ваша служба У королевы не будет завершена.
— Но тогда будет слишком поздно, миледи, — взвыла Гонория. — Мой отец говорит, что официально о моей помолвке с мистером Теннером будет объявлено после Пасхи! Я умру, если меня силой вынудят выйти за этого ужасного старика — Тогда Пейтон должен решить вопрос с вашей семьей раньше, — решительно сказала Валентина — Я напишу сегодня вечером своему отцу, Гонория, и расскажу ему об этом. Он, конечно, сразу же свяжется с вашим отцом — О, благодарю вас, леди Бурк! — заплакала Гонория. Но взяв себя в руки, она торопливо проводила их в апартаменты королевы.
Навстречу им спешила леди Скруп.
— Моя дорогая леди Бэрроуз! Добро пожаловать! Добро пожаловать! Какое счастье, что вы приехали, моя дорогая, потому что она чувствует себя очень плохо в последнее время. Известие о вашем возвращении сильно ободрило ее, поверьте мне.
— Секундочку, леди Скруп, — прервала ее Валентина.
— Да, моя дорогая?
— Я больше не леди Бэрроуз. Сейчас я леди Бурк после того, как вышла замуж за своего кузена Патрика в первый день этого года. Как мне сказать об этом ее величеству?
Королева могла очень болезненно относиться к замужеству своих женщин.
— Вы не служите у нее больше года, моя дорогая, — сказала леди Скруп. — Это известие скорее доставит ей радость, чем огорчит ее. Она любит вас и хотела, чтобы вы снова вышли замуж. Я думаю, что вы можете сказать ей об этом, не боясь ее гнева.
— Сказать ей что? — спросила леди Хауард, графиня Ноттингем. Она была кузиной королевы и ее ближайшим другом. Урожденная Кэтрин Кэрн, она была очень преданной и добросердечной женщиной.
— Леди Бэрроуз сейчас стала леди Бурк. Она вышла замуж за своего кузена, моя дорогая Кэтрин, — сказала леди Скруп. — Думаю, что ее величество хорошо воспримет эту новость.
— Да, — согласилась леди Хауард. — Когда пришло известие о вашем возвращении, королева сказала, что надеется увидеть вас замужем за одним из ваших двух поклонников. Она хочет, чтобы вы подарили Англии здоровых сыновей и дочерей.
— Мы приложили все усилия, чтобы выполнить пожелание ее величества, — ответил с ухмылкой лорд Бурк, а его жена казалась оскорбленной.
Две королевские дамы снисходительно хихикнули. Потом леди Хауард вдруг заметила графа Линмута.
— Робин? Робин Саутвуд? Неужели это вы?
— В самом деле, Кэтрин, это я. Не окажется ли наш с женой визит поводом для ее излишнего волнения?
— Нет, милорд, это порадует ее сердце. Только вчера она вспоминала о чудесных крещенских праздниках, которые сначала устраивал ваш отец, а позже вы сами. Мы их вспоминаем с большой теплотой.
В эту минуту дверь в личную комнату королевы отворилась, и навстречу им поспешила красивая госпожа Джоанна Эдварде.
— Милорды и миледи! Королева с нетерпением ждет вас, и нехорошо с вашей стороны заставлять королеву ждать! В ее юном голосе слышалось неодобрение.
— Она говорит точно так же, как Виллоу, — еле слышно заметила леди Саутвуд.
— Все дочери Виллоу говорят, как их мать, — прошептал Патрик. — Она учит их этому.
В сопровождении двух королевских дам и молодой фрейлины две супружеские пары вошли в личную комнату королевы.
— О Боже, леди Скруп, она опять задремала. Что мне делать? — забеспокоилась юная Джоанна.
— Осторожно разбуди ее, дитя, как будто ты и не подозревала, что она спит, — тихо сказала леди Скруп девушке.
Валентина пристально вгляделась в спящую королеву. Она постарела за этот год и выглядела неважно. Леди Бурк всем сердцем любила Елизавету Тюдор; она решила, что, даже если это и не понравится ее мужу, она останется с королевой на все зимние месяцы. Ни в передней комнате, ни здесь Валентина не увидела новых лиц, за исключением одного — молодой девушки, про которую она подумала, что это новая фрейлина. Королева в свои годы не любила перемен.
Джоанна Эдварде сумела ласково разбудить королеву. Когда темно-серые глаза Елизаветы стали видеть стоявших перед ней людей, леди Скруп прошептала Валентине:
— Последние недели она мучается бессонницей, поэтому мы даем ей отоспаться.
— Кто здесь? — прищурившись, спросила королева. Леди Хауард ответила:
— Это Валентина Сен-Мишель, дорогая кузина, она вернулась домой, в Англию, и приехала ко двору рассказать вам ° своих приключениях, как и обещала.
— Валентина! Подойдите сюда, дитя мое, — позвала ее Елизавета Тюдор. — В этой комнате плохое освещение, а мое зрение уже не такое, как было когда-то.
Валентина сделала шаг вперед и изящно преклонила колени перед королевой, ее темно-красные бархатные юбки стали колоколом вокруг нее.
— Дорогая мадам, я так рада снова увидеть вас, — пылко сказала она.
Лицо королевы смягчилось, потому что она знала, что слова эти идут от сердца, а не являются хитрой лестью с целью угодить ей.
— Сделали ли вы выбор между вашими двумя поклонниками, дитя мое? — спросила королева.
— Я приехала домой на Рождество, дорогая мадам, и в первый день января вышла замуж за моего кузена, лорда Бурка. Он приехал ко двору вместе со мной увидеть вас, ваше величество. Мы выехали из Перрок-Ройяла через три дня после нашей свадьбы и только вчера прибыли в Лондон. Надеемся, что вы благословите наш брак, дорогая мадам, — сказала Валентина.
— Итак, — сказала королева, — вы вышли замуж за сына этой женщины, не так ли? Отлично! Если это то, что подсказывало вам ваше сердце, значит, именно так вы и должны были поступить. Сейчас я стара, Валентина, и я очень хорошо знаю, от чего я отказалась, чтобы стать королевой этой прекрасной страны. Я отказалась от всего того, что у этой женщины есть в избытке: любовь, замужество, дети и внуки.
