Глава 16
В королевском замке, высившемся над Эдинбургской скалой, воссоединенным супругам подыскали две небольшие спальни. Энгус Лесли проводил туда Жосслена после его беседы с королем. Когда проводник удалился, Жосслен еще несколько минут стоял в раздумье перед дверью. Затем, отбросив сомнения, он резким движением повернул дверную ручку, распахнул дверь и, войдя в комнату, обнаружил, что она пуста.
Он в удивлении огляделся по сторонам. За дверью оказалась маленькая комнатушка с прямоугольным дубовым столом и двумя стульями. Жосслен прошел через комнату, открыл дверь в дальней стене и попал во внутреннее помещение, где было одно окно, угловой камин и большая кровать, занимавшая почти все свободное место. Здесь Жосслен и нашел свою жену, стоявшую у открытого окна и глядевшую на город.
— Пока что нам придется остаться в Эдинбурге, — неуклюже проговорил он вместо приветствия.
— Почему? — раздраженно спросила она, так и не повернувшись к нему лицом. — Я хочу вернуться в Эльфлиа, пока еще в состоянии путешествовать. Я соскучилась по матери, а Мод не видела меня вот уже почти полгода.
— Эрик Длинный Меч должен понести наказание за свой поступок. Орудием казни стану я.
— Разве король Малькольм не может сам позаботиться об этом? — холодно спросила Мэйрин.
— Мог бы, если бы я ему позволил. Но я не позволил. Эрик Длинный Меч поставил под сомнение мою честь, и я имею право встретиться с ним в поединке.
— А как насчет моей чести? — спросила Мэйрин.
— Я сражусь с ним за нашу общую честь, Мэйрин.
— Нет, я так не думаю, милорд. Ты будешь сражаться с Эриком и убьешь его, но не ради твоей любви ко мне и не потому, что ты возмущен теми страданиями, что причинил мне этот человек. Ты будешь сражаться с ним и убьешь его потому, что думаешь, будто он изнасиловал меня и сделал мне ребенка. Ребенка, которого тебе придется признать своим. Сына, который станет твоим наследником. Ты будешь сражаться не за меня, Жосслен. Ты будешь сражаться потому, что чувствуешь себя оскорбленным. Но я должна раз и навсегда сказать тебе, что ты не прав. — Мэйрин наконец повернулась к нему, и Жосслен увидел, что глаза ее сверкают от гнева, который она отчаянно пытается подавить.
Гнев?! Почему же она сердится на него? Разве не он пострадал больше всех в этом происшествии?
— Вот уже второй раз ты клянешься мне, что отец этого ребенка не Эрик Длинный Меч, Мэйрин. Я люблю тебя, моя колдунья, и очень хочу поверить тебе, но как это сделать?! — с отчаянием в голосе спросил Жосслен.
— Почему ты веришь ему больше, чем мне, Жосслен? Просто потому, что он — мужчина, а значит, больше заслуживает доверия? Я — твоя жена. Разве я когда-нибудь лгала тебе? Эрик Длинный Меч бил меня, но, кроме своих рук и рта, ничем больше не касался моего тела. Мне кажется, он не способен совокупиться с женщиной. Он не изнасиловал меня. Если хочешь, я скажу тебе более прямо, Жосслен. Он ни разу не проник в меня своим мужским органом, он ни разу не пролил в меня своего семени. Разве я говорю недостаточно ясно, Жосслен? Ребенок, которого я ношу под сердцем, был зачат в Йорке, с тобой. Если родится сын, в чем я уверена, а ты откажешься признать его, то я потребую справедливости и обращусь к церкви и королю. Все! Больше я не скажу об этом ни слова.
Жосслен был потрясен ее холодностью и гневом. Первый его порыв был разгневаться в ответ, но голос благоразумия подсказал, что если он позволит себе это, то между ним и Мэйрин все будет кончено. Жосслен этого не хотел и надеялся, что Мэйрин тоже не хочет. Он вспомнил, как Дагда предостерегал его от опрометчивых поступков. И внезапно понял, что за пять месяцев их разлуки он ни разу не подвергался ни угрозе смерти, ни вообще какой-либо серьезной опасности. А Мэйрин стояла на краю гибели. И боялась она не только за себя, но и за этого еще нерожденного ребенка. Кто-то должен уступить, и Жосслен видел, что это придется сделать ему. Он, конечно, тоже мог заупрямиться, чем лишь усугубил бы и без того трудное положение. Жосслен понял, что если хочет вернуть свою жену, то должен сделать первый шаг. Именно ему придется переступить через свою гордость, ибо Мэйрин не менее горда и дошла сейчас до последней черты перед окончательным разрывом.
— Помоги мне, Мэйрин, — тихо проговорил он. — Мне тоже тяжело.
— Я не могу заставить тебя поверить мне, Жосслен, — ответила она, но голос ее чуть-чуть смягчился.
— Я просто не могу понять, как тебе удалось избежать насилия.
— Сперва, — сказала Мэйрин, — я очень испугалась. Он ясно дал мне понять, что намерен сделать. Когда мы ехали сквозь снежную бурю в тот первый день, он держал поводья одной рукой, а второй все время щупал мою грудь. Мне было так стыдно! Но я не хотела умирать. Я так хотела жить, чтобы вернуться в Эльфлиа, к тебе и к малышке Мод! Я была уверена, что ты найдешь меня до наступления темноты, но этого не случилось.
— Я не знал, где искать, — ответил он. — Следы занес снег, но даже если бы снега не было, все равно я не отличил бы ваши следы от других.
Мэйрин кивнула.
— Теперь я это понимаю, но тогда так надеялась на тебя! Мэйрин подробно рассказала ему о том, как Эрик вез ее на коне; о том, как они встретились с шотландцами и укрылись на ночь в заброшенном доме; как она узнала, что они направляются в Шотландию. Слушая ее рассказ, Жосслен чувствовал, что сердце его разрывается на части: Мэйрин права, говоря, что он не имеет права сомневаться в ее честности. И все же частичка сомнений продолжала терзать его, особенно тогда, когда он вновь вспоминал злобные слова Эрика. Мэйрин, похоже, ничего не скрывала, описывая все до мельчайших деталей, и продолжала уверять, что Эрик Длинный Меч не надругался над ней.
Окончив наконец свое повествование, она вопросительно взглянула на мужа, и Жосслен понял, что ему надо сделать, чтобы сохранить любовь и уважение своей прекрасной колдуньи.
— Я верю тебе, Мэйрин! — сказал он. — Это правда.
— И ты признаешь, что ребенок, которого я ношу под сердцем, твое родное дитя? — продолжала она испытывать его терпение.
— Да! — воскликнул он без колебаний, и тут, к его величайшему изумлению, Мэйрин разрыдалась и бросилась ему на шею. Жосслен привычно обвил ее плечи руками и, почувствовав знакомое тепло и прикосновение к своей щеке ее мягких волос, ощутил, как все его сомнения действительно на время растаяли.
— Ах, колдунья моя, не плачь. Мы снова вместе, и я не допущу, чтобы мы еще когда-нибудь расстались, — поклялся он, успокаивающе поглаживая ее по голове.
— Я так боялась, — прошептала она. — Но больше всего боялась, что он заметит мой страх. Ведь если бы он заметил, я пропала бы, Жосслен. А я не хотела потерять тебя навсегда.
Только сейчас Жосслен понял по-настоящему, какая отвага потребовалась его возлюбленной, чтобы перенести это ужасное испытание.
