Глава 17

 Когда Вильгельму де Комбуру исполнилось две недели от роду, его родители пустились в обратный путь в Эльфлиа. Он был сильным, крепким мальчиком, и свежий осенний воздух не повредил ему, а, напротив, только закалил. Всю дорогу малыш пролежал в удобной полотняной перевязи, прижимаясь к теплой материнской груди. Чтобы покормить его, Мэйрин достаточно было просунуть грудь в один из двух специально сделанных разрезов на тунике и вставить сосок в жадный ротик маленького Вильгельма. Аппетит у ребенка был отменный; мягкая поступь лошади Мэйрин нисколько ему не вредила.

 Стоило Жосслену приблизиться к Мэйрин, как она тут же теснее прижимала младенца к груди. Хотя никаких скандалов она при этом не устраивала, такое поведение выводило Жосслена из себя. Упрекать ее прилюдно он не смел, поскольку при посторонних она вела себя, как подобает любящей и послушной жене. Она ни разу не заговорила с ним первой, но кротко и скромно отвечала на все вопросы.

 Впрочем, Дагда, прекрасно знавший свою госпожу и воспитанницу, понимал, что означает такое поведение. Он чувствовал, что в ней сильна темная, зловещая сторона кельтского нрава и что Мэйрин наверняка замышляет месть Жосслену де Комбуру, так ужасно оскорбившему ее. Дагда не мог даже припомнить, чтобы Мэйрин, выйдя из детского возраста, когда-либо питала к кому-нибудь такой же сильный гнев, как сейчас к Жосслену. И Дагда полагал, что его госпожа не права. Он считал, что с ее стороны несправедливо ожидать от Жосслена, что тот не поверит россказням Эрика. Мэйрин, казалось, не понимала, что если бы ее похититель не был лишен мужского естества, то она не смогла бы избежать насилия и тогда отцовство ее ребенка действительно было бы под вопросом. Дагда считал, что героические усилия, которые прилагал Жосслен, чтобы поверить своей жене, вполне оправдывают то, что он на мгновение поддался сомнениям.

 Пожалуй, Дагда был единственным, кто мог бы принять вызов, брошенный этой упрямицей. И Дагда сделал это.

 — Ты поступаешь со своим мужем бесчестно, — упрекнул он Мэйрин несколько дней спустя после рождения Вильгельма.

 — А разве он не поступил бесчестно со мной? — возразила Мэйрин.

 — Нет! — воскликнул Дагда. — Совсем наоборот. Он прилюдно признал твою правоту в отличие от многих других. Он был добрым и любящим мужем. Иногда мне кажется, что ты даже не заслуживаешь такого прекрасного супруга.

 — Он не признал бы моего сына своим наследником, если бы не узнал о физическом недостатке Эрика. Он сомневался в том, что Вильгельм — его сын, и этого я ему никогда не прощу. Женщина всегда знает, кто отец ее ребенка. Особенно в том случае, когда у нее был только один мужчина!

 — Верно! — согласился Дагда. — Но почему ты так уверена, что он отказался бы от Вильгельма? Он просто на мгновение заколебался. Возможно, он хотел просто прочистить горло. А может быть, и нет. Жосслен де Комбур — обычный человек из плоти и крови. Он не святой. Но он ни разу не омрачил твою жизнь, делясь с тобой своими сомнениями и подозрениями! Ты не видела поединка. Ты не слышала, как издевался над ним Эрик Длинный Меч! А я слышал! И должен сказать, это просто чудо, что Жосслен не обезумел от ярости. Это — еще одно свидетельство его любви к тебе. Почему ты не хочешь простить его?

 — А знаешь ли ты, на какую жизнь он осудил бы моего сына, если бы не признал его законным? Вильгельм стал бы считаться незаконнорожденным и даже худшего сорта, чем сам Жосслен! Рауль де Рохан по крайней мере признал свое отцовство. А Жосслен готов был отказаться от Вильгельма на основании простого подозрения, готов был обречь его на жизнь безотцовщины, а попутно опозорить и меня: ведь нельзя же каждый раз направо и налево пересказывать историю моего похищения, чтобы объяснять всем любопытным, что со мной приключилось в действительности! Жосслен едва не лишил своего старшего сына его законного титула и наследства. Поэтому я и не могу простить его!

 — Тогда ты либо просто глупа, либо повредилась в уме от пережитых испытаний, — проворчал Дагда. — Мэйр Тир Коннелл никогда бы не позволила себе такого поведения. — Избавь меня от своих баек, ради Бога! — фыркнула Мэйрин, смерив Дагду презрительным взглядом. — Моя мать умерла в пятнадцать лет, а мне уже почти двадцать.

 Уезжая, они долго прощались с королем Малькольмом, королевой Маргарет и многочисленными друзьями, остававшимися при шотландском дворе.

 — Как жаль, что вы должны уехать, — сказал Энгус Лесли. — Надеюсь, когда мы с тобой встретимся в следующий раз, это случится не на поле какой-нибудь проклятой битвы!

 — Тогда давай заключим договор, — усмехнулся Жосслен. — Ты держишься подальше от английской границы, а я не трогаю шотландскую.

 Лэрд Гленкирка расхохотался.

 — Пожалуй, ты прав, Жосслен! Пора и мне забирать свою жену и ехать домой, подальше от всяческой политики.

 Жосслен и Энгус по-дружески обнялись и расстались. Король и королева вручили Мэйрин серебряный кубок — подарок крестному сыну. На донце кубка красовалась печать де Комбуров из серебра, эмали и золота. Мэйрин поблагодарила их, понимая, что это — первая фамильная драгоценность английской ветви дома де Комбуров, начало которой положил маленький Вильгельм.

 Королева обняла Мэйрин и кротко сказала:

 — Я хочу вас кое о чем попросить. Не отвечайте мне сейчас, Мэйрин, потому что этот ответ будет необдуманным. Я так надеюсь, что со временем вы очистите свое сердце от гнева, который сейчас питаете к вашему супругу! Простите его, Мэйрин! Иначе не будете счастливы!

 Заставив себя улыбнуться, Мэйрин поблагодарила королеву за ее доброту, подчеркнуто проигнорировав просьбу Маргарет. Увидев, как опечалилась королева, Мэйрин почувствовала себя виноватой, но все же упрямо повторила про себя: «Я права!»

 Когда вдали на горизонте показались родные места, сердце Мэйрин радостно затрепетало. Они ехали медленно, и когда Мэйрин впервые за десять месяцев вновь увидела Эльфлиа, было уже начало октября. С вершины холма, где остановилась ее лошадь, открывался великолепный вид на Большой лес. Буки, дубы и березы покрылись коричневой, алой и золотой листвой; между ними продолжали зеленеть темные сосны. А потом взгляд ее поднялся выше, словно что-то на вершинах западных холмов потянуло его к себе, и Мэйрин задохнулась от восторга.

 — Олдфорд! — воскликнула она. — Он уже построен!

 — Еще не совсем, — отозвался Жосслен. — Предстоит много отделочных работ, но все это можно будет делать и в холода, так что к весне мы управимся. Но, конечно, крепость теперь может выдержать вражескую атаку. Король обещал приехать сюда, когда все будет закончено, и тогда наш старый друг Эдрик Дикий принесет ему присягу. До тех пор он поклялся хранить мир.

 — Неудивительно. Уроки Нортумбрии не могли пройти для него даром.

 — Не хочешь ли завтра осмотреть Олдфорд? — предложил ей Жосслен.

 — Да, если это доставит удовольствие милорду, — раздался обманчиво кроткий ответ.

 — Мне казалось, ты захочешь увидеть место, где тебе вскоре предстоит поселиться и стать хозяйкой. Наши семейные покои достаточно просторны, и во всех больших комнатах я велел устроить камины.

 — Я никогда не перееду из Эльфлиа в твой замок, — спокойно проговорила Мэйрин. — Ты построил Олдфорд для короля. Хотя мне пришлось не по душе, что крепость будет притягивать к себе и к Эльфлиа жадные взоры окрестных разбойников, все же, как верная подданная короля, я согласилась на это строительство. Но я никогда не обещала тебе, что поселюсь там.