— Но вы бы не согласились на другое, мадам, — сказал граф Линмут, выступая из тени и целуя руку Елизаветы. — Признайтесь, мадам, что это так!
— Робин Саутвуд! Вы тоже пришли повидать меня? Что это за заговор? — спросила королева.
— Это совсем не заговор. — Валентина рассмеялась и поднялась с колен. — Робин и Эйнджел были в Королевском Молверне со своими детьми на Рождество. Мы решили вместе поехать в Лондон. Это было очень приятное путешествие, мадам.
— Хм! — фыркнула королева. Граф стал серьезным.
— Мадам, вы плохо выглядите, — сказал он, не церемонясь. Остальные затаили дыхание, услышав такую дерзость.
— Я чувствую себя плохо, — ответила королева так же откровенно. — Врачи обещают мне еще несколько лет, но они говорят то, что хочу услышать я.
По правде, они знают немного больше, чем остальные смертные. — Она критически осмотрела его, как будто отыскивая в нем какой-то изъян, потом сказала:
— Вы, милорд, изменились немного, как я вижу.
Робин Саутвуд, улыбаясь, ответил:
— У меня есть опасность приобрести брюшко, мадам. Мою жену тревожит моя любовь к хорошей еде и вину, что касается перемен, все мы меняемся. Как вы любезны, что помните мальчика, который когда-то служил вам, хотя этому мальчику в этом году будет сорок. Вот так, мадам, две моих старших дочери замужем, и к следующему Рождеству я, без сомнения, стану дедом.
— У этой женщины потомства больше, чем допускают приличия, — сказала королева. — Семеро детей, а сколько внуков, Робин?
— Сорок два по последнему подсчету, мадам, и семнадцать правнуков, хотя большинство из них от моего старшего брата Эвана О'Флахерти. У Эвана восемь детей, и три старших сына сейчас женаты.
— Прибавляется ирландских бунтовщиков на горе Англии! Но меня не будет здесь, поэтому я не тревожусь из-за них. Пусть с ними управляется король, если сможет! Ну, да ладно, — продолжила королева, переводя взгляд на лорда Бурка, — вот один ирландец, которого превратили в англичанина. Патрик взял руку королевы и поцеловал ее.
— Даже если бы я вырос в Ирландии, ваше величество, я оставался бы вашим преданным вассалом, — объявил он.
— Ха! Вы прямо как ваша мать, — обвинила его королева. — У этой женщины, как и у всех ирландцев, острый язычок и любовь к собственной независимости. Так же и вы, милорд! Когда я отняла у вас старинные земли Бурков и дала вам взамен Клерфилд-Мэнор, я спасла вас от петли, Патрик Бурк, хотя в то время вы были еще младенцем. Я помню, что сказала вашей матери, что сделаю вас добрым англичанином, тем самым гарантируя себе уменьшение числа ирландских бунтовщиков на одного! Ха! Ха! Ха! Я была права!
— Вы оказали мне огромную любезность, мадам, — согласился Патрик Бурк с необыкновенной любезностью. — Если бы я не был воспитан здесь, в Англии, я бы никогда не обрел такую огромную любовь.
— Вы романтичны, как и ваша мать, — заметила королева. — Я никогда не знала женщины, больше предназначенной для любви, чем Скай О'Малли!
— Наша мать, — сказал лорд Саутвуд, — прожила необыкновенную жизнь, мадам.
— Я помню ее, когда она была замужем за вашим отцом, — ударилась в воспоминания королева. — Какие празднества и вечера они задавали! Мало кто мог сравниться с ними по вкусу и элегантности. Вы, конечно, не помните, потому что были ребенком, но что это. Господи, я болтаю как какая-то древняя старуха! Садитесь все, мои дорогие. Вы, моя милая Валентина, должны рассказать мне о своих приключениях.
Когда они расселись и Эйнджел поздоровалась с королевой и была тепло принята, Валентина сказала ее величеству:
— На мои приключения, дорогая мадам, потребовался целый год моей жизни, и рассказать о них коротко невозможно.
— Значит, дорогое дитя, — сказала королева, — вы должны снова поступить ко мне на службу, хотя бы на зимние месяцы. Тогда я могу узнать все о ваших странствиях. Ваш муж не будет возражать против пребывания при дворе, не так ли, милорд Бурк?
— Мадам, это большая честь для меня и моей жены, что вы предлагаете нам остаться. Прошло столько лет, с тех пор как я был при дворе, — ответил Патрик, ловя умоляющий взгляд Валентины и стараясь быть максимально любезным. Ему хотелось уехать домой, в Клерфилд, забрать Валентину с собой на зиму, но он понимал ее желание остаться, и он любил старую королеву. Да, Елизавета нуждалась в друзьях.
— С вашего милостивого разрешения, моя жена и я тоже останемся с вами, чтобы провести здесь зимние месяцы, — объявил лорд Саутвуд, удивив всех. — Уже много лет я не был при дворе.
Эйнджел была поражена заявлением мужа. Королева увидела это и подавила улыбку.
— Мне будет приятно видеть вокруг себя веселых молодых людей, — оживленно сказала Елизавета. — Сейчас при дворе слишком бдительно сторожат смерть, а у новеньких, появляющихся сейчас здесь, нет ни умения вести себя, ни изысканности. Вы четверо поучите их, дорогие! Покажите им, каким должен быть мой двор! Да, вы можете остаться, все четверо, я говорю вам — добро пожаловать.
Елизавета не назначала новой старшей фрейлины после отъезда Валентины, поэтому леди Бурк с радостью пригласили на это место. Фрейлины превратились сейчас в очаровательных девушек с пристойными манерами. В их число входила Гонория де Бун, девятнадцати лет, она была старше всех, хорошенькая Бет Стенли, которой исполнилось шестнадцать и которая, к досаде своей семьи, настояла на том, чтобы остаться на службе у королевы; три кузины Валентины — Габриэла и Джоанна Эдварде семнадцати и тринадцати лет, и Анна Блейкли пятнадцати лет, которая была племянницей Патрика. Единственной новенькой была Сьюзен Уинтерс тринадцати лет, отдаленная родственница сэра Уолтера Роли и Кет Эшли. Эти девушки в отличие от своих недавних предшественниц больше всего почитали свою целомудренность.
