- Гарем, #2
50
Проснувшись, Кат с удивлением обнаружила, что лежит в своей постели. Она уселась и спросила у Сюзан:
— Как я снова сюда попала?
— Вас принес он сам. Сам господин Чикалазаде! Вы спали так сладко, что он не пожелал вас беспокоить. Я так испугалась, когда он вошел с вами на руках… Но он был очень добр и показался вовсе не таким чудовищем, как я представляла. Мне понравился.
— Да, он не зверь, — тупо согласилась Кат. Потом ее голос задрожал. — Но я не могу смириться с такой жизнью, Сюзан. Я хочу Френсиса! Хочу домой! Хочу быть свободной! — И она зарыдала.
Когда прошло несколько минут, а Кат все плакала, Сюзан послала рабыню за евнухом Османом. Тот немедля прибежал и спросил:
— В чем дело, Мара?
— Моя дама, сэр. Она вся изошла слезами! Я уже все пыталась сделать!
Осман склонился над Кат.
— Почему ты плачешь, Инчили? Разве что-то тебя огорчает?
А она даже и не заметила его. В отчаянии негр послал за Хаммидом. Великий евнух явился и жестом отослал обоих слуг. Потом сел у кровати и стал ждать.
Истерические рыдания продлились еще несколько минут, а затем стали стихать, пока совсем не смолкли. Кат села, лицо ее было мокрым и припухлым. Евнух, не говоря ни слова, протянул ей большой красный платок.
Вытерев себе лицо, она звучно высморкалась.
— Очень хорошо, Инчили, скажи, что тебя печалит, — сказал Хаммид.
— Все! — взорвалась пленница. — Я хочу быть свободной! Не могу перенести, что меня держат в клетке! В моей стране женщины свободно ходят повсюду. Здесь я заточена в гареме и гуляю только в саду за высокими стенами. Ненавижу все это! Ненавижу!
Негр понимающе кивнул. Обычный случай со вновь поступившей невольницей. Можно даже пойти на уступки, и немалые, лишь бы Инчили была довольна. Уже много лет Хаммид искал такую женщину, ибо желал уравновесить влияние, которое оказывала на его господина Латифа Султан. Красивая и умная, османская принцесса покорно принесла мужу троих сыновей и дочерей-близняшек, но особых чувственных позывов не испытывала. Поэтому она не возражала против огромного гарема, нужного супругу, чтобы удовлетворять его ненасытный аппетит. Но Великий евнух беспокоился, вдруг визирь попадет под влияние какой-нибудь интриганки, и тогда дом, которому он, Хаммид, отдавал столько сил, превратится в настоящее поле сражения. А учитывая высокое положение Чикалазаде-паши, интриганка могла даже вмешаться в государственную политику.
В Инчили же Великий евнух нашел именно то, что искал. Он быстро понял, что его новая подопечная не только умна, но и нравственна. Да еще красива и на редкость мудра. И, что важнее всего, обладала столь же неуемной чувственностью, что и его господин. Хаммид даже подумал, что Латифа Султан с Инчили могли бы подружиться, и с их помощью он сумел бы направить Чикалазаде по пути величия. Ибо евнух был честолюбив, а заведовать домом великого человека казалось ему целью, к которой стоило стремиться.
— Я получу для тебя разрешение гулять в саду Латифы Султан. Он не огорожен, открыт и морю, и небу.
Также предложу моему господину, чтобы он брал тебя на прогулки в своей лодке. Тебе это понравится?
Она кивнула.
— А потом, — продолжил негр, — когда все утрясется, я позволю тебе выходить в город на рынки.
— О да, пожалуйста, Хаммид!
— Хорошо! Теперь прошла твоя истерика?
— Да!
Евнух ласково улыбнулся.
— Я рад, Инчили! Господин Чика говорил мне сегодня утром, до чего он насладился с тобой. Ты ублажила его, как никакая женщина прежде. Сегодня снова пойдешь к нему.