 — Я — барон Олдфорд, — процедил Жосслен сквозь стиснутые зубы, а Вильгельм — мой наследник. Когда-нибудь Олдфорд будет принадлежать ему, и он будет жить там, пока не вырастет.

 — Ты никогда не получишь моего сына, — прошипела Мэйрин в ответ. — И поскольку я не намерена жить в Олдфорде, то и Вильгельм не будет там жить.

 — Он не только твой сын, но и мой, Мэйрин.

 — Вы в этом уверены, милорд? — насмешливо спросила Мэйрин. — В тот день, когда он родился, вы не были настолько убеждены в этом, как сейчас. Вы готовы были отказаться от него, невзирая на все мои клятвы. Чтобы убедиться в законности Вильгельма, вам потребовалось увидеть искалеченное тело бедного Эрика! В тот момент, когда вы усомнились во мне, вы потеряли все права на Вильгельма, милорд!

 — Так дальше продолжаться не может, Мэйрин! — не выдержал Жосслен — Как именно, милорд? Я по-прежнему остаюсь верной и преданной женой. Я буду вести хозяйство и рожать вам детей, но Вильгельма вы не получите. — И прежде чем Жосслен успел что-либо сказать в ответ, она указала рукой куда-то в долину н воскликнула:

 — Смотри! Моя мать, и Мод с ней! Боже мой! Наша дочь уже ходит! Я оставила ее здесь грудным младенцем, а теперь она уже ходит! О проклятый Эрик Длинный Меч! Скольких же еще радостей я лишилась по его вине?!

 Увидев свою дочь живой и здоровой, Ида разрыдалась от счастья, а при виде маленького Вильгельма пришла в полный восторг.

 — Посмотри-ка, Мод, — сказала она внучке, поднося младенца. — Это — твой маленький братик. Его зовут Вильгельм. Мод ревниво уставилась на спеленутый сверток.

 — У-у-у! — пропищала она. — Нет! Нет! Мэйрин рассмеялась и, спешившись, радостно обняла дочку, подхватив ее на руки.

 — Не надо ревновать меня к Вильгельму, крошка моя, — проговорила она, целуя Мод в макушку. — Мама по-прежнему тебя любит.

 Мод подняла головку и заглянула Мэйрин в лицо.

 — Мама? — повторила она. Глаза Мэйрин наполнились слезами.

 — Да, Мод, — сказала она дочери. — Я — твоя мама и больше никогда не расстанусь с тобой. Мод широко улыбнулась и сказала:

 — Вниз!

 — Она хочет, чтобы ты опустила ее на землю, — объяснил Жосслен. — Она научилась ходить в тринадцать месяцев и с тех пор никак не может находиться вдоволь.

 — Я сама в состоянии понять, чего хочет моя дочь, — ледяным тоном перебила его Мэйрин, опуская Мод на землю и беря Вильгельма из рук Иды. Затем она повернулась и направилась к дому.

 Ида удивленно взглянула на Жосслена — Что с ней происходит?

 — Ваша дочь — невыносимая, злопамятная упрямица! — заявил Жосслен и побрел следом за женой.

 — Я все объясню, — устало сказал Иде Дагда. — Но сперва дайте мне кружку сидра. У меня горло пересохло от дорожной пыли.

 Ида и Дагда вошли в дом. Посадив Дагду у камина в зале, Ида вручила ему большую деревянную кружку свежего пенного сидра.

 — Ну, — нетерпеливо проговорила она, усаживаясь напротив него. — Что случилось?

 Дагда отхлебнул большой глоток сладкого яблочного питья и принялся объяснять, что послужило причиной ссоры между Мэйрин и Жоссленом. Пересказав в общих чертах эту историю, он заметил:

 — Вы же знаете, как она обижается, когда думает, что ее предали. Она все начинает видеть в черном свете. Помните, как убили Василия? Она тогда решила, что принц ее вовсе не любил. Прошло несколько лет, прежде чем она смогла взглянуть на вещи разумно и осознать, в чем заключалась настоящая трагедия ее первого брака.

 — Но ведь она тогда была еще ребенком! А теперь она — взрослая женщина и должна вести себя как взрослая!

 — Вы — ее мать, — отозвался Дагда. — Вот вы ей это и скажите. Я сделал все, что мог. Но меня она не слушает.

 Ида, не откладывая дело в долгий ящик, немедленно отправилась к дочери. Мэйрин сидела в гостиной и кормила Вильгельма.

 — Что означает все то, что рассказал мне Дагда? — спросила Ида.

 — А что он тебе рассказал? — невинным тоном поинтересовалась Мэйрин.

 — Не смей притворяться! — строго одернула ее Ида. — Между тобой и Жоссленом пролегла трещина, и ты не хочешь сделать шаг навстречу. Почему?

 — Если между нами и пролегла трещина, то случилось это не по моей вине. Это он виноват! — Расскажи мне все, — смягчившись, попросила Ида. — Возможно, я сумею чем-нибудь помочь.

 — Я уверена, что Дагда все тебе уже рассказал, мама. Когда Вильгельм только родился, Жосслен не захотел признать его своим сыном, и этого я ему никогда не прощу. Теперь Вильгельм — только мой сын и ничей больше!

 — Я не отказывался признавать его! — воскликнул Жосслен, входя в гостиную. — Ты все это выдумала!

 — Я объявила его твоим законным сыном и спросила тебя, согласен ли ты это признать. Когда родилась Мод, ты чуть из шкуры не выпрыгнул от радости, но насчет Вильгельма ты не сказал ни слова, пока король Малькольм не сообщил об увечье Эрика. Только тогда ты поверил, что Вильгельм — твой сын!

 Тем временем предмет их спора услышал громкие, раздраженные голоса. Сердце его матери, к которому малыш прижимался щекой, тревожно забилось. Хуже того, грудь ее выскользнула из его ротика. Лишившись источника пищи, Вильгельм де Комбур громко заревел от страха и обиды.

 — Смотри, что ты наделал! — гневно крикнула Мэйрин. — Ты обижаешь моего сына! Уходи немедленно! Я тебя ненавижу! — Она крепче прижала ребенка к груди, вернув сосок ему в рот, отчего малыш немедленно утихомирился. Серебристые младенческие слезки на его пухленькой розовой щеке тронули Мэйрин до глубины души; она бросила мрачный взгляд на Жосслена.

 Ида увела зятя из гостиной, и они спустились по лестнице в зал.

 — Оставь ее в покое на время, сынок. Боюсь, сейчас она не склонна внимать голосу разума. Если мы не будем подогревать ее гнев, думаю, со временем она сама поостынет.

 — За все время, что мы с ней женаты, я ни разу не видел ее в таком состоянии, — проговорил Жосслен. Ида усмехнулась.

 — Женщины, — заметила она, — изменчивы, как погода. Тебе необычно повезло, Жосслен, что погода долгое время была сухой и солнечной, но все мы хорошо знаем, что на смену солнечным дням приходит буря. Правда, на сей раз буря оказалась слишком суровой, но и она со временем кончится, и снова засияет солнце. А пока что нам остается отсиживаться в укрытии и надеяться на лучшее.

 — Скажите, матушка, вы когда-нибудь сердились на своего мужа так же, как Мэйрин сейчас сердится на меня? Ида снова усмехнулась.

 — Однажды, — ответила она, — Олдвин так меня разозлил, что я ушла в холмы и три дня пряталась в пещере. Боюсь, я тогда напугала его до полусмерти. И когда я вернулась в Эльфлиа, он на коленях поклялся никогда больше не сердить меня намеренно. — Улыбка ее стала печальной. — И он сдержал свое слово, — добавила она.