Рассвет 21 января был хмурым, дождливым и ветреным, и улучшения погоды не предвиделось. Королева пожелала плыть по реке и не собиралась менять свое решение. Все ее дамы волновались по поводу скверной погоды, потому что, если королева поплывет по реке, им придется сделать то же самое. Все предвидели простуду, которая, конечно, не освободит их от службы, а это сделает болезнь еще более тяжелой.
— Вы недостаточно тепло одеты, кузина, — выговаривала графиня Ноттингем Елизавете. — Вам лучше надеть платье с высоким воротником, чем подставлять открытую грудь непогоде. Вы простудитесь насмерть!
— Я надену подбитый мехом плащ, Кейт. Черт побери, вы слишком беспокоитесь. Что еще хуже, вы говорите, как старуха!
— Я и есть старуха, и вы тоже, — пробормотала герцогиня шепотом, выведенная из терпения королевой в первый раз за всю жизнь.
К несчастью, фрейлины услышали слова герцогини Ноттингем и захихикали.
— Девушки! — резко оборвала их Валентина. — Вы кончили укладывать вещи? Помните, что мы не вернемся до весны.
Графиня Ноттингем обратилась к своему мужу, который тоже состоял в кровном родстве с королевой.
— Мадам, — без обиняков сказал он Елизавете, — вы стары и должны больше заботиться о себе. Если вы собираетесь ехать по реке в такое холодное время, по крайней мере одевайтесь тепло.
— Чарльз, — едко ответила королева, — я, может быть, и старуха, но вы старый дурак, что, по-моему, гораздо хуже. Оставьте меня в покое. Я оденусь так, как захочу.
Граф Ноттингем сказал жене:
— Не может молодая душа жить в старом теле, Кейт, и это, к моему сожалению, самая большая проблема Бесс.
Королеву раздражали ее родственники, и, если бы граф не настаивал, она не взяла бы его на свою барку.
Она и в самом деле запретила леди Хауард, леди Скруп и леди Дадли сопровождать ее на барке, приказав, чтобы вместо них с ней ехали леди Бурк и самые юные фрейлины — Джоанна Эдварде и Сьюзен Уинтерс.
— У меня будет веселое общество, — подчеркнула она со значением.
Погода была отвратительная. Валентина была рада, что приказала своим молодым подопечным одеваться тепло. Она сама надела несколько пар шелковых чулок и поверх них пару вязаных, три фланелевые нижние юбки. Ее шелковая кофточка была подбита мягким кроличьим мехом, но даже эти одежды вместе с бархатным плащом, подбитым мехом, и капюшоном не могли помешать сырой промозглости проникнуть до самых костей. Фрейлины тоже дрожали в своих плащах. Но если королева и чувствовала этот страшный холод, она не выдала себя. Она спокойно сидела под меховыми полостями и ни разу не пожаловалась.
За несколько дней, проведенных в Уайтхолле, Валентина начала рассказывать историю своих приключений.
Пока их барка плыла по беспокойной зимней реке, леди Бурк спросила:
— Продолжать ли мне свой рассказ, дорогая мадам?
— Не сейчас, дорогое дитя. Лучше расскажи мне о своей семье. Как поживает твоя кузина, графиня Брок-Кэрн? Прошло несколько лет, с тех пор как я в последний раз видела Велвет. Они обычно приезжали ко двору летом, но теперь они этого не делают.
— Думаю, что у нее нет времени, ведь у нее пять маленьких мальчиков и дочь Алекса, за которыми надо присматривать. — Валентина засмеялась. — Велвет обожает своих детей. Она замечательная мать. Она редко расстается со своим выводком. Мальчики еще маленькие, а ее падчерице, Сибилле, должно исполниться тринадцать первого февраля. Сибби становится настоящей молодой леди, дорогая мадам, и так радует Велвет, у которой нет другой дочери.
— Они вскоре приедут в Лондон, — спокойно сказала королева.
— Наверняка на следующее лето, — согласилась Валентина.
— Я не это имела в виду, — ответила королева. Она повернулась к графу. — Я говорила вам, что мой трон всегда был троном королей, и я не позволю никакому негодяю унаследовать его; а кто может унаследовать его от меня, кроме короля?
Валентина почувствовала, как по ее коже побежали мурашки. Королева упорно отказывалась официально назвать имя своего преемника, хотя многие предполагали, что она должна назвать им короля Шотландии Якова VI, сына ее смертельного врага, покойной Марии, королевы шотландцев47. Тетка Елизаветы Тюдор, Маргарет Тюдор, сестра ее отца, вышла замуж за короля Шотландии Якова IV48, который был прадедом сегодняшнему шотландскому королю. Имея кровь Тюдоров и Стюартов, Яков VI являлся самым приемлемым кандидатом в преемники Елизаветы, хотя было и несколько других претендентов.
Королева всегда забавлялась, представляясь бестолковой, когда с ней заговаривали о преемнике. Был ли это ее способ сообщить графу Ноттингему, что ее выбор пал на Якова? Валентина не осмеливалась затронуть эту запрещенную тему, потому что разговоры о смерти королевы считались изменническими.
Лорду и леди Бурк отвели небольшие помещения во дворце Ричмонд. Они состояли из маленькой приемной и небольшой спальни. Личный слуга лорда Бурка Пламгат и Нельда были вынуждены спать на соломенном тюфяке перед камином в приемной. Несмотря на тесные помещения, Ричмонд был уютным местом.
Лорд и леди Бурк большую часть времени проводили, однако, порознь, потому что служебные обязанности Валентины вынуждали ее почти непрерывно находиться с королевой.