Кат взяла оторопь; мысли обгоняли одна другую. Наконец она решила: «Если уж мне суждено пока это выносить, то буду извлекать пользу для меня самой и для Сюзан».
Она посмотрела на Великого евнуха.
— У меня нет одежды. Самая последняя наложница в этом гареме имеет больше платьев, чем я! Мне что, будут выдаваться жалкие клочки кисеи на каждую ночь? Если уж я должна услаждать моего господина Чика, то пусть мне позволят самой выбрать себе гардероб. По опыту знаю, Хаммид: чтобы удержать мужчину в постели, нужно нечто большее, чем просто умение. Или тебе все равно, как скоро я надоем Чика-паше?
Евнух пришел в восторг. Может, она еще и не совсем готова отдаться вся, но этот чисто женский интерес к тряпкам — очень добрый знак.
— Я пошлю за торговками с базара, чтобы ты сама выбрала товар. Если приглянутся какие-либо ткани — покупай! Наши швеи сошьют тебе платья. Сможешь также купить драгоценности, сурьму и духи. — Хаммид ощутил себя невероятно щедрым. — Когда выберешь, что захочешь, Осман позаботится, чтобы женщинам заплатили.
Столько всякой всячины принесли торговки, что у Кат глаза разбежались. И она ни в чем себе не отказала. Купила несколько дюжин кисейных блузок, белых и цветных, шаровары с жакетками под цвет и длинные восточные халаты зеленого, розовато-лилового, сиреневого, бирюзового, бледно-голубого и ярко-розового оттенков.
Пожелала оставить себе и несколько рулонов материи: синий шелк, расшитый маленькими звездочками, толстый красный атлас, бледно-зеленую парчу, посверкивающую золотыми нитями, и кисею, золотистую и серебристую.
Впрочем, у торговки красками для лица она купила одну лишь краску для век, презрев хну, белую ртутную мазь и красную губную помаду.
Торговке духами повезло больше, она продала Кат три хрустальных флакона. В одном был мускус, в другом — духи из дикорастущих весенних цветов, а в третьем — что-то лесное из зеленого папоротника и мха.
Потом пришли женщины с драгоценностями на подносах, и тут Катриона проявила большую разборчивость. Она взяла дюжину небольших золотых браслетов и дюжину серебряных. Прельстили ее тонкие золотые цепочки, некоторые простые, а некоторые с аметистами, гранатами, топазами, аквамаринами или оливинами. Приобрела несколько четок — из бирюзы, жадеита и коралла, как белого, так и розового. Последними покупками стали жемчужные ожерелье на тонкой золотой нити и серьги ко всему, что уже было куплено.
Когда Осман возмутился ее расточительностью, она сразу же осадила:
— Иди к Великому евнуху, ты, насекомое! Если он скажет нет, тогда я подчинюсь.
Осман вздохнул и расплатился с довольными торговками.
А Катриона немного поела и затем провела два восхитительных часа в гаремных банях, где ее обхаживали как могли. До главной банщицы уже дошел слух, что новая наложница в большой милости у господина. Снова очутившись у себя в комнате, она заснула, а когда, уже ближе к вечеру, ее разбудили, опять откушала свежего йогурта и фруктов.
Перебирая купленные одежды. Кат остановилась на зеленоватом цвете оттенка незрелого лимона. Шелковые шаровары стягивала у каждой лодыжки манжета немного более темного тона, вышитая золотыми цветами. Прозрачная шелковая блуза имела на длинных рукавах перемежающиеся полосы этих же двух тонов, а поверх Катриона надела короткую, без рукавов жакетку, конечно, тоже из зеленоватого шелка; бока и низ ее украшало богатое золотое шитье с жемчугом. Крохотными жемчужинами было оторочено и болеро. На бедра подошел шелковый пояс с неизменными золотыми и зелеными полосками. Замшевые тапочки посверкивали множеством жемчужных цветочков. Свои золотистые волосы она покрыла длинной полупрозрачной вуалью, тоже из зеленого шелка, а на шею надела два ожерелья — одно жадеитовое, другое жемчужное. На руки нанизала золотые браслеты, а в уши вставила серьги из золота и жадеита.