 Несмотря на свое кажущееся нежелание, на следующий день Мэйрин все же поднялась на холм осмотреть Олдфорд. И зрелище потрясло ее: крепость была практически готова. Въехав в ворота, она попала во внешний двор. В качестве проводника она взяла с собой одного из младших сыновей Дагды, десятилетнего Сканди — Милорд разумно поступил, что построил крепость на скале, — заметил Сканди. — В дождь двор не будет превращаться в грязную лужу.

 Они миновали стены внутреннего занавеса и оказались во внутреннем дворе. Здесь Мэйрин увидела недавно возведенные постройки, наполовину из камня, наполовину из дерева, окружавшие двор. Они предназначались для семьи барона, слуг и гостей. Мэйрин осмотрела все помещения; Сканди следовал за ней по пятам.

 Большой зал с высокими дубовыми арками был уже украшен прекрасной резьбой. В зале было три камина и одно большое окно, еще не застекленное. По обеим сторонам от главного окна размещалось несколько окошек поменьше; стекла не были пока что вставлены и в них. Все окна в зале и в других жилых помещениях предстояло снабдить деревянными ставнями.

 Кухни оказались просто великолепны: поварам не придется жаловаться на тесноту и неудобства. Вода поступала в каменные раковины по трубе из цистерны, установленной в угловой башне. Были на кухни и печи, и кладовые для хранения вина, сидра и пива, и даже маслобойня — отдельная просторная комната, где можно было сбивать масло и варить сыр.

 Одно маленькое дополнительное помещение вызвало у Мэйрин любопытство: она не понимала, зачем понадобилась эта комнатушка. — Для чего это? — спросила она у Сканди.

 — Для вас, госпожа. Милорд сказал, что здесь вы сможете хранить свои лекарственные травы и снадобья.

 Восхищенная, Мэйрин внимательно осмотрела комнату. Здесь была небольшая каменная раковина, соединенная, как сообщил Сканди, с отдельной водяной цистерной. В стенах — каменные полки и ниши. «Сюда поместится даже мой дубовый стол!»— подумала Мэйрин, уже распределяя в уме, чем занять стенные ниши. Но тут она вспомнила, что не собирается жить в Олдфорде, и улыбка на ее лице сменилась сердитой гримасой.

 — Пойдем отсюда! — раздраженно прикрикнула она на провожатого.

 В основных чертах все башни крепости походили друг на друга — два этажа и чердак; но две были особенные. Под одной из них в скале фундамента вырубили подземную темницу. А в северной башне предстояло разместиться часовне, поэтому здесь не стали делать перекрытий между этажами. Стены алтарной части повторяли своими очертаниями угловое закругление башни. Проходя по дубовому полу, Мэйрин подумала, что здесь будет очень красиво, когда закончат отделочные работы.

 Семейные покои оказались просторными и светлыми. Они помещались на втором этаже и состояли из зала, гостиной, купальни, комнат для гостей и шести спален. Сканди с гордостью показал Мэйрин отдельные покои, предназначенные для детей. Здесь тоже был зал с камином и еще несколько спален. В другом крыле замка находились жилые комнаты для Дагды — бейлифа крепости, для священника, который станет капелланом Олдфорда, для цирюльника и лекаря, для повара и их семейств. Кроме того, в крепости будут казармы для солдат гарнизона и отдельные комнаты для их капитана.

 Под казармами были конюшни и псарни. Сканди сказал, что уже построили даже клетки для ловчих птиц и голубятню. Под кухнями, как он сообщил, находились дополнительные кладовые для припасов на случай осады, а под кузницей — небольшой арсенал. Мэйрин в очередной раз убедилась, что план крепости хорошо продуман. На этой отвесной скале и с одним-единственным входом она практически неуязвима. Мэйрин почувствовала прилив гордости. Ведь когда-нибудь все это будет принадлежать Вильгельму!

 — Ну, — спросила ее Ида, когда Мэйрин вернулась из замка, — что ты думаешь об Олдфорде?

 — Потрясающе! — честно призналась Мэйрин. — Думаю, король останется доволен.

 — Как ты считаешь, когда крепость станет пригодной для жилья? — спросила Ида.

 — К весне — наверняка, — ответила Мэйрин. — А ты собираешь жить там, мама?

 — Ты предпочла бы, чтобы я осталась здесь, девочка моя?

 — Это решать тебе, мама. Но хочу, чтобы ты осталась здесь со мной и с детьми.

 — Что?! — Ида недоуменно уставилась на дочь.

 — Я не собираюсь жить в Олдфорде, — спокойно пояснила Мэйрин.

 — Дочь моя! — строго воскликнула Ида. — По-моему, ты зашла чересчур далеко. Если не остановишься, то твой муж скоро окажется в объятиях другой женщины.

 — Я — хорошая, верная жена, мама, — ответила Мэйрин. — У моего мужа нет причин жаловаться на меня.

 — Не считая твоего дурного настроения. Если бы я не знала тебя с детства, то решила бы, что ты одержима демонами!

 — Пора кормить Вильгельма! — заявила Мэйрин и вышла из зала, оборвав разговор.

 Проводив ее взглядом, Ида глубоко вздохнула. Она прекрасно понимала, что Жосслен обидел ее дочь, но, глядя на эту ситуацию со стороны, она могла понять и зятя. По словам Дагды, присутствовавшего при этом, Жосслен прилюдно признал правдивость слов своей супруги, несмотря на все их не правдоподобие, и в конце концов ее правота подтвердилась. Хотя Жосслена и мучили сомнения, он держал их при себе до последнего рокового момента. Ида считала его поведение достойным восхищения. Она не могла представить себе, чтобы какой-нибудь другой мужчина, за исключением, пожалуй, Олдвина, поверил бы рассказу Мэйрин, Но Мэйрин ожидала от своего мужа слепой и безоговорочной преданности. Ее первый брак с принцем Василием не прошел для нее даром. Всю свою жизнь, за исключением краткого промежутка между смертью Сирена Сен-Ронана и приездом в Эльфлиа, она пользовалась любовью окружающих. И даже в то время, когда она находилась во власти работорговца, рядом с ней был любящий и заботливый Дагда. Поэтому видимое предательство принца Василия оставило в душе ее глубокий след. И она стала требовать от Жосслена невероятного: поистине невозможно отыскать такого мужчину, который удовлетворил бы ее суровым условиям супружеской преданности.

 Ида от всей души желала вернуть Мэйрин и Жосслену былое счастье. Она была убеждена, что они по-прежнему любят друг друга, но понимала, что чем дольше затянется размолвка, тем труднее примирить их, ибо с каждым новым днем трещина все углублялась.

 Через две недели после возвращения Мэйрин на склоне холма показался всадник. Он спустился в долину, пересек реку и направился к дому. Это был гонец от королевы, вернувшейся в Нормандию и приславшей Мэйрин письмо. Приветствовав посланника и предложив ему гостеприимство, Мэйрин сломала печать на пергаменте и развернула свиток. По мере того как она читала письмо, глаза ее все больше округлялись от удивления.

 «Матильда, королева Английская и герцогиня Нормандская, шлет свой привет Мэйрин из Эльфлиа.

 Ваша сводная сестра, Бланшетта из Ландерно, просит меня узнать у вас, будете ли вы рады видеть ее у себя в Эльфлиа. Она желает встретиться с вами и лично поблагодарить вас за доброту и щедрость, которую вы проявили, несмотря на все обиды, нанесенные вам ее матерью. Я также желала бы, чтобы вы предложили ей свое гостеприимство и позволили ей погостить у вас до наступления следующего лета, когда она с моей юной дочерью Сесили отправится в монастырь, находящийся под моей опекой. Поскольку мне уже известна доброта вашего сердца и поскольку я была уверена, что вы не откажете мне в столь небольшой услуге, я взяла на себя смелость отправить леди Бланшетту в Англию. Она прибудет через день после гонца, который доставит вам мое послание. Я молюсь за ваше благополучие и часто думаю о вас».

 Письмо было подписано рукой королевы и запечатано ее личной печатью.