— Я скучаю по тебе, черт побери! — пробормотал Патрик своей жене, когда они одевались для приема, который в этот вечер давала королева в честь венецианского посла. Он подумал, что его жена выглядела необыкновенно привлекательно, одетая только в черные чулки, расшитые золотыми стрелками и поддерживаемые тугими подвязками с золотыми розочками. Патрик забрал в ладоши ее голые груди и носом уткнулся ей в шею.
— Патрик! — тихо ахнула она. — Из-за тебя мы опоздаем.
— Нет, если ты прекратишь свои глупые возражения, а я смогу расстегнуть эти чертовы пуговицы, — бурчал он, покусывая ее ухо, возясь одновременно со своей ширинкой на пуговицах. — Мы не занимались любовью уже почти две недели, — бормотал он, — и я так редко вижу тебя после приезда в Ричмонд. Мы же молодожены, Вал! Мы должны проводить наше время, наслаждаясь удовольствиями Венеры, а не ходить на задних лапках перед королевой. Я все понимаю, голубка, но черт побери, милая, мне ты нужна так же, как и ее величеству!
Валентина понимала, что она нужна ему. Он тоже нужен ей. Ее взгляд упал на часы, стоявшие на каминной полке. Если они поторопятся — а можно ли торопиться в таких делах? — времени должно хватить. Она также нетерпеливо желала его, как и он. Целуя его, она начала увлекать его на другую сторону комнаты, к кровати. Почувствовав бедрами кровать, она рухнула на спину, закинув ноги ему на поясницу, и втаскивая его на себя. Со стоном он вошел в нее, довольный ее действиями.
— О, душечка! — горячо прошептал он ей в ухо, входя в страстный ритм, заданный ею, и с восторгом отдаваясь ей.
— О, Патрик! — подбадривала она его натиск. — О! Как хорошо!
Он наклонился, с пылом целуя ее груди, вонзаясь все сильнее и быстрее в ее горячую глубину.
Быстрота их страсти была упоительной. Валентина почувствовала, что быстро взлетает вверх, когда твердость члена, ее мужа проникала до самой ее души. Она засунула в рот пальцы, чтобы не закричать от удовольствия, потому что слуги были неподалеку, но не смогла подавить стон острого наслаждения, когда оргазм охватил ее и она задрожала в волне невероятного удовольствия.
Придя в себя, минутой позже она погладила его темноволосую голову, которая лежала между ее грудей.
— Я попрошу, чтобы королева отпускала меня и я могла быть вместе с тобой, — сказала она, — потому что с тех пор, как мы приехали сюда, у меня не было времени ни для себя, ни для нас. Я отпрошусь у нее от службы сегодня вечером, потому что этого мало, Патрик! Мне нужно получить больше от тебя!
— И мне тоже, голубка, — сказал он со счастливым смехом. — Поклянись мне, любовь моя, что несмотря ни на какие обстоятельства, мы по весне поедем домой!
— Клянусь! — пообещала она. — Но сейчас слезай с меня, ты, недотепа! Я должна кликнуть Нельду и одеваться, иначе мы опоздаем. Если я рассержу ее величество, она может не позволить провести мне время с тобой сегодня ночью, мой дорогой.
Бросая вызов тем, кто беспокоится о ней, королева надела платье, предназначенное для теплой погоды. Оно было сшито из белой с серебром тафты, отделано золотом и большим количеством ярких, драгоценных камней. Ее шею украшали жемчуга, большинство из которых были грушевидной формы, и на ней была королевская корона. Она прибегла к старому трюку. Придворным дамам было приказано одеться в темные тона, чтобы великолепие наряда королевы было еще больше подчеркнуто.
Платье Валентины было из золотого с красным бархата и отделано небольшими жемчужинами, гранатами и агатами. Если королева являлась самой величественной женщиной, леди Бурк была самой довольной, потому что королева удовлетворила ее просьбу. После празднества Валентина будет свободна от своих обязанностей на целых два дня.
Почетным гостем праздника был венецианский посол Джованни Скарамелли. Елизавета произвела на него глубокое впечатление. На безупречном итальянском языке она упрекнула его, что венецианцы дождались сорок пятого года ее правления, прежде чем прислали своего посла. Разве Венеция считает Англию страной, не стоящей внимания? Или, быть может, они просто не считали стоящей своего внимания королеву? Она мило извинилась за свой итальянский, сказав, что выучила его в детстве, но в течение многих лет не говорила на нем. Она надеялась, что он поймет ее. Посол, несомненно, хорошо понял ее, потому что она безупречно владела его родным языком. Она, как докладывал он в посланиях своим хозяевам, полностью соответствовала своей репутации, несмотря на свой почтенный возраст и «светлые волосы, цвет которых не мог быть создан природой».
Возбуждение, в которое пришел двор от визита венецианского посла, улеглось, и двор погрузился в скучную зимнюю рутину. Графиня Ноттингем боролась с тяжелой простудой и умолила Елизавету позволить ей удалиться от двора и уехать домой поправляться после болезни, которая, казалось, только ухудшилась. Королева дала согласие, но была сильно опечалена отъездом любимой кузины.
В течение нескольких недель двор был вынужден сидеть в четырех стенах из-за плохой погоды. Когда кончился февраль, английская весна начала подавать признаки своего прихода. Гуляя в саду впервые за всю зиму, королева и леди Скруп увидели яркие желтые и фиолетовые крокусы, усеявшие лужайки, и маленькие, ранние, бледно-желтые нарциссы, расцветшие под прикрытием стены, окружавшей сад. Королева радовалась.
Холодная зима почти кончилась. Она и леди Скруп вместе прогуливались, пересмеиваясь, когда подбежал паж королевы с только что полученным посланием для его госпожи. Елизавета с нетерпением вскрыла послание, потому что оно было от графа Ноттингема. Она прочла его, вскрикнула и потеряла сознание.
Леди Скруп опустилась на колени перед Елизаветой, а юный паж побежал за помощью.
Когда королеву положили в кровать, леди Скруп и Валентина быстро прочли письмо. Леди Хауард умерла.
— Пусть Господь сжалится над ее доброй душой, — сказала Валентина.