— Если ты действительно хочешь домой, то поезжай сейчас, пока еще в силах путешествовать. Этот ребенок должен родиться в Эльфлиа.
Мэйрин отрицательно покачала головой. — Нет. Не важно, где он родится, так же не важно и то, где он был зачат. Я ведь тоже хочу отомстить Эрику. Я хочу увидеть, как ты убьешь его. Я хотела бы сама его убить!
— Король Малькольм устроит турнир только после того, как отпразднует рождение своего сына и свадьбу Кристины. Июнь уже на носу. Ты сказала, что должна разродиться к Михайлову дню. А на все эти торжества уйдет не меньше двух месяцев.
— Тем больше причин для меня остаться здесь, Жосслен. Разве мы и так не были разлучены слишком долго?
— По крайней мере Эрик Длинный Меч больше не будет нам досаждать, — сказал Жосслен. — Король приказал бросить его в темницу и держать там до поединка.
— Почему же ему пришло в голову сделать это только теперь? — раздраженно спросила Мэйрин. — До сих пор король позволял ему ходить на свободе и повторять все это мерзкое вранье.
— Эрик утверждал, что женат на тебе, Мэйрин. Ты отрицала, но доказательств у тебя не было. А теперь дело улажено, поскольку я привез с собой свидетельство о заключении брака. Потому-то король и приказал заточить этого негодяя.
— Отлично! — воскликнула она таким довольным тоном, что Жосслен не удержался от смеха.
— Мне почти жаль этого человека, — проговорил он.
— Это потому, что я снова с тобой, — самодовольно сказала Мэйрин, и Жосслен снова рассмеялся.
— Да, — согласился он и, к своему удивлению, почувствовал, как разгорается в нем желание. — Мы теперь снова вместе, колдунья моя. И чем же мы займемся?
Мэйрин обольстительно улыбнулась. Жосслену показалось, что улыбка ее за время разлуки сделалась еще прелестнее, чем раньше.
— Ты проделал долгий путь, Жосслен, — сказала она. — Уверена, что тебе сейчас больше всего необходимо искупаться и хорошо отдохнуть. Я позабочусь об этом.
И Мэйрин торопливо принялась за дело, велев слугам принести большую дубовую лохань для королевского гостя. Целая вереница исполнительных слуг сновала взад-вперед по крошечной прихожей, нося ведрами воду и наполняя лохань; служанка королевы принесла кусок мыла для Жосслена. Когда все посторонние ушли, Жосслен разделся и устроился в лохани. Мэйрин вышла из спальни в одной сорочке, чтобы помочь ему вымыться.
Опустившись на колени рядом с лоханью, она взяла мыло, обмакнула его в горячую воду и начала медленными круговыми движениями намыливать широкую грудь мужа. Оба хранили молчание. От груди Мэйрин перешла к плечам и шее, оттерла их от дорожной пыли и ополоснула чистой водой. Затем принялась мыть ему спину, опустилась до самых ягодиц и заставила его слегка приподняться.
Кожа ее раскраснелась от пара, ткань сорочки прилипла к груди. Соски теперь были хорошо видны, и Жосслен возбудился еще сильнее от этого зрелища. Мэйрин уже намылила его мускулистый живот и перешла к затвердевшему и напрягшемуся от желания мужскому орудию.
— Не забудь про ноги, — стиснув зубы, напомнил ей Жосслен.
— Ну что ты, разве я могу забыть?! — воскликнула Мэйрин и, погрузив обе руки в лохань, намылила сначала одну его ногу, затем другую, а потом игриво потерла ступни и между пальцами ног.
Жосслен уже готов был выпрыгнуть из воды и наброситься на нее, но Мэйрин его опередила, принявшись изо всех сил натирать мылом его грязную шевелюру.
— Пощади! — взмолился он. — Чем тебе не угодила моя бедная голова?
— Я должна позаботиться обо всех частях твоего тела, милорд, — с шутливой чопорностью ответила Мэйрин и опрокинула ему на голову ведро теплой воды и ведро холодной. — Вот теперь, — удовлетворенно проговорила она, — ты снова можешь показаться в приличном обществе, Жосслен де Комбур!
Мэйрин отступила от лохани. Жосслен с улыбкой поднялся на ноги, взял из ее рук полотенце и вытерся насухо. В прихожей было прохладно, но, вернувшись в спальню, Жосслен обнаружил, что Мэйрин предусмотрительно закрыла деревянные ставни на единственном окне и развела огонь в небольшом угловом камине. В комнате стоял полумрак. Когда глаза Жосслена привыкли к тусклому свету, он увидел, что Мэйрин уже разделась и уютно устроилась на широкой кровати. — А теперь милорд, исполнив один свой супружеский долг и вымыв вас дочиста, я готова исполнить и другой, если вы того пожелаете.
Взгляд Жосслена задержался на ее соблазнительном теле. Живот ее нежно округлился от беременности; почему-то сейчас она показалась Жосслену даже более желанной, чем прежде. Мэйрин была бесконечно прекрасна, и даже крошечное подозрение, все еще копошащееся где-то в закоулках его души, не могло бы погасить вспыхнувшую в нем страсть.
Мэйрин лежала, опершись на локоть, и глядела на него, явственно различая в полутьме, какие чувства она вызывает в своем вновь обретенном супруге. Фиалковые глаза ее остановились на его горделиво поднявшемся орудии, и она с улыбкой спросила:
— Или вы предпочтете на этот вечер какую-нибудь служанку, милорд?
— О нет, колдунья моя! — с жаром возразил Жосслен и опустился рядом с ней на кровать. Губы их встретились в нежном поцелуе. Бережно перевернув Мэйрин на спину, Жосслен стал ласково целовать ее щеки и глаза, ее подбородок, затем добрался до мочки уха и осторожно сжал ее зубами.
Мэйрин впервые за много месяцев почувствовала, что может вполне расслабиться. Долгой разлуки словно и не бывало. Она вздохнула от нахлынувшего на нее блаженства. Жосслен, услышав этот вздох, тихонько погладил ее по голове.
— Для меня не существует других женщин, кроме тебя, колдунья, — прошептал он ей на ухо. Губы его спустились по ее плечу к груди, ставшей особенно чувствительной от беременности. Он поцеловал напряженные маленькие соски и принялся лизать их по очереди. Затем руки его легли ей на живот и тут, к своему изумлению, Жосслен почувствовал слабое трепыхание ребенка.
— А он уже здорово брыкается, этот малыш! — удивленно проговорил Жосслен.
— Он должен быть сильным, любовь моя, — ответила Мэйрин, взглянув ему в лицо.
— Мы займемся любовью, — сказал Жосслен, — но только если это не повредит ему.
— Мы ведь не повредили Мод! Вообще я думаю, что наша любовь для ребенка только полезна.
Мэйрин раздвинула бедра, и Жосслен, коснувшись пальцами ее лона, обнаружил, что она уже готова принять его. Он проник в нее со всей возможной нежностью, и радостное выражение, появившееся на ее лице, едва не заставило его расплакаться от счастья. Ее фиалковые глаза внезапно показались ему огромными; всмотревшись, Жосслен заметил, что они тоже блестят от слез. Он понял, что Мэйрин переживает их долгожданную встречу так же глубоко, как и он. И они продолжали ласкать друг друга, пока не воспарили в чудесный мир, ведомый лишь тем, кто познал любовь.