Когда Хаммид увидел свою любимицу в новом наряде, то его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Великолепно, Инчили, — воскликнул он, — у тебя есть и вкус, и чувство стиля!
Негр проводил ее до спальни визиря, а прощаясь с ней перед самыми дверями, напутствовал:
— Желаю тебе этой ночью испытать радость.
Кат спокойно прошла в комнату и увидела, что визирь уже ждет. В его серо-голубых глазах она прочла одобрение.
— Слышал, что ты тратишь мои деньги, — весело произнес паша и, протянув руку, стянул с ее головы покрывала.
— Вы говорите, мой господин, что получаете со мной удовольствие, и, однако, до сегодняшнего дня последняя из женщин вашего гарема имела больше, чем я. Я не жадна и не расточительна, но мне требуются одежды.
— С ними или без них, ты, Инчили, прекраснейшая из женщин.
И Кат увидела, что в его глазах вспыхивает желание.
Заметив шахматные фигуры, расставленные на низеньком столике, она спросила:
— Не хотите ли сыграть, мой господин Чика?
Визирь даже развеселился.
— А ты умеешь?
— И весьма неплохо, или по крайней мере так говорили оба моих мужа, — ответила она со спокойствием, которого не ощущала. — Рука вельможи указала на подушки, лежавшие подле фигур из слоновой кости, а сам он сел у тех, что были вырезаны из черного оникса. Но вдруг его глаза загорелись недобрым огоньком.
— Подожди!
Кат вопросительно подняла глаза.
— Сними жакетку и блузку, Инчили. Если уж ты так хочешь оттянуть неизбежное, то я по крайней мере буду наслаждаться зрелищем твоих грудей.
Она покраснела, и это визирю понравилось. Женщина разъярена, но вынуждена подчиниться. Чудесное, дикое создание, что за наслаждение — эта битва! В конце-то концов он ее все равно укротит. Представив, как Инчили станет вымаливать у него милостей, Чикалазаде испытал крайнее возбуждение. Подобно какому-то огромному зверю, его мужской орган вдруг ожил.
Катриона же играла с упрямой сосредоточенностью, которая восхитила визиря, и, поскольку он не мог отвести глаз от роскошных грудей противницы, его фигуры оказались в угрожающем положении. А она еще и намеренно выставляла свой бюст вперед и поводила им, соблазнительно покачивая. Чтобы устранить этот перевес, Чикалазаде обошел вокруг стола и сел рядом. И тут же, словно невзначай обвив ее рукой, обласкал мягкую грудь, насладившись растерянным вздохом шахматистки и внезапной твердостью розоватого соска. Голова паши склонилась, и он припал к шелковистому женскому плечу, передвигая одновременно своего короля на поле, казавшееся уязвимым. Взволнованная и переставшая думать, Кат сразу пошла ферзем и в ужасе услышала довольный смех визиря.
— Шах, моя рассеянная красавица, и… — он толкнул ее спиной на подушки, — мат!
И, прежде чем она опомнилась, Чикалазаде уже взобрался на нее и со смехом глядел сверху. А руки его поигрывали с тугими шарами, трепетавшими от каждого их прикосновения.
— Не гневись, моя нежная Инчили. Ты слишком сладостна, чтобы я мог устоять. И я не хочу с тобой игр, я хочу с тобой любви.
— А я не из ваших гаремных кисок, что немедля раздвигают ноги перед своим господином, — огрызнулась Кат. — Я не уступлю. Это будет изнасилование!
Визирь снова рассмеялся, а глаза его озорно засверкали.
— Хорошо, — согласился он, — тогда это будет изнасилование волнующее и приятное.
И Катриона почувствовала, как его руки развязывают пояс у нее на бедрах и дюйм за дюймом стягивают шаровары.
— Нет! — завизжала она. — Нет!