— Аминь — прошептала, рыдая, леди Скруп. — Ах, дорогая леди Бурк, я не знаю, как она переживет это! Кейт была с ней почти всю ее жизнь.
Королева не вставала с постели в течение нескольких дней, отказываясь видеть кого-либо, кроме двух дам.
Французскому послу, месье Бомонту, было сказано, что ее величество в трауре.
На самом деле Елизавета Тюдор была вне себя от скорби, и вместе с ее печалью усиливались симптомы простуды. Она отказывалась принимать лекарства, назначенные врачами, тряся головой и отталкивая их от себя. Она сидела на полу на подушках, явно забыв о холоде и об окружающих. Не ела и не переодевалась.
Огромный нарыв в горле мешал ей говорить, а постоянная температура истощала ее силы, как и ее постоянные слезы.
Нарыв в ее горле прорвался. Это чуть было не удушило Я совершенно обессилило ее, но врачи убрали гной, и Елизавета почувствовала себя немного лучше.
В течение нескольких дней казалось, королева поправится К ней вернулся аппетит, и ее уговорили погулять еще раз в саду. Это было одно из немногих занятий, которые еще доставляли ей радость. Но, как только решили, что она поправляется Елизавета Тюдор снова впала в состояние глубокой скорби.
— Дорогая мадам, нет ли какого-нибудь тайного повода для вашей печали? Может быть, мы сможем смягчить ее? — спросила Валентина королеву, которая снова стала сидеть на по душках на полу своей спальни.
Елизавета долго смотрела на Валентину. Наконец, глубоко и скорбно вздохнув, сказала:
— Нет, дитя мое, в этом мире нет ничего, что волновало бы меня. — Она снова замолчала и, казалось, впала в какой-то транс, держа во рту палец.
Дамы королевы отвернулись, чтобы скрыть слезы. Даже глупцу было понятно, что конец близок.
Из Лондона пришло известие, что в городе и его окрестностях началась чума. Для чумы было еще слишком рано. Такое раннее появление чумы предвещало самую сильную эпидемию за последние годы.
— Наше присутствие здесь не приносит ничего хорошего, — наконец сказал граф Линмут своим родственникам. — Королева забыла о том, что мы здесь. Думаю, что мне и Эйнджел лучше уехать домой в Девон. Опасно оставаться здесь, когда по соседству свирепствует чума. Умоляю вас, не рискуйте, если в вас больше нет необходимости.
— Я должна дождаться конца, — твердо сказала Валентина.
— Конечно, — ответил Роберт Саутвуд, как будто ожидал именно такого ответа. — Это твоя обязанность. Вал, и, подобно всем женщинам в нашей семье, ты хорошо знаешь свои обязанности.
Прибыл в траурной одежде граф Ноттингем; чтобы попытаться подбодрить королеву, но, увидев его, она жалобно заплакала.
— Она не ест, не принимает лекарства и не ложится в кровать, — сказал Роберт Сесил графу.
Чарльз Хауард опустился на колени перед королевой, которая сидела на полу на подушках. Поцеловав по-прежнему красивые, но беспокойные руки своей кузины, он стал просить ее выпить немного бульона.
— Ах, Чарльз, разве я не знаю своего организма? — раздраженно сказала она. — Я не так плоха, как вы все себе это представляете.
— Тем не менее, Бесс, вы должны что-нибудь поесть, — сказал он ласково. — Ваши дамы и бедный маленький Пигмей не обладают вашей стойкостью. Вы до смерти пугаете их своей меланхолией. Кейт была бы очень сердита, и вы об этом знаете. Вы их королева и должны быть такой же храброй, какой были всегда!
Елизавета Тюдор посмотрела прямо на своего кузена и пылко сказала:
— Всю жизнь, Чарльз, я была вынуждена быть храброй, и я такой была! С самого рождения мне необходимо было быть храброй, потому что я осмелилась огорчить великого Гарри тем, что оказалась просто девочкой вместо столь желанного сына. Мое появление на свет послужило причиной смерти моей бедной матери, когда мне не было и трех лет, но и тогда я была храброй! Даже ребенком я понимала опасность, которая окружала меня, я видела, как бедная королева Джейн умерла при родах, подарив моему отцу сына. Их слуги так беспокоились из-за бедного Эдварда, что забыли о королеве, тем самым убив ее. Я видела, как расторгался брак отца с Анной Клеве только потому, что она была не такой молодой и красивой, какой на портрете ее изобразил Гольбейн. Я видела, как бедную Кет Хауард обезглавили на Тауэр-Грин так же, как и мою бедную мать, а потом Кетрин Парр пала жертвой политики двора моего отца. Но я была храброй, Чарльз! Храброй, когда Том Сеймур пытался соблазнить меня, чтобы получить мой трон. Он почти разбил сердце Кетрин Парр, потому что был единственным мужчиной, которого она любила. Я была храброй, когда те, кто стоял вокруг моей сестры Марии, хотели убить меня.
Потом я стала английской королевой. Но даже после этого я не была в безопасности. Я не могла выйти замуж за единственного любимого мной человека и поняла, что брак вообще поставит под угрозу меня и мое положение, и тем не менее я была храброй, Чарльз!
Я связана, милорд! Я связана железной цепью, затянувшейся вокруг моей шеи, и так было с момента моего появления на свет. Я связана, и ничто не может изменить этого сейчас!
Ее слова причиняли ему боль, потому что он знал, что они правдивы, и впервые в жизни он наконец понял, как отчаянно одинока была всегда его кузина, Елизавета Тюдор. Граф Ноттингем поморгал, чтобы сдержать слезы.
— Съешьте просто немного бульона, Бесс, — взмолился он. Она увидела его отчаяние, и королевское чутье взяло верх над ее состоянием. Она погладила его по лицу.
— Хорошо, Чарльз, я съем немного супа, — сказала она. Пока Роберт Сесил вздыхал с облегчением, леди Бурк поспешила к буфету и налила немного горячего супа в фарфоровую чашку, которую вставила в серебряный с филигранью держатель, Джоанна Эдварде принесла Валентине ложку и набросила ей на руку салфетку. Валентина отнесла суп лорду Хауарду, передав ему плошку с держателем, и ласково положила салфетку под подбородок королевы, получив в ответ мягкую улыбку.