Когда Мэйрин уснула, Жосслен еще долго глядел на нее и удивлялся тому, как он вообще мог усомниться в ее словах. Если она говорит, что ребенок от него, — значит, он от него! И все же крошечная тень сомнения не покидала его. Жосслен сам был незаконнорожденным, но по поводу того, кто его родители, ни у кого сомнений не возникало. У его матери не было других мужчин, кроме Рауля де Рохана. Оборвав эти мысли, Жосслен твердо приказал себе забыть обо всех сомнениях. Это необходимо, иначе он потеряет свою жену, а Мэйрин, как он еще раз убедился, значила для него больше, чем кто бы то ни было в целом мире.
Шотландский двор был не настолько изысканным и элегантным, как двор короля Вильгельма, однако Жосслен обнаружил в нем своеобразное грубоватое очарование. Кроме того, начало становиться заметным влияние королевы: жены и дочери придворных старались подражать изяществу и хорошим манерам Маргарет. Впрочем, мужчины, стоило им ступить за порог королевского замка, вновь возвращались к прежним привычкам. Почти все лето Жосслен охотился с Энгусом Лесли и его друзьями на оленей и дичь или ловил лососей и форель.
Каждый вечер он возвращался отдыхать, и Мэйрин купала его, как и в тот первый день. Вечера они проводили в большом зале, ужиная и общаясь с новыми друзьями, слушая диковинные наигрыши волынщиков, от которых даже у сильных мужчин слезы наворачивались на глаза, и глядя на плясунов, исполнявших такие старинные танцы, что подлинный смысл их уже давно затерялся где-то во мгле столетий.
При дворе короля был бард — невероятно высокий старик с белоснежной гривой густых волос и голосом, чистым, как серебро.
— А теперь милорд, исполнив один свой супружеский долг и вымыв вас дочиста, я готова исполнить и другой, если вы того пожелаете.
Взгляд Жосслена задержался на ее соблазнительном теле. Живот ее нежно округлился от беременности; почему-то сейчас она показалась Жосслену даже более желанной, чем прежде. Мэйрин была бесконечно прекрасна, и даже крошечное подозрение, все еще копошащееся где-то в закоулках его души, не могло бы погасить вспыхнувшую в нем страсть.
Мэйрин лежала, опершись на локоть, и глядела на него, явственно различая в полутьме, какие чувства она вызывает в своем вновь обретенном супруге. Фиалковые глаза ее остановились на его горделиво поднявшемся орудии, и она с улыбкой спросила:
— Или вы предпочтете на этот вечер какую-нибудь служанку, милорд?
— О нет, колдунья моя! — с жаром возразил Жосслен и опустился рядом с ней на кровать. Губы их встретились в нежном поцелуе. Бережно перевернув Мэйрин на спину, Жосслен стал ласково целовать ее щеки и глаза, ее подбородок, затем добрался до мочки уха и осторожно сжал ее зубами.
Мэйрин впервые за много месяцев почувствовала, что может вполне расслабиться. Долгой разлуки словно и не бывало. Она вздохнула от нахлынувшего на нее блаженства. Жосслен, услышав этот вздох, тихонько погладил ее по голове.
— Для меня не существует других женщин, кроме тебя, колдунья, — прошептал он ей на ухо. Губы его спустились по ее плечу к груди, ставшей особенно чувствительной от беременности. Он поцеловал напряженные маленькие соски и принялся лизать их по очереди. Затем руки его легли ей на живот и тут, к своему изумлению, Жосслен почувствовал слабое трепыхание ребенка.
— А он уже здорово брыкается, этот малыш! — удивленно проговорил Жосслен.
— Он должен быть сильным, любовь моя, — ответила Мэйрин, взглянув ему в лицо.
— Мы займемся любовью, — сказал Жосслен, — но только если это не повредит ему.
— Мы ведь не повредили Мод! Вообще я думаю, что наша любовь для ребенка только полезна.
Мэйрин раздвинула бедра, и Жосслен, коснувшись пальцами ее лона, обнаружил, что она уже готова принять его. Он проник в нее со всей возможной нежностью, и радостное выражение, появившееся на ее лице, едва не заставило его расплакаться от счастья. Ее фиалковые глаза внезапно показались ему огромными; всмотревшись, Жосслен заметил, что они тоже блестят от слез. Он понял, что Мэйрин переживает их долгожданную встречу так же глубоко, как и он. И они продолжали ласкать друг друга, пока не воспарили в чудесный мир, ведомый лишь тем, кто познал любовь.
Когда Мэйрин уснула, Жосслен еще долго глядел на нее и удивлялся тому, как он вообще мог усомниться в ее словах. Если она говорит, что ребенок от него, — значит, он от него! И все же крошечная тень сомнения не покидала его. Жосслен сам был незаконнорожденным, но по поводу того, кто его родители, ни у кого сомнений не возникало. У его матери не было других мужчин, кроме Рауля де Рохана. Оборвав эти мысли, Жосслен твердо приказал себе забыть обо всех сомнениях. Это необходимо, иначе он потеряет свою жену, а Мэйрин, как он еще раз убедился, значила для него больше, чем кто бы то ни было в целом мире.
Шотландский двор был не настолько изысканным и элегантным, как двор короля Вильгельма, однако Жосслен обнаружил в нем своеобразное грубоватое очарование. Кроме того, начало становиться заметным влияние королевы: жены и дочери придворных старались подражать изяществу и хорошим манерам Маргарет. Впрочем, мужчины, стоило им ступить за порог королевского замка, вновь возвращались к прежним привычкам. Почти все лето Жосслен охотился с Энгусом Лесли и его друзьями на оленей и дичь или ловил лососей и форель.
Каждый вечер он возвращался отдыхать, и Мэйрин купала его, как и в тот первый день. Вечера они проводили в большом зале, ужиная и общаясь с новыми друзьями, слушая диковинные наигрыши волынщиков, от которых даже у сильных мужчин слезы наворачивались на глаза, и глядя на плясунов, исполнявших такие старинные танцы, что подлинный смысл их уже давно затерялся где-то во мгле столетий.
При дворе короля был бард — невероятно высокий старик с белоснежной гривой густых волос и голосом, чистым, как горный воздух. Звали его Сесайд Мак-Кэмбел, и когда он начинал петь сказания о минувших днях, о выигранных битвах и утраченной любви, все в зале умолкали, как по волшебству.
Новорожденный сын короля, Эдуард, оказался крепким и здоровым, и весь двор разделял радость Малькольма Кенн Мора и его супруги. Маргарет родила легко и теперь хотела еще детей. Они по-прежнему оставались с Мэйрин подругами, и королева пообещала Мэйрин, что будет рядом с ней во время родов так же, как Мэйрин находилась рядом с Маргарет. Мэйрин и Жосслен понимали, что их ребенок родится в Эдинбурге, поскольку торжества в честь свадьбы Кристины завершатся не раньше конца августа.
Энгус Лесли не уставал благодарить Мэйрин за то, что она помогла ему набраться смелости для ухаживания за Кристиной. Как Мэйрин и предсказывала, он быстро влюбился, а ответная пылкая любовь светловолосой принцессы подарила ему такое счастье, что он не ходил, а летал над землей. Мэйрин тоже была счастлива видеть такую прекрасную пару, и к этому добавлялась радость от воссоединения с Жоссленом.
Королевская свадьба принесла много радости и всему шотландскому двору. Погода в том августе выдалась ясной и теплой.
— Начинается сезон охоты на куропаток, — сказал Энгус во время свадебного пира. — Поехали с нами в Гленкирк, а, Жосслен?