 Прочитав послание, Мэйрин еще несколько секунд ошеломленно глядела на пергамент, а затем молча протянула его Жосслену. Тот быстро пробежал письмо глазами и подытожил:

 — У нас нет выбора.

 — Неужели недостаточно того, что я предложила дочери этой женщины щедрые дары? Неужели я еще должна принимать ее в своем доме?!

 — В чем дело? — в замешательстве спросила Ида.

 — Королева прислала к нам в гости мою сводную сестру, — саркастически проговорила Мэйрин. — Ну не чудесно ли это? Мы должны будем терпеть ее общество до следующего лета, когда она наконец отправится в свой монастырь.

 — Дочь не в ответе за дела своей матери, Мэйрин! — строго воскликнула Ида. — Когда она приедет?

 — Завтра, — проворчала Мэйрин, и Ида громко расхохоталась.

 — Похоже, наша королева действительно не оставила нам выбора!

 Внезапно Мэйрин осознала комичность этой ситуации и тоже рассмеялась.

 — Как жаль, что ты ее не видела, мама! Она очень хороша собой, но совсем крошечная. И все же ей удается держать короля в таком страхе, что он не смеет возражать ее желаниям. Рассказывают, что однажды она даже поставила ему синяк под глазом. Ну что ж, похоже, нам никак не избавиться от визита дочери Бланш де Сен-Бриек. Придется смириться и принять ее со всеми приличиями.

 — Не забывай, Мэйрин, что она, как и ты, — дочь Сирена Сен-Ронана, — заметила Ида. — По-моему, если ты постараешься думать о ней не как о порождении той ужасной женщины, а как о дочери своего отца, тебе будет легче принять ее. Кроме того, если сердце ее принадлежит святой церкви, она не может быть такой же злодейкой, как ее мать. Похоже, Бланшетта Сен-Ронан тянется к тебе, Мэйрин. Не отталкивай ее из-за преступлений, совершенных ее матерью. Суди эту девушку по ее собственным заслугам. Сколько ей лет? — Она должна была родиться зимой того года, когда меня прогнали из Ландерно. Это случилось осенью 1056 года, а мне скоро исполнится двадцать лет. Значит, этой зимой моей сводной сестре будет четырнадцать. — Мэйрин взглянула на Жосслена, все это время хранившего молчание. — По-моему, ты говорил, что никогда не видел Бланшетту. Это правда или ты солгал и в тот раз?

 — Я никогда не лгал тебе, Мэйрин, — тихо возразил он.

 — Но ты не был и до конца правдив, — сказала Мэйрин.

 — Я никогда не видел дочку Бланш, — подтвердил Жосслен.

 — Мы заберем детей к себе, — решила Мэйрин, — а Бланшетта может занять старую комнату Брэнда.

 — Как жаль, — с невинным видом заметила Ида, — что Олдфорд еще не пригоден для жилья: там ведь такие чудесные комнаты для гостей! Уверена, мне понравится там. Наш старый дом по сравнению с новой крепостью выглядит таким убогим!

 — Что-то я этого не замечала, — фыркнула Мэйрин, и Жосслен спрятал улыбку. — Нам придется поторопиться, чтобы подготовить комнату для моей сводной сестры: одному Богу известно, в котором часу она появится здесь завтра. Не исключено, что приедет ранним утром.

 Но Бланшетта Сен-Ронан со своим эскортом появилась только после полудня. С первого взгляда на свою сводную сестру Мэйрин еще раз поняла, что способна замечать то, чего не видят другие люди. Лицо Бланшетты, представлявшееся Мэйрин в ее видениях, оказалось точь-в-точь таким же миловидным; единственная разница заключалась в том, что девочка подросла и превратилась в привлекательную юную девушку. Она была похожа на свою мать, но черты лица ее были мягче, чем у Бланш. Кроме того, у Бланшетты оказались голубые глаза и густые темные волосы Сирена Сен-Ронана.

 Мэйрин тщательно принарядилась с утра, зная, что первое впечатление — самое главное. Она надела черную юбку из тафты и серую парчовую тунику с золотой вышивкой. Грудь ее украшало золотое распятие — подарок королевы Маргарет, а в ушах сверкали серьги с крупными жемчужинами и гранатами. Укладывать волосы в прическу она не стала, но повязала голову золотой лентой;

 Ида незаметно улыбнулась выказанному дочерью признания тщеславия.

 Бланшетта приехала с пухленькой, низенькой и смешливой женщиной средних лет, возвращавшейся в свой монастырь в двух часах пути от Эльфлиа. Сестра Фридесвайда отклонила предложение погостить в Эльфлиа и даже не вошла в дом, торопясь успеть в монастырь до наступления темноты. Сопровождавшие ее королевские солдаты были разочарованы: теперь вместо хорошего ночлега им предстояло провести ночь под стенами монастыря и довольствоваться вяленой рыбой и кислым вином. Жосслен понял их огорчение и пригласил заглянуть в Эльфлиа на обратном пути из монастыря.

 Капитан поблагодарил Жосслена, и хозяин Эльфлиа понял, что сестра Фридесвайда успеет вовремя, даже если ей придется поплатиться за это мозолями на заднице. Монахиня и эскорт, попрощавшись с Жоссленом, рванулись вперед и вскоре скрылись из глаз. Жосслен обернулся, чтобы наконец рассмотреть гостью. Сестры какое-то время молча стояли и глядели друг на друга. Юная Бланшетта была одета в скромный темно-синий наряд; темные волосы заплетены в две косы, голова покрыта простой белой вуалью.

 — Добро пожаловать в Эльфлиа, сестра, — тихо проговорила Мэйрин.

 — Ты похожа на нашего отца? — спросила Бланшетта. — Я всегда хотела узнать, как он выглядел.

 — Да, во мне есть кое-что от него, но я похожа и на свою мать. Наш отец был красивым мужчиной. У тебя волосы и глаза точь-в-точь как у него. — Мэйрин обняла сестру, а затем отступила и сказала:

 — Пойдем в дом. Сегодня ветрено и в долине прохладно. Не хочу, чтобы ты простудилась.

 — Наш отец любил тебя? Как ты думаешь, меня бы он тоже любил? — В голосе Бланшетты послышалась боль.

 — Разве твоя мать не рассказывала о нашем отце? — спросила Мэйрин.

 Бланшетта вздохнула и покачала головой.

 — Она почти никогда не говорила о нем. Она утверждала, что воспоминания огорчают ее. Но моя кормилица Мелани говорила, что он был хорошим человеком.

 — Мелани была твоей кормилицей? Ты знаешь, она выкормила и меня! Как она поживает? Она еще жива? И что сталось со старой Кателлой? Ты ее тоже знала?

 — Эту ведьму? — Бланшетта вздрогнула от страха. — мне было четыре года, ее решили сжечь на костре. За ней явились в Аргоат, чтобы схватить и привести к палачу, но там ее уже не было, и с тех пор она больше не появлялась в наших местах. Говорят, что ее унес дьявол.

 — Скорее всего она спряталась в другой части леса, — сухо заметила Мэйрин. — Она была чудесной женщиной! Столько знала о целебных травах и о том, как лечить болезни!

 — Ты была с ней знакома? — Голубые глаза Бланшетты зачарованно округлились.

 — Да. Она научила меня лечебным свойствам растений и приемам лечения. С ней было очень интересно. Но ты так и не ответила, как чувствует себя Мелани!

 — Она еще жива. От нее я впервые узнала о твоем существовании, хотя мать не догадывалась, что я это знаю. Мелани рассказала, что моя мать прогнала тебя до моего рождения, объявив незаконнорожденной. Королева сказала, что это ложь и что Ландерно принадлежит не мне, а тебе. Я так счастлива! Я никогда не любила Ландерно. Мне там было страшно… особенно этот огромный лес! Если бы Хьюго не умер от кори, мне пришлось бы выйти за него замуж следующим летом и жить в этом ужасном месте. Кроме того, мне всегда было стыдно за свою мать, за то, что она прогнала тебя из дому.