Вокруг дворца Ричмонд собирались тихие группы людей из близлежащих деревень, чтобы поглазеть на приезд знатных и не очень знатных людей. Не было никакого официального извещения о состоянии королевы, тем не менее люди каким-то загадочным образом узнали, что с королевой, которая так долго правила ими, не все в порядке. Елизавета Тюдор была дорога им, и их тревога проявлялась в том, что они собирались вокруг ее дома, ждали, смотрели и молились.
— Ну! — сказала королева. — Я разделалась с этим чертовым супом, Чарльз. Теперь оставь меня в покое!
— Вы должны отдохнуть, — пожурил ее граф. — Вам надо лечь в кровать, Бесс. Сесил говорит, что вы много дней не ложились в кровать.
— Если бы ты увидел в своей кровати то, что я вижу в своей, Чарльз, ты бы не уговаривал меня лечь в нее, — ответила Елизавета твердо.
— Ваше величество видит привидение? — осмелился задать вопрос Роберт Сесил.
Королева гневно посмотрела на него, но на крючок не попалась.
— Милорд, — прошипела леди Скруп, — думаю, вы зашли слишком далеко!
— Прошу вас, Бесс, ложитесь в кровать, — умолял ее Чарльз Хауард. — После хорошего ночного сна все будет выглядеть гораздо лучше.
— Да, — согласился Роберт Сесил. — Вы, ваше величество, должны лечь в постель, хотя бы для того, чтобы порадовать людей, которые за вас беспокоятся.
— Коротышка, коротышка, был бы жив твой отец, ты бы не осмелился так много говорить! Но ты знаешь, я должна умереть, и это делает тебя таким дерзким. Слово «должно» не из тех, с которыми можно обращаться к королевским особам! — едко ответила королева бедному Сесилу.
Роберт Сесил съежился, получив нагоняй от королевы, и больше не сказал ни слова.
В конце концов лорд Хауард взял верх над своей кузиной, и Елизавета согласилась лечь в кровать. Ее дамы сняли с нее испачканные одежды и нежно вымыли ее истощенное и морщинистое тело, надели на нее чистую белую шелковую ночную рубашку, пахнущую лавандой. Редеющие волосы королевы, когда-то ярко-рыжие, сейчас ставшие тонкими и тускло-серыми, были расчесаны, заплетены в косу и завязаны розовой лентой, что, казалось, позабавило Елизавету. Наконец, завернув ее в стеганый красный бархатный халат, ей помогли добраться до кровати. Но она отказалась лечь и отдохнуть.
Голос снова отказал ей, и она общалась с ними знаками. Есть она больше не хотела, только отхлебывала время от времени вина. Следующие четыре дня она просидела в подушках кровати, глядя прямо перед собой, не говоря ни слова и отказываясь есть и пить. Ее бросало то в горячий, то в холодный пот. Палец снова оказался у нее во рту.
Ее обслуживали только четыре дамы и две старшие фрейлины, потому что леди Бурк посоветовала леди Скруп удалить младших фрейлин, чтобы они не видели мучений королевы. Леди Скруп согласилась.
— Сейчас, когда болезнь на переломе, нам не нужны падающие в обморок девушки. Не отослать ли их домой? — спросила она Валентину.
— Думаю, нет, — ответила та. — Это было бы расценено как бесцеремонность с нашей стороны. И я считаю, что девушки должны быть здесь, чтобы присутствовать на похоронах королевы. Ее величеству не хотелось бы, чтобы ее последний выход сопровождался подавленным настроением, разве не так?
Леди Скруп улыбнулась:
— Вы так молоды, моя дорогая, и так мудры. Она никогда не считалась с дамами. Вы тронули ее сердце так, как никто другой. Я могу сказать вам сейчас, поскольку она не может выбранить меня за мой длинный язык, что королева молилась ежедневно о вашем возвращении, часто говоря мне, когда мы были наедине, что она задается вопросом, живы ли вы и когда вернетесь. У королевы с самого начала было к вам особое отношение, потому что она очень любила вашего отца и соединила в браке ваших родителей. Однако она любила вас из-за вас самой.
Леди Скруп на мгновение запнулась и потрепала Валентину по руке.
— Вы хорошо служили ей, моя дорогая. Вы служили ей с добрым сердцем в то время, когда с ней было не очень легко. Вы знаете, мы допускали в наш круг мало новых людей, потому что с годами королеве перестали нравиться перемены, но тем не менее вы очень легко вошли в наше общество, несмотря на вашу молодость. Вы были как яркий луч света в нашей темной зиме, леди Бурк. Благодарю вас за это.
— Вы не должны благодарить меня за то, что я выполняла свои обязанности, леди Скруп, — запротестовала Валентина. — Я всегда хотела служить королеве, и, если бы моя мать так настойчиво не хотела выдать меня замуж, я бы давно была при дворе. Нет, нет, леди Скруп! Не благодарите меня за исполнение мной моих обязанностей, потому что это было праздником для меня. Я люблю королеву даже больше, чем я люблю свою мать и мать своего мужа!
Днем позже в горле королевы прорвался второй нарыв. Речь ее снова восстановилась. Она попросила дать ей немного мясного бульона. Пришли врачи и осмотрели ее, качая головами и делая скорбные лица. Один из врачей осмелился спросить:
— Как вы можете проводить время, так мало разговаривая, ваше величество?
Королева пригвоздила говорившего к месту раздраженным взглядом и сказала:
— Я размышляю.
Врачи удалились. Дамы королевы снова сменили постельное белье и одежду на королеве и помогли ей лечь на огромную, замысловато украшенную деревянную кровать.
Королева откинулась на подушки с атласными наволочками, укрытая вышитыми полотняными простынями и пуховым одеялом. Собрав вокруг себя своих дам, она сказала им с характерной для нее откровенностью:
— Я не хочу больше жить, я хочу умереть.