— Я бы с радостью, Энгус! Но скоро родится ребенок, а как только Мэйрин оправится, мы должны вернуться в Англию. Мне уже давно пора снова приступить к строительству крепости, а Мэйрин беспокоится о Мод. Наша девочка уже, наверное, совсем ее забыла. Нас здесь удерживает только одно дело. Когда закончатся торжества, король назначит дату для моего поединка с Эриком.
— Ты знаешь, ему разрешили тренироваться под надзором, — сказал Энгус.
— Знаю. Это я попросил короля предоставить ему такую возможность. Я не хотел бы сражаться с человеком, который несколько месяцев просидел без движения в темном подвале. Это было бы бесчестно.
— А разве честно, милорд де Комбур, похищать жениха у невесты? — Принцесса Кристина незаметно подошла к ним и взяла Энгуса за руку. Она была очень миловидной, а сегодня — особенно. На ней было свадебное платье из золотой парчи, а в светлые косы вплетены нитки жемчуга. Энгус Лесли поцеловал невесту в лоб.
— Обещаю никогда не забывать о тебе впредь, моя малышка, — с любовью проговорил он.
Жосслен улыбнулся и покинул молодоженов, отправившись на поиски своей жены. Мэйрин сидела рядом с королевой. В последние дни она так и сияла от счастья, предчувствуя скорое рождение сына. Подойдя к ней, Жосслен наклонился и поцеловал ее в золотисто-рыжую макушку.
— Из тебя получилась превосходная сваха. В жизни не видел более счастливой пары!
— Кроме нас с тобой, — ответила она, взглянув на него с лукавой улыбкой.
— Пути Господни неисповедимы, не так ли? — проговорила королева. — Интересно, если бы не Мэйрин, смогли бы мы заметить, что Кристина влюблена в Энгуса Лесли? Боюсь, что она, подобно мне самой когда-то, продолжала бы считать, что создана для монастырской жизни, и на том бы все и кончилось.
— Глядя на малыша Эдуарда, который так и пышет жизнью и здоровьем, — отозвалась Мэйрин, — я понимаю, что ваш брак с королем действительно был предопределен самим Господом.
— Кто это тут говорит о короле? — воскликнул Малькольм Кенн Мор, подходя к собеседникам.
— Мы говорили о воле Божьей и о том, что провидение даровало нам великое счастье за то, что мы внимали слову Божьему и повиновались ему, — ответила королева.
— Думаете, что я — орудие Господа? — усмехнулся король. — Допускаю, что орудие у меня действительно божественное, но я никогда не считал, что исполняю Божью нолю. Но, быть может, я ошибался.
— Милорд! — Королева смущенно вспыхнула и с упреком проговорила:
— Не кощунствуйте! Иначе Господь накажет вас за эти безрассудные слова. Уверяю, вам это не понравится.
— Боже упаси! — со смехом ответил король. Но затем он посерьезнел и обратился к Жосслену:
— Нам с вами надо поговорить насчет Эрика. Вы по-прежнему хотите решить дело поединком?
— Да, милорд.
— Что ж, так тому и быть, Жосслен де Комбур. Вы сразитесь с вашим врагом первого сентября. Вас это устраивает?
— Да, — ответил Жосслен. — Чем раньше, тем лучше. Нам уже давно пора возвращаться в Эльфлиа.
— Если ты выйдешь победителем и не получишь тяжелых ранений, то мы отправимся в путь через несколько дней после сражения, — сказала Мэйрин.
— Но как насчет ребенка? Не опасно ли это? Я думал, ты хочешь остаться здесь до самых родов!
— Ребенок должен родиться в конце месяца. Если даже мы будем ехать медленно и осторожно, то, по-моему, все равно успеем добраться до Эльфлиа вовремя. Я предпочла бы воспользоваться случаем, Жосслен, и родить дома.
— Ладно, поживем — увидим, — отозвался Жосслен. — Не хотелось бы все же подвергать тебя лишней опасности.
Мэйрин была рада, что Жосслен так заботится о ней и о ребенке. Но никакой серьезной опасности для них не было. Куда больше Мэйрин тревожила сейчас жизнь Жосслена. Поединок с Эриком будет пеший, поскольку противник Жосслена не обучен сражаться верхом. Конные поединки в Англию принесли только нормандцы, а до тех пор бои были пешими. Итак, Жосслен и Эрик встретятся в рукопашном бою на мечах — до смерти одного из противников.
— Я не хочу, чтобы ты смотрела на наш поединок, — сказал Жосслен своей жене накануне сражения.
— Ты считаешь, что я не смогу гордо стоять и смотреть, как ты будешь убивать нашего врага?! — возмущенно спросила Мэйрин.
— Ты скоро родишь. Ты ведь еще ни разу не видела поединка, верно?
Мэйрин покачала головой.
— Нет.
— Это будет бой не на жизнь, а на смерть, Мэйрин. Это не турнир, где бойцы затупляют оружие, чтобы предотвратить тяжелые ранения. И я, и Эрик выйдем на поле боя, зная, что вернется лишь один из нас. Впрочем, если я, упаси Боже, проиграю этот поединок, то Эрику все равно не жить: король Малькольм казнит его.
— Тогда какой смысл тратить время и силы на сражение, Жосслен?
— Мы уже говорили об этом, Мэйрин. Я должен отомстить за оскорбление. А Эрик хочет убить меня, чтобы я не получил тебя — так же, как и он.
Мэйрин пожала плечами и воскликнула:
— Мужчины так глупы! Но, как сказала бы королева Маргарет, Господь не оставил нам, женщинам, другого выбора.
Жосслен рассмеялся и обнял ее.
— Не беспокойся, колдунья моя. В этом деле Господь на моей стороне. Я выйду победителем.
Мэйрин раздраженно высвободилась из его объятий.
— Я прослежу, чтобы Лойал как следует подготовил все твое снаряжение, — сказала она, выходя из комнаты.
— Она боится, — заметил Дагда, стоявший неподалеку и слышавший их разговор.
— Я не хочу, чтобы она смотрела на нас завтра.
— Жаль, что вам не удалось отговорить ее, милорд. Но завтра вам следует забыть о ней и сосредоточиться на сражении. Нельзя, чтобы тревога за Мэйрин помешала вам убить этого негодяя. Иначе вы можете погибнуть.
Жосслен кивнул.
— Я знаю, — ответил он. — Но все равно не проиграю этот бой. Даже если я погибну, то прежде убью его.
— Не говорите о смерти, милорд. Это дурная примета. Завтра вы встретитесь в поединке с Эриком и убьете его быстро и спокойно.
Эту ночь Мэйрин провела без сна. Она беспокойно расхаживала взад-вперед по комнате; наконец, почувствовав, что не может больше оставаться в четырех стенах, накинула плащ и отправилась в часовню. Опустившись на колени и ощутив величавую безмятежность этого священного места, она немного успокоилась. Эту часовню — небольшое помещение в башне замка — приказала устроить Маргарет. Убранство здесь было скромным: каменные стены и резной дубовый алтарь, на котором сейчас горели свечи из чистого воска в двух золотых подсвечниках. Перебрав четки, Мэйрин подняла голову и заметила, что она не одна: рядом с ней стоял исповедник королевы, отец Тургот. — Не хотите ли, чтобы я помолился вместе с вами, миледи Мэйрин? — спросил священник. Это был суровый человек, но с добрым сердцем.
— Да, пожалуйста! — ответила Мэйрин, и отец Тургот опустился на колени.
Окончив молитву, священник спросил:
— Не хотите ли исповедаться, миледи?