 Мэйрин провела Бланшетту в зал и усадила у огня, поскольку девушка заметно продрогла.

 — Принеси вина, — велела она Наре, вышедшей посмотреть на гостью. Затем, усевшись в кресло напротив Бланшетты, она тихо проговорила:

 — Мелани не стоило рассказывать обо мне. Ты не имеешь никакого отношения к тому, что произошло между мной и твоей матерью. Ты ни в чем не повинна, как и я.

 — Сколько тебе лет? — спросила Бланшетта.

 — Через шесть дней мне исполнится двадцать, — ответила Мэйрин. — Когда ты родилась, Бланшетта?

 — Двадцать третьего февраля мне будет четырнадцать. — Но тут Бланшетта вытаращила глаза и зажала рот ладонью, чтобы подавить крик ужаса. — О Пресвятая Богоматерь! Да тебе же было всего пять лет, когда мама прогнала тебя из та громко разрыдалась.

 На мгновение Мэйрин пришла в полное замешательство: ее потрясло, насколько глубоко Бланшетта переживает чувство вины за преступление своей матери. Затем, грустно вздохнув, Мэйрин поднялась, подошла к сестре и заключила ее в объятия.

 — Не плачь, Бланшетта, — тихо сказала она. — В этом нет твоей вины. Не забывай, что ты тогда еще не родилась.

 — Она меня не любила, — всхлипнула Бланшетта. — Она совсем меня не любила. Когда у Мелани родился второй ребенок, она велела ей снова переехать в замок, чтобы кормить меня. Мама говорила, что благородная леди не должна портить свою грудь кормлением, но Мелани утверждала, что для женщины неестественно отказываться от кормления собственного ребенка. — И Бланшетта снова ударилась в слезы.

 «Черт бы побрал эту Мелани!»— раздраженно подумала Мэйрин. Эта женщина никогда не умела держать язык за зубами. И, к собственному удивлению, Мэйрин заявила.

 — Я уверена, что твоя мать любила тебя, Бланшетта. Разве она не хотела выдать тебя замуж за жениха из могущественного и влиятельного семейства? Мне кажется, что она делала это ради тебя.

 Бланшетта подняла заплаканное личико и взглянула сестре в глаза.

 — Ты такая добрая, — с восхищением проговорила она. — Как тебе удается быть такой доброй после всех страданий, которые причинила моя мать?

 Мэйрин разжала объятия, осторожно усадила сестру в кресло и снова села напротив. Не было сомнений в том, что Бланшетта отчаянно нуждалась в любви: это бедное дитя никогда не знало настоящей ласки и внимания. Однако Мэйрин не желала, чтобы Бланшетта стала боготворить ее: ведь она не святая.

 — Я вовсе не так добра, как тебе кажется, малышка моя, — ласково проговорила она. — Моя мать была ирландской принцессой, настоящей кельтской крови. Бретонцы — тоже кельты, но тесное общение с другими европейскими народами заставило их позабыть о своих корнях. Ты видела этого светловолосого высокого мужчину рядом с моим мужем? Это — Дагда. Он вырастил и воспитал мою мать, и когда она умирала, то поручила ему заботы обо мне. Когда-нибудь я расскажу тебе эту историю, Бланшетта, но пока что тебе достаточно будет узнать, что в свое время Дагда был одним из самых свирепых воинов в Ирландии. Он воспитал меня в кельтском духе, и мы никогда ничего не прощаем.

 Я не простила твою мать за то, что она со мной сделала. Я мечтала отомстить ей, и, когда мне представилась такая возможность, я ухватилась за нее, как утопающий хватается за соломинку. Однако при этом я не хотела причинить тебе боль. Ты родная мне по крови. А твоя мать — это совсем другое дело. Впрочем, она могла бы спастись от меня, если бы не допустила одну роковую ошибку.

 Твоя мать познакомилась с моим мужем за несколько лет до того, как он приехал в Англию с королем. Узнав о том, что здесь он добился успехов, она тоже отправилась в Англию в числе фрейлин королевы. Она убедила королеву в том, что Жосслен с радостью возьмет ее в жены. Мой муж был знаком с Матильдой с юных лет, и она всегда любила его. И королева думала, что сделает Жосслену подарок, привезя Бланш де Сен-Бриек в Англию. Можешь представить себе, как она смутилась и расстроилась, узнав, что совершила ошибку!

 Жосслен не говорил мне о том, что был знаком с твоей матерью, поскольку знал, какую неприятную роль она сыграла в моей жизни. Он был уверен, что никогда больше не встретится с ней, как и я, и что нет смысла сообщать мне об этом эпизоде из своего прошлого. Однако, увидев ее в свите королевы, он во всем сознался мне; тогда-то я и решила обрушить на эту женщину свое мщение. Как видишь, Бланшетта, я вовсе не святая.

 — Ты услышала меня, правда? — тихо спросила Бланшетта. — Ты услышала, как я зову тебя на помощь! Уверена, что это было именно так!

 — Что?! — Мэйрин изумленно уставилась на сестру.

 — Мелани сказала, что у тебя есть особый дар, — объяснила Бланшетта. — Она сказала, что ты умеешь слышать голос ветра и что если я позову тебя, ты услышишь, потому что мы — сестры.

 — А зачем тебе понадобилась моя помощь, Бланшетта? — Мэйрин была потрясена, вспомнив, как сводная сестра однажды непрошено возникла перед ее внутренним взором. Неужели Бланшетта действительно позвала ее?

 — Когда Хьюго умер от кори, я поняла, что в действительности не хотела выходить замуж, — сказала Бланшетта. — Всю свою жизнь я тянулась к церкви. Счастливей всего я бывала в минуты молитвы, но когда я однажды рассказала об этом маме, она обозвала меня дурой. Она напомнила, как мне повезло, что я попаду в богатую и знатную семью Монтгомери.

 На самом деле мои будущие родственники всегда пугали меня: они такие шумные, сварливые люди, не умеют говорить спокойно, а только кричат и спорят. Меня отправили жить к ним, когда мне было всего четыре года, сразу же после заключения договора о предстоящем браке. Хьюго тогда было пять лет. У него было три старших брата и сестра. Изабелла, моего возраста. Их мать постоянно ходила беременной. Она рожала каждый год по младенцу, но в конце концов умерла от родов, произведя на свет мертвого ребенка. Мне тогда исполнилось девять лет. Милорд Монтгомери почти сразу же взял себе новую жену, и она пошла по стопам старой; но эта женщина оказалась хрупкой и болезненной и прожила всего два года, потеряв троих детей и не родив ни одного живого малыша. Отец Хьюго снова женился — на сей раз на здоровой, крупной женщине, очень похожей на его первую жену. Она была вдовой с шестью детьми от первого брака, и все они переехали в замок Монтгомери, отчего стало еще теснее и шумнее. Не прошло и года после свадьбы, как леди Ивонна родила милорду Монтгомери сына весом в десять фунтов. — Бланшетта нервно вздрогнула и отхлебнула глоток вина, прежде чем продолжить свой рассказ. — А потом на замок обрушилась эпидемия кори. Умерли Хьюго, Изабелла и трое детей леди Ивонны. Я и еще несколько человек переболели и выжили.

 Когда наконец все оправились от этого удара, милорд Монтгомери осознал, что после смерти Хьюго меня уже ничто не связывает с его семьей. Он собирался отослать меня в Ландерно, поскольку все остальные его сыновья были уже обручены, а кормить лишнюю нахлебницу ему не хотелось. Но тогда леди Ивонна предложила выдать меня за своего второго сына, Жиля. Это был ужасный мальчишка с огромной головой на маленьком теле. Он вечно пытался оказаться наедине с какой-нибудь из девочек. Я сказала леди Ивонне, что относилась с почтением к брачному договору, который моя мать устроила между мною и Хьюго Монтгомери, однако теперь, когда я свободна от этого соглашения, предпочитаю посвятить себя Господу и удалиться в монастырь. Тогда она избила меня и заперла в башне, где я провела много недель только на хлебе и воде. Она сказала, что я буду сидеть там до тех пор, пока не перестану упрямиться. И каждый день она приходила и требовала моего согласия на брак с ее сыном. Я каждый раз отказывалась, и она снова била меня. Наконец меня выпустили, но отныне все в замке стали помыкать мною, как простой служанкой.