Бешено отбиваясь, Кат даже попробовала царапаться, но Чикалазаде только рассмеялся. Мужчина был намного сильнее, и Кат стала уставать. Успешно стянув с нее одежды, он и сам, все еще обхватывая ее ногами, сумел сбросить свои шаровары. Теперь их горячие нагие тела соприкасались по всей длине, и визирь наслаждался атласной гладкостью ее кожи. Он уже потянулся было к сладостным устам, но Катриона в ярости отвернула лицо.
Смеясь, паша захватил тогда ее голову меж своих ладоней, и уклониться от его рта оказалось уже никак нельзя.
Она еще пыталась сопротивляться, но тут мучитель провел своим нежным языком по ее маленьким белым зубкам, и в ней самой уже взметнулось пламя желания.
Несогласные губы разошлись со слабым стоном отчаяния, и она задрожала под телом мужчины. А его губы медленно перешли к ней на веки, трепетно их поцеловали, а затем и щеки, мокрые от слез. Но вот визирь остановился и, опершись на локоть, тихо спросил:
— Почему ты не можешь вся мне отдаться?! Твое тело жаждет моего, однако ты отказываешь мне в полной победе.
— Я… я… я не люблю вас, мой господин Чикалазаде.
Я люблю своего мужа. В моей стране женщина, которая отдает свое тело мужчине без любви, считается самой последней тварью.
— Но я люблю тебя. Нет, Инчили, не смотри так недоверчиво. Я говорю правду. Если бы меня волновало только одно твое прелестное тело, то меня не заботили бы твои чувства. Но они меня заботят. Если я не буду обладать тобой вполне, любовь моя, то не смогу обладать тобой вовсе, а это мне непереносимо. — Напряжение, звучавшее в его голосе, даже пугало. — Ты никогда больше не увидишь своего мужа. Теперь ты принадлежишь мне. Но я запасся терпением, ибо хочу, чтобы ты меня любила.
И снова ее губы ощутили этот чувственный рот, требовательный и жгучий. Не в силах сдержаться. Кат прильнула к ненасытному мужчине и почувствовала, как его руки поглаживают ее дрожащее тело. Губы визиря оказались на ее грудях, и язык уже мучил их, пытал, чертил свои узоры, и соски немедленно восстали в ответ жесткими остриями. Но вот он двинулся дальше по животу, подрагивающему под его прикосновениями, и стал опускаться ниже и ниже, ища доступа к ее сладости. С каждым разом его язык погружался все глубже, пока она совсем не потеряла голову от накатывавшихся на нее волн удовольствия. А затем и сам мужчина вошел в нее, твердый и острый, и Кат закричала от блаженства, со стыдом умоляя любовника не останавливаться.
Но и Чикалазаде никогда в жизни так не желал протянуть наслаждение. Эта женщина воспламеняла его страстью, несравнимой с тем, что он знал прежде. Его кипучее семя уже бурно в нее изливалось, и наложница голосила от радости.
Но потом, успокоившись в его объятиях, она снова зарыдала, смачивая слезами волосы мужской груди. Визирь крепко прижал чужестранку к себе, поглаживая ее золотистые волосы и утешая нежными словами. На какой-то короткий миг он проникся ее горем, ибо сам осознал, что если когда-нибудь потеряет Инчили, то его собственная жизнь лишится смысла. Он, Чикалазаде-паша, великий визирь султана Мохаммеда III, оказался пленником в сетях у этой прекрасной, непокорной невольницы. Какая ирония судьбы!
Плач прекратился, и Чикалазаде уснул, не выпуская ее. Проснувшись в ночной тьме, он почувствовал, что женщина не спит.
— Хаммид сказал, — тихо произнес визирь, — что ты ощущаешь себя в заточении. Не хочешь ли выехать со мной завтра ночью? Будет полнолуние, а у меня на Босфоре есть небольшой островок. Там есть беседка, и крыша в ней открыта небу. Завтра вечером я увезу тебя туда и буду любить под звездами при лунном свете.