Послали за членами Совета, потому что сейчас стало совершенно необходимо, чтобы королева назвала имя своего преемника. Они собрались вокруг ее кровати. Мужчины были потрясены ее видом, никогда раньше не видев ее в спальне без внешних атрибутов ее высокого звания. Неожиданно Елизавета превратилась в обыкновенную старуху.
Темные глаза королевы презрительно оглядели их, потому что она легко могла прочитать их мысли. Она всегда умела читать их мысли. Члены Совета неловко переминались с ноги на ногу, пока она пристально смотрела на них, потому что даже на пороге смерти Елизавета Тюдор была сильнее каждого из тех, кто был рядом с ней.
Заговорил Роберт Сесил:
— Мы поняли, что ваше горло очень сильно беспокоит вас, ваше величество, и мы бы не были такими назойливыми, но мы очень хотим быть преданными слугами вашего величества и выполнить все ваши приказания. Я буду называть всех претендентов на трон вашего величества, и если вы сделаете нам какой-нибудь знак — возможно, поднимете палец, — когда имя будет соответствовать вашему выбору, тогда все будет сделано в соответствии с приказаниями вашего величества.
Королева издала тихий раздраженный звук. Роберт Сесил стал быстро перечислять законных претендентов на английский трон. При упоминании Арабеллы Стюарт, которая была внучкой главной соперницы королевы Бесс Хардвик, графини Шрюсберри, Елизавета Тюдор скорчила неодобрительную гримасу.
Сесил продолжил:
— Остаетесь ли вы в своем прежнем намерении объявить короля Шотландии, Якова Стюарта, своим преемником?
На мгновение все в комнате затаили дыхание. Понимая, Что это был ее последний и, вероятно, самый важный гражданский долг, Елизавета Тюдор с большим усилием прижала руки к вспотевшему лбу, имитируя королевскую корону на голове, и проскрипела одно-единственное слово «Да!». Потом закрыла глаза и заснула впервые за много дней.
Члены Совета, спотыкаясь, удалились от кровати королевы, измученные больше самой умирающей правительницы. Дело сделано! У Англии снова будет король! Через несколько дней править будет король Яков Шотландский, объединив два старинных королевства, которые так давно воевали между собой.
— Проследите, чтобы все было готово к неизбежному, — приказал Роберт Сесил своему секретарю, когда они вышли из комнаты. — И никто не имеет права покидать дворец без моего письменного разрешения. Где сэр Роберт Кери?
— Здесь, Сесил! — Племянник королевы подошел к Сесилу.
— Вы готовы ехать в Шотландию, сэр?
— Да, милорд. Для меня по всему пути расставлены пощади, — ответил Кери.
Дверь затворилась за мужчинами, и королевская спальня снова погрузилась в тишину, которая нарушалась лишь осторожными движениями женщин и потрескиванием дров в камине. На улице пошел дождь и начался ветер.
— Итак, наконец дело улажено, — тихо сказала леди Скруп.
— Разве были какие-то сомнения? — ответила леди Дадли.
— Интересно, каким будет двор короля Якова? — отважилась спросить леди Саутвелл.
— Какое это имеет значение? — сказала леди Скруп. — Нас здесь не будет. Мы представляем собой прошлое правление. Старики уйдут, и придут новые люди.
— Возможно, леди Бурк будет приезжать к новому двору, — сказала леди Дадли. — Она молода, и если я правильно помню, у нее есть невестка, которая замужем за графом Брок-Кэрном, кузеном короля Якова.
— Да, — сказала ей Валентина, — это младшая сестра моего мужа, Велвет Гордон. Однако я не уверена, будем ли мы с Патриком представлены к новому двору. Мы предпочитаем жить в деревне и, будучи молодоженами, хотим иметь семью.
— Жить при дворе очень дорого, — заметила леди Саутвелл.
Гонория де Бун открыла на стук дверь и впустила архиепископа Кентерберийского, Джона Уитгифта, и несколько его священников. Войдя в комнату, пятеро мужчин преклонили колени у кровати королевы и начали молиться.
Королева проснулась и сердито прошептала им:
— Убирайтесь все вон! Я не неверующая, но я очень хорошо знаю, что все вы безграмотные попы! Вон из моей спальни!
Духовные лица поспешно ретировались.
Валентина поднесла чашку с теплым вином и настоем трав ко рту королевы, чтобы облегчить ей боль в горле. Королева с трудом проглотила немного настоя, потом легла. Валентина хотела уйти, но костлявые пальцы королевы поймали ее за рукав, и она снова повернулась, наклонилась над ней и услышала произнесенные шепотом слова:
— Не забывайте меня, дорогое дитя! — сказала Елизавета. — Уезжайте домой, когда все кончится, и назовите в мою честь свою старшую дочь Елизаветой.
— Обязательно, дорогая мадам, — хрипло ответила Валентина, не в силах сдержать слезы, и поцеловала руку королевы.
Елизавета Тюдор слабо пожала пальцы Валентины и проговорила:
— Скажи этой женщине, что я буду ждать ее. — Потом закрыла глаза и снова заснула.
Когда часы пробили шесть вечера, Елизавета проснулась и слабым голосом попросила послать за Джоном Уитгифтом, потому что хотела помолиться с ним. Он вернулся со своими священниками и стал на колени перед ее кроватью. Королева лежала на спине, одна ее рука лежала на кровати, другая свешивалась с нее. Архиепископ взял ее тонкую руку, и королева отвечала на его вопросы о ее вере, открывая или закрывая глаза.
Потом Джон Уитгифт сказал ей:
— Вы были великой и славной королевой, Елизавета Тюдор, но сейчас настал ваш смертный час, и вы должны предстать перед самым великим властителем.
Слабая улыбка тронула губы королевы, и она закрыла глаза. Спустя мгновение архиепископ попытался встать, думая, что королева уснула, но глаза Елизаветы открылись, и она жестом попросила его продолжать молитвы. Она сцепила свои пальцы с пальцами архиепископа тем же самым жестом, каким ее отец держал руку архиепископа Кренмера много лет назад.