 Тогда-то, Мэйрин, я и вспомнила, что говорила о тебе Мелани еще в Ландерно. Она сказала, что у тебя есть волшебный дар и что ты, наверное, колдунья — такая же, как Вивиана, возлюбленная великого чародея Мерлина. И я попыталась докричаться до тебя, рассказать о моем горе и о том, как мне хочется посвятить свою жизнь Господу. Я подумала, что Господь не накажет меня за то, что я прибегла к единственному способу спастись. Если бы я была не права, Господь указал бы мне на это, но я не ошиблась! Вскоре глава рода Монтгомери, а затем и сама королева Матильда сообщили в письме, что мне предстоит отправиться к королеве в Каан. И что мне позволят удалиться в монастырь!

 Я поняла, что ты услышала меня. Услышала и помогла мне. Королева сообщила мне о смерти моей матери, рассказала о тебе и о том, что тебе стало известно мое желание посвятить жизнь Богу. Она сказала, что ты щедро предложила мне оплатить вступление в любой монастырь, по моему выбору. А затем посоветовала мне выбрать принадлежащее ей аббатство Святой Троицы, куда вскоре направится и ее собственная дочь Сесили. О Мэйрин! За всю свою жизнь я не была так счастлива, как тогда! Мы с юной принцессой должны были поехать в монастырь этим летом, но она заболела, и королева решила отложить путешествие до следующего лета.

 Узнав об этом, я спросила королеву, не позволит ли она мне съездить в Англию и повидаться с тобой. У меня ведь нет других близких родственников: все родные нашего отца умерли, а из родных матери я не знала никого, кроме одного забавного старичка-епископа, который умер много лет назад. Надеюсь, ты не сердишься на меня за то, что я приехала?

 — Нет, — тихо ответила Мэйрин. — Не думаю, Бланшетта, что ты вообще способна рассердить меня. — Она протянула руку и погладила сестру по голове, представляя себе, как это бедное дитя в отчаянии воззвало к незнакомой девушке, не зная даже, жива она или уже давно умерла. Когда ты звала меня, — спросила она, — ты не задумалась о том, что я могла уже умереть?

 — О нет! Я знала, что ты жива!

 — Почему? — спросила Мэйрин. Бланшетта пожала плечами.

 — Просто знала, и все. Мэйрин улыбнулась.

 — Возможно, сестренка, — проговорила она, — у тебя тоже есть своего рода волшебный дар.

 — Нет! — поспешно возразила та. — Это было бы греховно. Мэйрин не сдержала улыбки. Это наивное дитя полагало, что нет никакого греха в том, чтобы мысленно позвать на помощь другого человека, но не желало признать, что для успеха этой попытки ей обязательно надо было обладать хотя бы малой частицей такого же дара, каким обладала ее сестра. Впрочем, спорить о таких тонкостях сейчас было бы неуместно, поскольку, как подозревала Мэйрин, Бланшетта была обучена из рук вон плохо. Ведь она выросла в многодетной нормандской семье, где никто не заботился об образовании малышей. Впрочем, у нее впереди есть время, чтобы научиться всему необходимому, а пока что Мэйрин собиралась радушно принимать сестру у себя в гостях, чтобы та почувствовала себя как дома.

 — Я рада, что ты приехала в Эльфлиа, Бланшетта, сестричка моя, — проговорила она. — Я выросла здесь, а это — леди Ида, которая воспитала меня. — Мэйрин взяла за руку Иду, стоявшую у ее кресла и слышавшую почти целиком всю историю Бланшетты. — Мама, как ты хочешь, чтобы Бланшетта называла тебя?

 — Пусть называет меня мамой, так же как ты и Жосслен, — ответила Ида. — Бедное дитя! Тебе выпало на долю много страданий. Но теперь тебя никто не обидит. Теперь ты попала в настоящую семью, к своим родным, и мы постараемся, чтобы ты была счастлива с нами. — Ида смерила взглядом Мэйрин и назидательно добавила:

 — Разве я не говорила, что тебе исключительно повезло в жизни, дочь моя? Ведь ты всегда была любима. А бедняжка Бланшетта всю жизнь была так одинока!

 Легкая улыбка заиграла на губах Мэйрин. Иду нельзя назвать особенно тактичной. Но внезапно Мэйрин впервые задумалась: что, если ее мать не так уж и не права? Что, если ей действительно следует простить Жосслена? Но она тут же выбросила эту мысль из головы и сказала сестре:

 — Ты согласна называть леди Иду мамой?

 — О да! — радостно воскликнула Бланшетта, и на ее прелестные голубые глаза вновь навернулись слезы.

 — А как насчет меня? — спросил Жосслен, подходя к ним. — Ты не хочешь представить меня своей сестре, колдунья? Или все еще сердишься на меня?

 — Это мой муж, Жосслен де Комбур, — сказала Мэйрин без особых церемоний.

 Золотисто-зеленые глаза Жосслена озорно сверкнули.

 — Миледи Бланшетта, — ласково проговорил он, поднося хрупкую ручку девушки к губам для поцелуя. — Добро пожаловать в Эльфлиа.

 — Благодарю вас, милорд, — ответила Бланшетта, так опытно высвобождая руку из пальцев Жосслена, что Мэйрин не удержалась от улыбки.

 Представив сестру матери и мужу, Мэйрин позвала Дагду. Ирландец присоединился к теплому семейному кружку и внимательно взглянул гостье в глаза. Бланшетта застенчиво смотрела на него, но глаз не опускала. Наконец Дагда улыбнулся.

 — В вас очень много от вашего отца, миледи Бланшетта, — одобрительно заметил он своим гулким басом.

 И тут Бланшетта впервые за все время улыбнулась. «Какая она красивая!»— подумала Мэйрин.

 — О Дагда! — воскликнула Бланшетта. — Вы сказали мне самые приятные слова на свете! Вы ведь знали моего отца, верно? Расскажите мне о нем!

 — Я был бы счастлив рассказать вам все, что мне известно о Сирене Сен-Ронане, дитя мое, — ответил Дагда, — но, знаете ли, я чудовищно проголодался. Скоро подадут ужин. Видите ли, на голодный желудок я не умею рассказывать. — Он окинул Бланшетту оценивающим взглядом. — Похоже, вы истосковались по хорошей еде, — заметил он. — Но в Эльфлиа быстро наверстаете упущенное.

 — Пойдем, девочка моя, я покажу тебе, где можно умыться после дороги, — сказала Ида. — Мы подготовили для тебя старую комнату моего покойного сына. Ты очень понравилась бы Брэнду. Он любил красивых девушек. — С этими словами Ида повела Бланшетту на второй этаж.

 — Ну, колдунья, ты все еще расстроена из-за ее приезда? — спросил Жосслен, внезапно оказавшись с Мэйрин наедине.

 — Нет, — ответила та. — Бедное дитя! Ей пришлось нелегко. Похоже, Бланш была вне себя от радости, когда ей удалось сбыть дочь на руки Монтгомери. Останься наш отец в живых, все сложилось бы иначе. Боюсь, этой девочке никто никогда не говорил, что любит ее. Помню, мы как-то обсуждали с тобой, насколько умна была Бланш, и пришли к выводу, что мозгов ей явно не хватало. Теперь я в этом окончательно убедилась! Представь себе, она вверила свою дочку заботам моей старой кормилицы! Мелани обожала меня и не смогла не рассказать обо всем Бланшетте. Хотелось бы мне знать, действительно ли моя сестра чувствует призвание к монашеской жизни или просто хотела удалиться в монастырь, чтобы спастись от злодейств своей матери или искупить их?

 — У тебя впереди полгода, чтобы узнать ответ на этот вопрос, Мэйрин, — отозвался Жосслен.