— О да! — воскликнула Мэйрин, польщенная этим предложением: обычно отец Тургот не выслушивал ничьи исповеди, кроме королевских. Внезапно она сообразила, что со времени своего приезда в Эдинбург еще ни разу не была на исповеди. Что подумает о ней отец Тургот?! Вложив ладони в руки священника, она начала свой рассказ; даже если отец Тургот и был удивлен, он не подал виду.
Выслушав Мэйрин, он рассудительно проговорил:
— Ваш грех невелик, миледи, а страданий на вашу долю выпало много. Я не мог бы наложить на вас более тяжкой епитимьи, чем те мучения, которые вы испытываете сейчас, страшась за вашего супруга, которому завтра предстоит защитить свою и вашу честь. — Положив ладонь на склоненную голову Мэйрин, он благословил ее и добавил:
— Ступайте с миром, дочь моя. — Затем он помог ей подняться на ноги: беременность сделала ее несколько неловкой.
Вернувшись в спальню, Мэйрин ненадолго задремала, но тотчас же проснулась, когда Жосслен стал вставать.
— Куда ты идешь? — спросила она. — Для поединка еще слишком рано.
— Я пойду к заутрене. Хочу получить благословение.
— Я с тобой! — воскликнула Мэйрин, откидывая покрывало.
— Нет! Я хочу, чтобы ты осталась здесь, Мэйрин. Я должен немного побыть наедине со своими мыслями. Я не могу себе позволить тревожиться о тебе!
Жосслен ушел, а Мэйрин снова никак не могла заснуть. Поднявшись, она оделась, отправилась в зал и нашла там Дагду.
— Он не разрешил мне пойти с ним на мессу, — встревоженно пожаловалась она. — Сказал, что должен побыть один.
— Что с ним происходит, Дагда?
— Тебе не следует смотреть на поединок, моя госпожа, — заявил Дагда.
— Жосслен — мой муж! Он будет мстить за оскорбление, нанесенное нам обоим! Я не могу не пойти!
— Нет, можешь, — упрямо настаивал Дагда. — При обычных обстоятельствах милорд Жосслен был бы счастлив сражаться перед тобой. Но ты скоро родишь, а он боится что ты, впервые увидев смертельный поединок, испугаешься и выкинешь ребенка. Ему придется беспокоиться о тебе в то время, когда нужно думать только о битве.
— Ты хочешь сказать, что мое присутствие может повредить моему мужу и изменить исход поединка не в его пользу? — задумчиво переспросила Мэйрин.
— Он победит в любом случае, потому что Господь на его стороне, но если ему не придется тревожиться о тебе, ему будет легче.
— Но что скажут люди, если я не приду, Дагда?!
— Разве тебя когда-нибудь заботили людские пересуды, Мэйрин? Сопроводи его на поле битвы, скажи при всех, что любишь его и желаешь ему удачи, а потом возвращайся к королеве и ожидай там конца поединка.
— Почему ты не сказал мне этого раньше, Дагда?
— Потому что ты не стала бы меня слушать, девочка моя. Я заметил, что у тебя тени под глазами. Значит, ты провела бессонную ночь. И мне показалось, что теперь ты более склонна внимать доводам разума, чем вчера. — Ирландец по-отечески обнял ее. — Я прав?
— Да, — согласилась Мэйрин.
— Значит, ты выполнишь мою просьбу?
— Да, Дагда. Я пожелаю удачи милорду Жосслену, покину поле битвы и буду дожидаться его возвращения.
Когда Жосслен узнал, что Мэйрин переменила решение и не собирается смотреть на поединок, у него на душе полегчало. Мэйрин же поняла, что Дагда прав. Если бы поединок был частью турнира, он начался бы после полудня. Поединок-зрелище, в котором противники не наносили друг другу ран, а лишь состязались в искусстве боя, порой затягивался надолго и положить конец ему могло только наступление ночи. Но сегодняшний бой был иного рода, поэтому назначили его на десять часов утра. Скамьи, установленные на возвышениях над местом боя, уже заполнились зрителями; лица всех присутствующих были серьезны и торжественны.
Мэйрин надела пурпурную юбку и бледно-лиловую тунику из парчи. На груди ее висел на тяжелой золотой цепи великолепный золотой крест с эмалью и жемчугом — подарок королевы. Заплетя волосы в две толстые косы, Мэйрин покрыла голову прозрачной золотистой вуалью с обручем. Беременность ее была уже весьма заметна, и она выступала с горделивым достоинством следом за своим мужем. Торжественность происходящего требовала соблюдения формальностей, и Жосслен, взглянув на свою жену, громко произнес:
— Госпожа моя, по вашей просьбе и от вашего имени я готов вступить в смертельный поединок с этим человеком по имени Эрик Длинный Меч. С ваших слов мне известно, что правда — на моей стороне.
— Господин мой, — отозвалась Мэйрин, — я еще раз подтверждаю, что вы будете сражаться за правое дело.
Жосслен де Комбур поцеловал свою жену и дотронулся до ее округлившегося живота жестом благословения. Не добавив больше ни слова, Мэйрин повернулась и неторопливо направилась в покои королевы.
— Мэйрин из Эльфлиа! — неожиданно крикнул ей вслед Эрик Длинный Меч. — Разве ты не хочешь пожелать мне удачи? Или ты не желаешь удачи отцу твоего ребенка?
Мэйрин застыла от ужаса при звуке его голоса. Прежде она не заметила, что Эрик тоже находится здесь, хотя, само собой, его присутствие вполне естественно. Но Мэйрин до сих пор думала только о Жосслене. В одно мгновение в голове ее пронеслись все известные ей проклятия, так и просившиеся на язык, но затем она поняла, внезапно и отчетливо, что самый большой удар для Эрика — если она вовсе не обратит на него внимания. Гордо подняв голову, она продолжала свой путь, так и не обернувшись.
До начала поединка оставалось несколько минут. Отстранив Лойала, Дагда сам внимательно проверил снаряжение Жосслена. Рыцарь надел длинную кольчугу; голову его прикрывал остроконечный шлем с наносником. Лазурный ромбический щит был разделен на две части горизонтальной золотой полосой. В верхней части красовалась золотая роза: роза была частью герба отца Жосслена, и Рауль де Рохан позволил сыну пользоваться этим знаком. На нижней части была изображена золотая звезда, которую Жосслен избрал, чтобы почтить Мэйрин, ибо звезда была символом колдуньи. На золотой полосе были начертаны слова девиза: «Honoria Supra Alis»— «Честь превыше всего». Но самым главным во всем снаряжении был, конечно, обоюдоострый меч с простым эфесом и утяжеленной рукоятью. Дагда вырвал у себя волосок и провел им по лезвию меча; волосок мгновенно распался надвое.
Дагда улыбнулся и взглянул на Лойала.
— Отлично, парень! — одобрительно воскликнул он. Переведя взгляд на Жосслена, он торжественно провозгласил:
— Вы готовы, милорд!
Мэйрин, сидя в покоях королевы, услышала возгласы зрителей, подсказавшие ей, что поединок начался. Она вздрогнула и тут же почувствовала, как сильно дернулся ребенок в животе. Сердце ее заколотилось. Из этой комнаты поля сражения видно не было. Мэйрин сидела совсем одна: все, вплоть до последней служанки, отправились смотреть на поединок.
«Мне нечего бояться, — уговаривала она себя. — Бог на нашей стороне. Смыть пятно позора с моей чести и пятно сомнения с законности моего ребенка сможет лишь гибель Эрика от руки Жосслена. Когда Жосслен победит Эрика, все наконец уверятся, что я не лгала». Мэйрин была далеко не глупа и прекрасно понимала, что многие придворные верят не ей, а Эрику, несмотря на полное доверие королевы к словам своей подруги.