— Внемли гласу вопля моего, отец небесный и Господь всемилостивейший, — молился Джон Уитгифт, — услышь смиренный голос мой… встреть ее благословениями благости… успокой и наставь ее… воздай ей за дела рук ее и сними грехи с нее… и помилуй нас… — Архиепископ читал свои заступничества от имени Елизаветы Тюдор до тех пор, пока, наконец, несколькими часами спустя она не погрузилась в глубокий сон. Архиепископу помогли встать, и он со священником медленно вышел из комнаты. Доктор Перри, который был любимым духовником Елизаветы, остался при королеве.
Оставалось только ждать. Гонория де Бун и Габриэль Эдварде сидели вместе на скамейке у камина и от усталости клевали носами. Леди Саутвелл откровенно спала в кресле, похрапывая и склонив голову набок. Леди Дадли и леди Скруп молились, а леди Бурк сидела около кровати королевы, напротив доктора Перри.
В полночь кончился дождь, и ветер улегся, на смену дню марта двадцать третьему пришел день двадцать четвертый. За стенами дворца Ричмонд было тихо, как тихо было и в Лондоне, городе Елизаветы.
Свечи догорели, и вскоре только камин освещал огромную спальню. Усталость одолела их, и они заснули.
Часы, пробившие три, разбудили Валентину, которая вздрогнула, и повинуясь предчувствию, повернулась, чтобы посмотреть на королеву. Взяв маленькое зеркало, висевшее на золотой цепочке на ее поясе, она подержала его перед лицом королевы. Зеркало осталось совершенно незатуманенным.
Со слезами, стекавшими по ее лицу, леди Бурк встала и, пройдя по спальне, разбудила леди Скруп.
— Королева умерла, — шепнула она этой доброй женщине. — Думаю, что она умерла только что, потому что я спала очень недолго.
— Мы все заснули, — тихо сказала леди Скруп. — Как похоже на королеву — заснуть, когда мы не смотрели на нее. Ее последняя маленькая шутка над нами. — Поднявшись со стула, она подошла сама посмотреть на свою госпожу. Потом с глубоким вздохом сказала:
— Да. Бесс умерла. — Она подняла еще теплую руку королевы и сняла с ее среднего пальца кольцо с синим сапфиром, которое было подарено королеве графом Эссексом. Это послужит доказательством королю Якову Стюарту, что его кузина действительно мертва. Живая Елизавета никогда бы не рассталась с этим драгоценным свидетельством любви.
Она торопливо пошла к дверям спальни и, открыв дверь, тихо приказала, чтобы к ней прислали брата, сэра Роберта Кери. Она молча отдала ему кольцо, потом, рыдая, они обняли друг друга.
— Я скажу Сесилу — сказал сэр Роберт, — а потом я еду в Шотландию. Королева умерла. Да здравствует король! — Он повернулся и ушел, а в королевской спальне все громче слышались горькие рыдания.
Валентина не могла вспомнить, когда она так уставала, но она еще не могла покинуть королевскую службу. Она и остальные сопровождали тело королевы по реке в Уайтхолл, где оно оставалось выставленным для прощания под присмотром дам Елизаветы в течение пяти недель.
Рассвет 28 апреля был чистым. Небо было ярким, безоблачно-голубым. Солнце заливало лучами сверкающую Темзу, деревья зазеленели молодой листвой, цветы пышно цвели, когда Елизавета Тюдор совершала свой последний путь по Лондону, — городу, который так любил ее и был так постоянно предан ей.
Все атрибуты королевского траура были приготовлены, чтобы проводить Елизавету Тюдор. Процессия двигалась по улицам города к последнему пристанищу в Вестминстерском аббатстве, где она успокоится рядом со своей несчастной сестрой Марией. Улицы заполнили толпы людей. Похоронной процессии было трудно двигаться. Люди вывешивались из окон, сидели на крышах и даже на водосточных желобах.
Портрет Елизаветы в мантии и короне со скипетром и державой был установлен на крышке ее гроба. Голова на портрете, нарисованная господином Максимиллианом Кольте, была так жизненно похожа, что, увидев портрет, горожане начинали плакать и вздыхать. Большинство из них не помнило никакого другого правителя, кроме Елизаветы Тюдор. Она правила Англией в течение 44 лет и дней, дольше, чем любой английский правитель со времен Эдуарда III.
Валентина, одетая в глубокий траур, отдавая последнюю дань королеве, сумела получить у автора баллады пергамент с поэмой, в которой оплакивалась смерть королевы. Она прочла ее один раз и показала Патрику, прежде чем положить в карман и забрать домой.
Она правила этой страной сама,
Мужчине обязана не была.
Властвовала над всеми она,
И все же женщиной только была.
Валентина громко рассмеялась, читая последнюю строчку, а Патрик, усмехнувшись, сказал:
— Ни один из тех, кто лично знал Елизавету Тюдор, не мог проводить ее эпитафией: «И все же женщиной только была»! Тем не менее под этим подразумевается похвала, и я уверен, что королева оценила бы ее.
— Возможно, — решила Валентина, слегка улыбаясь. Потом вложила свою руку в руку мужа и объявила:
— Я готова ехать домой, милорд.
— В Клерфилд, моя голубка? А чем мы займемся там, как только приедем? — поддразнил он ее, ласково улыбаясь. Их любящие взгляды встретились.
— Я не знаю, что ты будешь делать, милорд, — буднично сказала Валентина, — но я намерена готовиться к появлению ребенка.
— Нашего ребенка? — Он был совершенно поражен Нашего ребенка? — повторил он.
— Милорд, разве не этого ты хотел? — спросила она с улыбкой.
— Ты беременна? — Его лицо было восторженным.
— Да, — сказала она спокойно, — разглаживая платье на своем плоском животе. — Я беременна, Патрик.
— Когда? — Голос его взвился от счастья.
— В ноябре, наверное, в середине месяца, — тихо сказала она — Сын! — радостно крикнул он так, как будто он один был ответствен за такой чудесный поворот событий.
— Дочь, милорд, — поправила его она. — И ее назовут Елизаветой!