 — Да, верно, — согласилась Мэйрин и, помолчав немного, окликнула его:

 — Жосслен?

 — Что, колдунья моя? — Жосслен уселся напротив жены, в кресло, освобожденное Бланшеттой.

 — Жосслен, мне очень жаль, что мы с тобой поссорились, — торопливо проговорила она. — Моя мать то и дело повторяла, как мне повезло в жизни, что я была все время окружена любовью и заботой. Но хотя в глубине души я понимала, что она права, все же была не в силах избавиться от мучившей меня обиды. Я до сих пор не уверена, смогу ли… Но сейчас, когда я увидела Бланшетту и услышала историю ее одинокой жизни… Короче говоря, я поняла, что не хочу больше враждовать с тобой, Жосслен!

 — Мэйрин, я не хотел обидеть тебя, — отозвался Жосслен. — И Вильгельма я никогда не обижу.

 — Знаю, — ответила Мэйрин и глубоко вздохнула. — Я сама не понимаю, почему так разозлилась. Когда ты усомнился в моей правдивости, мне показалось это предательством. Я вспомнила о том, что произошло раньше… тогда, в Византии, с Василием… когда он предал меня.

 — Василий тебя предал?! — Жосслен слышал об этом впервые. — Как? С другой женщиной?

 — С мужчиной, — негромко сказала Мэйрин.

 — С мужчиной?! — Жосслен ошеломленно уставился на нее.

 — У византийцев другие обычаи, другие привычки, — принялась объяснять Мэйрин. — Порой они берут себе в любовники людей своего пола, и никто не считает это странным. До брака со мной у Василия был мужчина-любовник. Его звали Велизарием, он был в то время самым знаменитым актером в Константинополе. Он убил Василия; по крайней мере мне так сказали. А потом кое-кто стал поговаривать, что они договорились между собой и вдвоем покончили жизнь самоубийством, чтобы никогда не расставаться.

 Я была еще очень молода, когда вышла замуж за Василия. Он был чудесный, удивительный человек! Красивый, образованный, утонченный и добрый, с великолепным чувством юмора. Наша совместная жизнь была настоящим счастьем, хотя и очень кратким. Встретившись с ним, я была еще совсем невинна. Василий хотел, чтобы я не соприкасалась с темной стороной жизни, и защищал меня от всех невзгод, точь-в-точь как мои приемные родители. Представь себе только, как я была потрясена, узнав о его смерти и услышав эти ужасные сплетни! На несколько недель я даже потеряла память. Мне и сейчас страшно об этом вспомнить. Когда память вернулась, я решила, что Василий никогда не любил меня по-настоящему, что он сознательно предавал меня все время. Но позже я поняла, что это не так. Он действительно любил меня, и мне повезло, что мой первый муж оказался таким внимательным и нежным. Однако я никогда не узнаю наверняка, как и почему он умер, и этот вопрос будет мучить меня до конца моих дней.

 Я доверяла Василию всецело и хотела доверять тебе так же, Жосслен. Разве это не естественно для мужа и жены?! Но твои сомнения в тот момент показались мне даже страшнее, чем предательство Василия, поскольку угроза тогда нависла не надо мной, а над моим ребенком. — Тут Мэйрин внезапно рассмеялась. — Знаешь ли, я вела себя совершенно по-детски, но ведь я уже давно не ребенок!

 Теперь Жосслен все понял. Многие вещи, казавшиеся ему загадкой, в один миг прояснились для него. Наклонившись, он взял за руки Мэйрин и сказал:

 — Я вовсе не прекрасный и утонченный византийский принц, Мэйрин. Я не святой. Я всего лишь рыцарь, верный слуга короля и простой мужчина. Но я люблю тебя, колдунья моя, и буду любить до конца своих дней. Возможно, я не всегда понимаю тебя; возможно, у нас будут еще размолвки, но моя любовь к тебе никогда не иссякнет. — Жосслен поднес ее руки к губам и начал неторопливо покрывать поцелуями пальцы, ладони и нежные запястья. Золотисто-зеленые глаза его встретились с ее фиалковым взглядом.

 — Мир? — спросила она.

 — Мир! — радостно воскликнул Жосслен.

 Ида, вернувшись в зал с Бланшеттой, увидела, как они тихонько сидят вместе, словно два голубка, и как Жосслен целует руки ее дочери. Мэйрин сидела спокойно и не возражала против его ласки. На губах ее впервые за все время после возвращения в Эльфлиа играла умиротворенная, счастливая улыбка. Ида повернулась к Бланшетте и сказала:

 — Думаю, твой приезд, дитя мое, сотворил чудо, и я благодарю Господа за это.

 — Я готова сделать для Мэйрин все что угодно! — пылко воскликнула Бланшетта. — Ох, матушка Ида, как вы думаете, она будет любить меня после всего, что ей сделала моя мать?

 — Я свою старшую дочь неплохо знаю, — отозвалась Ида, ободряюще обнимая узкие плечики Бланшетты. — Она уже тебя полюбила, дитя мое. У Мэйрин кельтский норов, это верно, но и доброе, щедрое сердце, как у всех ее предков. Она никогда не дарит свою любовь незаслуженно, но и не отбирает ее обратно. Ты наконец нашла свой дом, Бланшетта Сен-Ронан, и мы всем сердцем рады приветствовать тебя в Эльфлиа.

 Услышав слова Иды, Бланшетта почувствовала, как сердце ее учащенно забилось от радости. Она внезапно поняла, что всю свою жизнь хотела только одного; попасть в настоящую, родную семью. И вот она нашла то, что искала.

 Девушка быстро привыкла к жизни в Эльфлиа. Несмотря на все протесты Мэйрин, она открыто выказывала свое восхищение старшей сестрой. Ее племянница и племянник, Мод и Вильгельм, приводили ее в настоящий восторг: они были совсем непохожи на детвору из замка Монтгомери. Возможно, все дело в том, что эти дети были ей родными. Родными по крови. Бланшетта поняла, что впервые в жизни она вполне довольна и счастлива.

 — Интересно, что сказала бы ее мать, если бы увидела ее здесь, среди нас? — со смехом спросила Мэйрин Жосслена, лежа рядом с ним в постели накануне своего дня рождения.

 — Бланш позавидовала бы ей. Она не была способна на добрые чувства, — ответил Жосслен. — Но давай не будем говорить о ней, колдунья моя.

 — О чем же нам тогда говорить, милорд? — шутливо спросила Мэйрин. Глаза ее озорно поблескивали в золотистом свете свечи, стоявшей у изголовья и отбрасывавшей тени на их прекрасные обнаженные тела.

 — По-моему, лучше вообще не говорить, — многозначительно ответил Жосслен.

 — Что же тогда делать, милорд? — Оба лежали, повернувшись лицом друг к другу и опершись на локоть. — Я в полном распоряжении моего возлюбленного супруга.

 Жосслен притянул ее голову к себе и поцеловал мягкие губы.

 — Может быть, теперь у тебя возникла какая-нибудь идея? — прошептал он.

 — Пообещай, что не будешь вопить и реветь. Иначе разбудишь Вильгельма, — отозвалась Мэйрин.

 — Я не реву! — запротестовал Жосслен.

 — Ты всегда так говоришь, — рассмеялась Мэйрин. — И всегда ревешь!

 — Даже если Вильгельм и проснется, он все равно не поймет, чем мы занимаемся, — рассудительно заметил Жосслен.

 — Какое счастье, что Мод выразила желание ночевать вместе со своей тетушкой Бланшеттой! — засмеялась Мэйрин.

 Ладонь Жосслена, поддерживавшая ее затылок, переместилась к щеке. Он осторожно потер костяшками пальцев ее щеку, подбородок, затем вторую щеку. Едва заметно вздохнув, Мэйрин прижалась лицом к его руке. Пальцы Жосслена уже ласкали ее губы; приоткрыв рот, она принялась игриво покусывать их. Встретившись взглядом, супруги улыбнулись друг другу. Жосслен откинул прядь ее длинных золотисто-рыжих волос, чтобы вдоволь полюбоваться великолепным телом жены. Соски Мэйрин начали набухать от одного его жгучего взгляда.