И снова она привычно удивилась, почему же Эрик Длинный Меч так и не изнасиловал ее. Почему он, орудуя пальцами в ее неподатливом теле, считал, что в действительности овладевает ею как мужчина? Почему он всегда настаивал на том, что переспал с ней по-настоящему? И ни разу с его лица при этом не соскользнула маска самоуверенности и убежденности в своей правоте. В конце концов Мэйрин перестала сомневаться, что Эрик верит в то, что овладел ею целиком и полностью, как подобает нормальному мужчине. А если это так, то Эрик Длинный Меч действительно безумец, как она уже много раз подозревала. Издалека до нее доносились крики и рев толпы, наблюдавшей за невидимой для нее битвой. О Боже! Ну почему она согласилась на это добровольное заточение?! Ей следовало бы сейчас быть там, в королевском павильоне, и вместе со всеми поддерживать Жосслена. Но тут Мэйрин внезапно заметила, что воцарилась полная тишина. Криков больше не было. Она напряженно вслушивалась, но не услышала ничего, кроме легкого шелеста ветерка за окном башни.
Мэйрин сжалась в комок от ужаса. Что же там случилось? Почему они вдруг умолкли? «Я должна идти к Жосслену, — подумала она, но ноги не слушались. Какое-то время она вовсе не могла ни пошевелиться, ни даже перевести дыхание. — Если он умер, то я тоже хочу умереть», — сказала Мэйрин про себя. Но тут до нее донесся целый хор радостных возгласов, и Мэйрин поняла, что Жосслен победил.
Схватившись за высокую спинку стула, чтобы не упасть, Мэйрин рухнула на сиденье и наконец передохнула с облегченным стоном. Тело ее все еще дрожало от пережитого напряжения. Сделав несколько глубоких частых вдохов, она почувствовала, что в ноги возвращается сила. Теперь она пойдет к Жосслену, и все будет хорошо. Она поднялась, сделала шаг, и тут, к ее изумлению, по ногам потекла струя воды. Она ошеломленно замерла, осознав, что это означает. Сейчас у нее начнутся роды — на несколько недель раньше, чем положено! Скованная ужасом, Мэйрин обнаружила, что снова не в силах пошевелиться.
Маргарет со своими фрейлинами ворвалась в комнату, и все женщины бросились радостно обнимать Мэйрин, но та лишь отмахнулась от них. Мать королевы, леди Агата, быстро поняла, что происходит. Она ласково обняла Мэйрин за плечи и помогла ей добраться до стула.
— Вы чувствуете боль? — спросила она Мэйрин. Та покачала головой.
— Вам нечего бояться, милая моя, — сказала леди Агата. — Ведь это ваш второй ребенок, не так ли?
— Еще слишком рано, — проговорила Мэйрин.
— Насколько? — спросила леди Агата.
— Три-четыре недели, — с дрожью в голосе ответила Мэйрин.
— Все будет в порядке, — успокоила ее мать королевы. — Многие дети, родившиеся на несколько недель раньше срока, вырастают крепкими и сильными и доживают до преклонных лет.
— Я хочу увидеть моего мужа. Где Жосслен?
— Я сейчас же пошлю за ним служанку, — сказала леди Агата. — Но прежде всего вам надо перебраться в удобное место, моя милая, и снять эту мокрую одежду.
— Миледи Маргарет! Скажите, что с мужем? Он победил?
— Да, Мэйрин. Ваш муж жив и здоров, а Эрик мертв. Он больше никогда не потревожит вас, моя дорогая подруга!
— Слава Богу! — воскликнула Мэйрин и, лишившись чувств, медленно соскользнула со стула на пол.
Придя в себя, она обнаружила, что снова находится в своей спальне. С нее сняли одежду; плечи ее окутывала мягкая шерстяная шаль. Кроме шали, на ней ничего не было. Она лежала на кровати. Леди Агата помешивала угли в камине. Обернувшись и увидев, что Мэйрин открыла глаза, она спросила:
— Вы позволите мне остаться с вами, моя милая? Я уверена, что вам сейчас очень не хватает вашей матери.
— Благодарю вас, миледи, — ответила Мэйрин, изо всех сил стараясь соблюдать хорошие манеры, насколько это было возможно в такой ситуации. — Где мой муж? Я хочу его видеть!
— Сейчас-сейчас, — ответила леди Агата. — Они с этим вашим великаном топчутся в прихожей. Давайте-ка прикроем вас покрывалом и впустим их обоих, иначе ваш великан не успокоится. Он хочет сам убедиться, что с вами все в порядке. Кстати, кто он такой?
— Он вырастил меня и мою мать, — ответила Мэйрин. — Но это слишком длинная история, миледи.
— Расскажете мне об этом позже. — Леди Агата улыбнулась и вышла, чтобы позвать Жосслена и Дагду.
— Ты ранен! — воскликнула Мэйрин, когда ее муж подошел к постели. Жосслен был обнажен до талии; плечо его стягивала свежая повязка, на которой уже проступило кровавое пятно.
— Пустяки, царапина, — беспечно отозвался Жосслен. — Как ты себя чувствуешь?
— Воды уже отошли, а это значит, что ребенок скоро появится. Но схватки пока не начались. Подойди ближе, Жосслен, я хочу взглянуть на твою рану. Жосслен присел на край постели, и Мэйрин, приподнявшись, размотала повязку, сделанную второпях и не правильно.
— Со мной все в порядке! — запротестовал Жосслен.
— Но это ненадолго, если не перевязать твою рану как следует, — ворчливо ответила Мэйрин.
— Он не дал мне ничего сделать, — вмешался Дагда, входя в спальню. — Торопился увидеть тебя поскорее и сказать, что он победил.
— Эрик мертв, — проговорил Жосслен. — Он больше никогда не причинит тебе страданий, колдунья моя.
Мэйрин кивнула и сказала, словно не слыша его:
— Я должна перевязать твою рану, Жосслен. Миледи Агата, вы не подадите мне сорочку? Дагда, мне понадобится мох, чтобы приложить к ране. Ты знаешь, какой именно мох я имею в виду. А можешь отыскать его где-нибудь поблизости?
— Я заранее набрал его, Мэйрин. Сейчас принесу. Леди Агата не стала возражать против желания Мэйрин, найдя ее поведение вполне разумным. Роды ведь еще не начались, а ее муж нуждался в заботе. Поэтому она поспешно вручила Мэйрин сорочку и спросила:
— Вам нужна горячая вода, моя милая?
— Да, миледи. И чистая ткань для повязки, и вино, чтобы промыть рану. — Мэйрин надела сорочку и встала с кровати. Ребенок в ее животе временно замер, словно собираясь с силами перед скорым появлением на свет.
Жосслен обнял ее, и они замерли в сладком безмолвии. Через некоторое время он ласково погладил ее по голове, и Мэйрин тихонько вздохнула от счастья.
— Я так боялась за тебя, — сказала она. — Из покоев королевы поля боя не видно, но я слышала крики толпы. А потом внезапно стало так тихо…
— Я заставил Эрика встать на колени, а потом убил его, — отозвался Жосслен.
— Но он тебя ранил.
— Ему просто повезло, — ответил Жосслен с легкомысленной улыбкой.
Мэйрин отстранилась и внимательно осмотрела глубокую рану, покрывшуюся запекшейся кровью.