Она задрожала, и, почувствовав это, Чикалазаде повернулся и притянул ее в свои объятия. Его губы были нежны, нежно было и его тело; визирь снова овладел Катрионой, насладившись слабым стоном ее уступки. На этот раз она уже не плакала, а потом даже ласково прильнула к нему.
Вышло очень удачно, что на следующий день у Чика не оказалось государственных дел, ибо он не мог думать ни о чем, кроме Инчили. Утром визирь обсудил со своим управляющим, что надо подготовить к вечеру. А ближе к полудню отправился навестить жену.
Латифа Султан была правнучкой Селима I и внучкой единородной сестры Сулеймана Великолепного.
Эта красивая женщина унаследовала от прабабушки Фирузи Кадим нежнейший цвет кожи, а от бабушки Гюзель Султан — мягкий нрав. Ее длинные белокурые волосы имели серебристый оттенок, глаза отливали бирюзой. Замуж за Чикалазаде-пашу принцессу выдали еще девочкой, и дети их уже стали взрослыми и жили отдельно. Дни Латифы протекали в удовольствиях, а с мужем она сохранила дружбу. Раз в неделю, по пятницам, визирь приходил к ней в постель, но обычно просто спал, потому что она не была особо склонна к любовным утехам. Богатый гарем вполне удовлетворял чувственные запросы паши, а супруга достойно выполнила свой долг, родив ему детей, так что он относился к ее сдержанности с уважением.
В то ясное утро Чикалазаде сидел радом с супругой в небольшой беседке, откуда открывался вид на море. Паша выглядел слегка изможденным, и Латифа подумала, его возраст уже дает себя знать.
— За все те годы, что мы вместе, я никогда не просил об одолжении, — сказал визирь. Принцесса улыбнулась.
— Наверное, ты попросишь о большом одолжении, раз напоминаешь об этом.
— Ты — османская принцесса, и тебе никогда не грозило, что я приведу еще одну жену, ведь я могу сделать это только с твоего позволения. И пока я никогда не хотел брать другую жену.
— Это новая невольница, Инчили, — спокойно сказала Латифа. — Но разве мало, что ты обладаешь ее телом?
— Мало, — тихо отвечал визирь. — Хочу большего и не думаю, что она уступит, пока не станет моей женой.
— Она так сказала?
— Она не знает наших обычаев. Ей, по-моему, и в голову не приходило, что я могу захотеть взять ее в жены.
Но тебе она понравится, Латифа.
— И Хаммид меня в этом уверяет, — сухо заметила принцесса, а затем прямо взглянула на мужа. — Не знаю, должна ли я верить своим глазам, но они говорят мне, что ты влюблен. Может ли такое быть, чтобы великому Чикалазаде-паше вскружила голову простая женщина?
Ты и на самом деле в плену этой нежной страсти?
— Не смейся надо мной, Латифа, — жестко одернул ее визирь.
— О, мой дражайший Чика, я и не смеюсь! Поверь мне, вовсе нет! Ты просто всегда гордился, что твои чувства остаются при тебе. А теперь я вижу совсем другого человека. Очень хорошо, мой господин. Хаммид говорит, что мне не придется изображать забытую Гюльбехар подле твоей любимой Курхемы, так что я даю тебе разрешение взять Инчили второй женой.
Когда произойдет это радостное событие?
— Сегодня вечером, перед тем как я поеду с ней на остров Тысячи Цветов.
— Так скоро, мой господин?
— Инчили должна у меня забыть прошлое, за которое так цепляется. А став моей женой, она почувствует себя спокойнее. — Опустившись на колени, визирь взял руки Латифы и нежно поцеловал. — Спасибо, моя голубка. Ты всегда все понимала.
Он пошагал прочь по саду, а на принцессу, глядевшую ему вслед, накатилась волна жалости. Она еще не видела ту, которую звали Инчили, но ей уже было ясно, что муж, добиваясь обладания этой женщиной, ищет обладания луной. А такое желание никогда не осуществится.