 Откинувшись на спину, Мэйрин прижала голову Жосслена к своей груди. Он глубоко вдохнул, впивая легкий аромат, исходящий от нее, потерся щекой о ее грудь и немного ворчливо спросил:

 — Ты не хочешь взять кормилицу для Вильгельма, колдунья моя? По-моему, просто нечестно отдавать эти прелестные грудки, — ладонь его уже охватила один из бархатистых холмиков, — в распоряжение беззубому младенцу, неспособному оценить их. — Жосслен игриво коснулся языком ее соска, и на нем тут же выступила жемчужная белая капля, которую он с удовольствием слизнул.

 — Милорд! — запротестовала Мэйрин. — Вы что, хотите лишить своего сына единственной доступной ему пищи?

 — Пускай его снабжает пищей какая-нибудь толстощекая крестьянка с сиськами, как коровье вымя! — заявил Жосслен. — А эти прелести — мои и ничьи больше!

 — О жестокий сластолюбец! — воскликнула Мэйрин с притворным негодованием. — Попробуем охладить твой пыл! — Игриво оттолкнув Жосслена, она перевернула его на спину и, прежде чем он успел воспротивиться, проворно оседлала его, стиснув своими белоснежными бедрами и пристально глядя ему в лицо. — Ну, милорд, — проговорила она, — вам подсказать, что теперь делать? Или вы сами поймете? По-моему, у вас никогда не было недостатка в фантазии. Подняв руки, Жосслен принялся ласкать ее груди, с восхитительной искусностью поглаживая соски; вскоре Мэйрин уже трепетала всем телом от блаженства. Не в силах дольше терпеть, она начала тереться бедрами о живот Жосслена, и в то мгновение, когда ей показалось, что она сейчас лишится чувств от этой сладостной пытки, Жосслен приподнял ее за талию обеими руками и медленно опустил на свое готовое для любви орудие. Мэйрин выгнула спину и, закрыв глаза, со стоном запрокинула голову.

 — Скачи на мне, — простонал Жосслен. — Давай же, колдунья!

 Мэйрин повиновалась, наклонившись вперед так, что груди ее слегка коснулись его груди, а руки обхватили его голову. Жосслен поддерживал ладонями ее бедра, то поднимающиеся, то опускающиеся вновь в невыразимо чувственном ритме; горячие губы его впились в ее податливый рот.

 Заметив, что Мэйрин начинает уставать, он ловко перевернул ее на спину и сам оказался сверху. Мэйрин крепко охватила руками его шею. Она настолько растворилась в любовном блаженстве, что почти не заметила произошедшей перемены. Со дня их примирения прошло уже пять таких же сладостных ночей. «Почему, — изумленно подумала она, — почему я лишала себя этой радости?» Мэйрин чувствовала его твердую жадную плоть, движущуюся в ее теле, и ей казалось, что она умрет от счастья, но ни за что не откажется по доброй воле от продолжения этих восхитительных ласк.

 — Еще! — услышала она стон Жосслена. — Ах, колдунья моя, я хочу еще!

 Мэйрин, не совсем понимая, что он имеет в виду, все же попыталась ответить на эту мольбу. Охватив ногами его талию, она почувствовала, как Жосслен проник в нее глубже и затрепетал от наслаждения. Она парила в бескрайнем небе взаимной страсти. Она чувствовала, взмывая на гребне своей любви, что вершина этой страсти уже близка. Ногти ее впились в спину Жосслена, и Мэйрин услышала собственный стон, исполненный почти невыносимого блаженства, когда оба они взлетели на эту вершину.

 — Ах, колдунья моя! О-о-о!

 Расслабляясь по мере того, как буйство страсти утихало в ее теле, Мэйрин тихонько засмеялась.

 — Вот видишь… ты ревел, Жосслен, — поддразнила она его. Все еще продолжая лежать на ней, Жосслен охватил ладонями ее лицо и ласково поцеловал сначала в нос, потом в губы.

 — Возможно, — с томной улыбкой ответил он. — Но ты не оставила мне другого выхода.

 — Это верно, милорд, — согласилась она. Но тут в колыбели, стоявшей в углу спальни, неожиданно заплакал ребенок.

 — Проклятие, — проворчал Жосслен.

 — Что, милорд? — недоверчиво переспросила Мэйрин. — Неужели ты откажешь Вильгельму в моем внимании?

 Поднявшись со смятой постели, она подбежала к колыбели и взяла сына на руки. Вернувшись в постель, она уселась со скрещенными ногами и, откинув с лица прядь волос, поднесла ребенка к груди. Довольный, Вильгельм громко зачмокал; младенчески голубые круглые глаза его угрюмо уставились на отца, глядевшего на него с нескрываемой завистью. Пухлые ручонки малыша увлеченно тискали материнскую грудь.

 — Ну разве он не самый красивый мальчуган на свете? — восхищенно проговорила Мэйрин.

 Вильгельм на секунду оторвался от груди, чтобы шумно срыгнуть, и снова продолжал сосать.

 — Пользуйся, пока можешь, маленький обжора, — сказал Жосслен своему наследнику. — Но скоро эта роскошная грудь снова станет только моей. Я не собираюсь делить ее с тобой.

 Услышав звук отцовского голоса, Вильгельм немедленно прекратил сосать и повернул головку к Жосслену.

 — Он тебя понимает! — изумленно воскликнула Мэйрин. — Я уверена, он все понял! — Она бережно вставила сосок обратно в ротик Вильгельма.

 Вильгельм теперь стал сосать более вдумчиво, прекратив чмокать.

 Жосслен рассмеялся.

 — Да, правильно понял, — согласился он. — И это только первый отцовский урок. Потом будут и другие. Конечно, рано или поздно он станет большим и сильным и сможет побить меня, но это произойдет еще нескоро. Слышишь меня, поросенок? Я здесь хозяин! — Хвастун, — заметила Мэйрин.

 — Ну-ка поцелуй меня, жена! — потребовал Жосслен, подставив губы.

 Улыбнувшись, Мэйрин прижалась к его губам в поцелуе, рассчитывая, что поцелуй этот окажется коротким, но почему-то не смогла оторваться. Языки их снова встретились а страстном танце. «Я в раю!»— ошеломленно подумала Мэйрин, но тут Жосслен неожиданно отстранился.

 — Завтра же! — проговорил он сквозь зубы, и Мэйрин прекрасно поняла, что он имеет в виду.

 Бросив взгляд на увлеченно сосущего Вильгельма н снова подняв глаза на мужа, Мэйрин едва удержалась от смеха.

 — Хорошо, завтра, — согласилась она.

 Они сидели рядом, глядя, как Вильгельм заканчивает свой ужин, одним глазом подозрительно косясь на отца. Наконец его головка, покрытая мягким пухом младенческих волос, упала на теплую грудь матери: Вильгельм уснул. Жосслен и Мэйрин с улыбкой переглянулись.

 — Я так счастлива! — сказала Мэйрин, перенеся Вильгельма в его колыбель.

 — Это все, чего я хотел, — отозвался Жосслен. — Я всегда хотел только одного: чтобы ты была счастлива со мной. — Он встал, обнял жену и нежно прижался губами к ее губам. — Ах, колдунья моя, — вздохнул он. — Я самый богатый на свете человек: у меня есть ты, наши дети и наш дом. Чего еще можно желать?

 — Нечего больше желать, любимый мой Жосслен, — тихо согласилась Мэйрин. — Больше ничего и не нужно! Мы с тобой владеем целым миром!

 В темном вечернем небе за узким окном спальни сияла ослепительная голубая звезда, но Мэйрин и Жосслен, опутанные чарами любви, не замечали, как приближается ясная тихая ночь: для них уже заблестела заря новой жизни, полной счастья и надежд.