— Если бы ему повезло чуть-чуть больше, ты никогда бы не смог впредь владеть этой рукой. Она бы просто отсохла. О Боже! Какие ужасные синяки! — Мэйрин встревоженно провела пальцами по его второму плечу и руке.
Жосслен поморщился, но чувство юмора не покинуло его, несмотря на боль.
— Мэйрин, — проговорил он, — перестань сейчас же! Не то я забуду, что ты собираешься рожать.
Леди Агата, только что вернувшаяся в спальню, услышала последние слова Жосслена и усмехнулась, вспомнив, как часто со своим покойным мужем они так же любовно подшучивали друг над другом. Это была верная примета счастливой супружеской пары.
— Вот кое-что для начала, милая моя, — сказала она Мэйрин. — Пойду взгляну, не согрелась ли вода.
— Сядь на кровать, — велела Мэйрин Жосслену.
— Я тебе помогу, — вызвался Дагда, входя в спальню с целебным мхом в руках.
Мэйрин кивнула, и леди Агата сразу же безошибочно поняла, что эти двое понимают друг друга с полуслова. Она тихонько отошла в сторону, зная, что Мэйрин позовет ее на помощь, если потребуется. Дагда вручил Жосслену тазик; Мэйрин подставила руки, и Дагда облил их вином. Убрав тазик, ирландец дал Жосслену другой, полный горячей воды. Взяв у Дагды чистый лоскут, Мэйрин погрузила его в воду и принялась осторожно счищать с раны запекшуюся кровь. Несколько минут она трудилась в молчании; Дагда трижды менял воду, а Мэйрин извела целую дюжину лоскутков, прежде чем удовлетворилась результатом. Кровотечение уже остановилось, но рана теперь снова была открыта и слегка сочилась кровью. Снова сменив тазик, Дагда налил в него вина и вручил Мэйрин маленькую морскую губку. Пока она дезинфицировала рану крепким вином, Дагда держал Жосслена за плечо, но тот и без того не очень сильно дергался.
— Придется прижечь твою рану, — сказала Мэйрин мужу. — Иначе она может снова открыться. Тебе больше нельзя терять кровь.
Дагда положил кинжал на решетку над огнем в камине. Когда лезвие раскалилось докрасна, он осторожно передал кинжал своей госпоже. Мэйрин, не колеблясь ни секунды, прижала лезвие к ране. Маленькая спальня немедленно наполнилась запахом горелой плоти. Жосслен громко застонал и покачнулся, зажмурившись от боли.
Мэйрин побледнела, и, увидев на ее лице странное выражение, леди Агата поняла, что у нее начинаются роды, но подозревала, что она ничего не скажет до тех пор, пока не разберется с раной до конца. Мэйрин осторожно приложила к ране прохладный мох, старательно наложила повязку и отступила на шаг, чтобы осмотреть результат. Оставшись довольной своими трудами, она налила вина в небольшой кубок и вручила его Жосслену, всыпав в питье щепотку порошка из протянутого Дагдой крошечного мешочка.
— Это — обезболивающее, — сказала она в ответ на вопросительный взгляд леди Агаты. — Здесь можжевельник, горькая полынь и дикая рябина. — И тут по лицу ее пробежала судорога боли.
— Милорд де Комбур, — произнесла леди Агата, — мне кажется, вам следует подняться и уступить постель вашей супруге. Она была так озабочена вашим состоянием, что забыла о себе.
— Ничего страшного, — слабым голосом возразила Мэйрин. Жосслен залпом проглотил целебный напиток и, поднявшись, помог Мэйрин снова улечься в постель.
— Ты сделала даже больше, чем должна была, Мэйрин, — тихо сказал он. — Ида будет очень гордиться, когда я расскажу ей обо всем.
Мэйрин усмехнулась.
— Да, милорд. Разве я не говорила тебе, что мать хорошо научила меня исполнять супружеский долг?
Леди Агата поняла, что это тоже какая-то шутка, и поспешила помочь Дагде убрать следы лечения. Вдвоем они подготовили комнату для приближающихся родов. Прежде леди Агате никогда не приходилось заниматься подобными вещами с мужчиной, но Дагда, казалось, чувствовал себя как рыба в воде. Мать королевы не сдержала любопытства.
— Ты когда-нибудь видел, как рождаются дети? — спросила она ирландца.
— Да, миледи. Я видел, как родилась леди Мэйрин, и присутствовал при родах ее дочери, леди Мод.
«Как интересно!»— подумала леди Агата, по непонятной причине приняв ответ Дагды как должное и сама тому удивившись. Она одобрительно кивнула, увидев, как Дагда подложил несколько больших подушек под спину Мэйрин, переведя ее в полусидячее положение. Он наверняка твердо знал, что делает. Заметив откровенное любопытство на лице леди Агаты, Мэйрин сказала:
— У нас еще есть немного времени, леди Агата, так что, если хотите, я могу рассказать вам о Дагде.
Мать королевы завороженно слушала, как Мэйрин рассказывает о своем прошлом и о Дагде. Причин не доверять Мэйрин у нее не было; кроме того, Жосслен не отрицал слов своей жены. И все же эта история достойна бардовских сказок, которых Агата за свою жизнь услышала немало. Она с изумлением узнала, что этот гигант ирландец убил в свое время сотни человек, но затем обратился к Богу благодаря кротким монахам и стал преданным стражем хрупкой принцессы. Это была очень красивая история, и леди Агата на протяжении рассказа Мэйрин несколько раз всплакнула.
Мэйрин приходилось прерывать свой рассказ, чтобы переждать боль. Пока что роды шли легко; так продолжалось несколько часов. Мэйрин отправила мужчин пообедать в большой зал: она знала, что король устроит пиршество в честь победы Жосслена, и хотела, чтобы ее муж участвовал в празднике. Она понимала, что среди веселых придворных ему будет легче дождаться рождения сына.
— Побудь с ним, — велела она Дагде. — Когда будет нужно, я позову вас обоих.
Они ушли, и Мэйрин ненадолго задремала. Затем заглянули королева и Кристина справиться о ее самочувствии. Они немного поболтали, и Маргарет рассказала Мэйрин о поединке. Жосслен проявил себя превосходным рыцарем, опытным и благородным. А Эрик Длинный Меч вел себя недостойно и отвратительно, постоянно осыпая противника бранью и грязными лживыми словами в адрес Мэйрин, намереваясь тем самым разозлить его и вывести из себя. Но Жосслен, словно не слыша его, теснил Эрика шаг за шагом, обрушивая на похитителя своей жены один карающий удар за другим, пока наконец Эрик не упал ему под ноги. И тогда Жосслен де Комбур без колебаний вонзил свой меч в самое сердце врага. — Как же его ранили? — спросила Мэйрин королеву.
— Это случилось в самом начале, — ответила Маргарет. — Первое время Эрик сражался с вашим супругом молча, но затем, обнаружив, что разоружить и победить его не так-то просто, перешел к оскорблениям. Первые его слова застали Жосслена врасплох, и он на мгновение растерялся. Тогда-то Эрик и нанес этот удар. Но Жосслен тут же спохватился и впредь уже не давал своему противнику ни малейшего преимущества.
Мэйрин, я надеюсь, ты поймешь меня правильно, — добавила королева. — Я распорядилась похоронить Эрика на освященной земле. Конечно, он был злобным и высокомерным человеком, но перед поединком он исповедался, а это значит, что в душе он был христианином. Поэтому я считаю, что он достоин почетного погребения. Совесть не позволяет мне отказать ему в этой последней милости.
— Не беспокойтесь, Маргарет, я не собираюсь возражать против вашего решения. Эрик Длинный Меч был ужасным человеком, но за свои преступления он расплатился самым дорогим, что у него было, — своей жизнью. Быть может, в ином мире он будет счастливее, чем здесь, среди живых. Я буду молиться за упокой его бедной души.
Королева радостно улыбнулась.
— Я так и знала, что в вашем сердце нет места мстительной злобе, милая Мэйрин! Когда вы вернетесь домой, в свое Эльфлиа, не забывайте, что в Шотландии у вас осталась верная подруга Маргарет.
Королева с сестрой ушли, и Мэйрин снова задремала. Проснулась она только вечером, и роды начались в полную силу. Следующие несколько часов она корчилась и обливалась потом, стараясь вытолкнуть ребенка на свет из своего измученного болью тела. Леди Агата могла лишь подбадривать ее, время от времени подносить к ее губам кубок с вином и утирать капли пота с бледного лба. Она то и дело вскакивала со стула, подбегала к Мэйрин н смотрела, как продвигается ребенок. Наконец, сочтя, что время подошло, она послала служанку за Жоссленом, которого не пришлось приглашать дважды: ему уже давно не терпелось вернуться к постели жены. С ним явился и Дагда; они остались в прихожей, дожидаясь, пока им позволят войти. Наконец леди Агата выглянула из-за двери и объявила:
— Уже показались головка и плечики, милорд. Если хотите увидеть первые усилия вашего ребенка в этой жизни, то входите!
Жосслен и Дагда вбежали в спальню и встали по сторонам кровати. Леди Агата наклонилась в изножье и принялась помогать ребенку выбраться из материнского тела. Младенец, еще не родившись до конца, пронзительно закричал, и даже Мэйрин, несмотря на боль, улыбнулась. Собравшись с силами, она поднатужилась и наконец разродилась.
— Мальчик! — воскликнула леди Агата, высоко подняв визжащего окровавленного младенца. Затем она положила ребенка на грудь счастливой матери. Мэйрин быстро избавилась от последа; леди Агата перерезала пуповину и проворно вымыла роженицу. Улыбающийся Дагда тем временем взял младенца на руки и осторожно стер с него кровь мягким лоскутом, обмакнув его в подогретое масло.
Почувствовав себя лишним, Жосслен тихонько выбрался из спальни. Он едва взглянул на ребенка: внезапно все старые страхи и сомнения вернулись к нему с удвоенной силой. Все ужасные оскорбления, которыми осыпал его Эрик Длинный Меч во время поединка, — оскорбления, о которых Жосслен заставил себя не думать в те минуты, чтобы не потерять контроль над собой, — теперь внезапно нахлынули на него вновь мучительным потоком. Он словно наяву слышал хохот Эрика, словно наяву видел врага, глумящегося над ним и в аду, куда он наверняка провалился после смерти. Эрик продолжал твердить, что Жосслен назовет своим наследником его сына.
Много недель прошло с тех пор, как Жосслен поклялся Мэйрин, что верит ее словам. Верит, что Эрик Длинный Меч не надругался над ней. Что отец этого ребенка — он, Жосслен. Что он не сомневается ни в одном ее слове. Но он сомневался, и да смилуется над ним Бог! Ведь Мэйрин была самой прекрасной женщиной на свете. Ни один нормальный мужчина, а тем более мужчина, желавший ее так сильно, как Эрик, ни за что не упустил бы возможности овладеть ею целиком и полностью.
— Милорд? — Дагда неслышно подошел к нему. — Леди Мэйрин хочет вас видеть. Жосслен медленным шагом вернулся в спальню. Его возлюбленная колдунья, горделиво и лучезарно улыбаясь, приподнялась навстречу ему с подушек, придерживая ребенка рукой. Отогнав проклятые сомнения прочь, Жосслен улыбнулся ей в ответ и в первый раз внимательно вгляделся в личико ребенка. На него смотрели круглые от изумления голубые глаза. Как ни странно, младенец напомнил Жосслену малышку Мод, только у Мод волосики были темные, а голову новорожденного покрывал белый пушок.
— Вот твой сын, Жосслен, — тихо проговорила Мэйрин. — Вильгельм де Комбур. Клянусь тебе Святым Распятием, что это — твой сын. Ты признаешь его?
Жосслен понимал, что должен ответить «да», но на какое-то мгновение заколебался, и тут в комнату вошли король и Маргарет. Жосслен с облегчением повернулся к посетителям, но успел заметить, что в глазах Мэйрин блеснули слезы от недоверия и обиды.
— Жосслен, друг мой, — произнес Малькольм Кенн Mop. — Я должен сообщить тебе кое-что, раскрывшееся при подготовке тела Эрика к погребению. Моя жена ни на мгновение не усомнилась в том, что похититель Мэйрин не совершил над ней насилия, и ради моей Мэг я тоже поверил словам вашей супруги. Ваша жена сказала правду, хотя многие не верили ей. Когда с тела убитого сняли одежду, чтобы омыть его перед погребением, обнаружилось, что Эрик Длинный Меч не имел половых органов.
— Что?! — Жосслена захлестнула волна изумления и облегчения.
— У этого человека не было половых органов, — повторил король. — Когда-то они у него были, но, видимо, в бою несколько лет назад он получил тяжелую рану. Чтобы справлять нужду, он пользовался тростинкой; все, что осталось от признаков его пола, — ужасные шрамы и рубцы. Я подумал, что вам нужно об этом узнать. А теперь позвольте мне взглянуть на вашего сына!
Мэйрин протянула Вильгельма королю и сказала:
— Я почла бы за честь, если бы вы с королевой согласились стать крестными моего сына. Пусть отец Тургот окрестит его сегодня ночью.
Маргарет перевела взгляд с Мэйрин на Жосслена и, почувствовав, что между супругами что-то неладно, торопливо ответила:
— Да, конечно. Ну-ка, Малькольм, передай мне нашего крестного сына! Мы сейчас же пойдем в часовню. Не пройдет и часа, как юный милорд Вильгельм станет добрым христианином.
Мэйрин и Жосслен остались наедине. Долгое время тишину нарушало лишь потрескивание яблоневых поленьев в камине. Наконец Мэйрин тихо проговорила:
— Я никогда тебя не прощу, Жосслен.
— Ты должна простить меня! — воскликнул он. — Я не могу жить без тебя, колдунья! Я так хотел верить тебе! И я думал, что у меня получилось… Но несколько минут назад, когда я стоял в прихожей, на меня разом обрушились воспоминания обо всех тех ужасных словах, что говорил мне Эрик Длинный Меч во время поединка, и я на секунду усомнился в правдивости твоих слов.
— Ты продолжал бы сомневаться во мне и в Вильгельме, если бы король не подтвердил мою правоту.
— Нет! — воскликнул Жосслен. Ему было стыдно, как никогда, поскольку он понимал, что Мэйрин снова права.
— Я никогда тебя не прощу, Жосслен, — повторила она. Увидев, что ее фиалковые глаза потемнели и стали холодными от гнева, Жосслен почувствовал, как его охватил страх.
— Ты должна простить меня, колдунья! Ведь я люблю тебя и признаю Вильгельма моим законным сыном!
— Слишком поздно! — воскликнула Мэйрин. — Ты опоздал, милорд. Вильгельм — мой сын, и ничей больше! Я не позволю тебе отнять его у меня!
С этими словами Мэйрин отвернулась, и Жосслен понял, что из всех сражений, через которые он прошел за свою жизнь, самым тяжелым будет это сражение, наградой за победу в котором станет любовь его жены.
