Глава 12
Утром на десятый день после казни членов совета Зенобия, выйдя из ванной, обнаружила в спальне Аврелиана. Увидя ее после долгих дней, он восхитился красотой этой женщины. Ее влажная золотистая кожа порозовела, она, казалось, была окутана гиацинтовым облаком. Впервые за много дней она надела каласирис восхитительного ярко-малинового цвета.
— Как ты хороша! — воскликнул он, а она улыбнулась.
— Доброе утро, римлянин. Ты уже отдал приказ о моем освобождении?
— Ты вольна ходить по дворцу и принимать гостей, но не можешь покидать пределы сада, — ответил он.
— Почему же?
— Потому что я хочу сохранить мир. Мне не нужны демонстрации, богиня.
— Когда мы отправимся в Рим? — спросила она.
— А тебе не терпится поехать туда?
— Да.
— Почему?
— Жизнь продолжается, римлянин, а ведь ты объяснил, что здесь у меня нет будущего.
— Какая у тебя несокрушимая логика, богиня! — улыбнулся он, изумленный. — Ну что ж, можешь радоваться, мы уходим из Пальмиры через несколько дней. Сначала твой старший сын вместе со своей женой должен выехать в Кирену. В качестве сопровождения я пошлю вместе с ним целый легион. Его юный шурин и теща поедут вместе с ним. Таков их собственный выбор — по крайней мере до тех пор, пока Флавия не произведет на свет ребенка.
— А не опасно ли для Флавии путешествовать сейчас? — спросила Зенобия. — Пожалуйста, не подвергай опасности ее или моего внука.
— Ее осмотрел врач, богиня, она совершенно здорова и спокойно перенесет путешествие.
— Ас чем мой сын отправится в Кирену, цезарь.
— Он получит в высшей степени щедрую сумму, Зенобия.
— А после их отъезда наступит наш черед? — Да. Ты, твой младший сын, если мы сможем найти его, и твоя дочь. Она — очаровательное дитя, богиня. Но я не нахожу сходства ни с тобой, им с твоими сыновьями.
— Она похожа на родственников моей матери, — быстро ответила Зенобия. — Моя мама была белокожей и белокурой. Но скажи мне, римлянин, ты виделся с моей девочкой?
— Она очень беспокоилась о тебе, богиня, и нуждалась в утешении и я поговорил с ней. Я просто таю перед маленькими девочками. Ты должна помнить, что я вырастил свою племянницу Кариесу.
— Ты мог бы позволить Мавии побыть со мной, — резко ответила Зенобия.
— Нет, богиня. Я чувствовал, что эти девять дней траура нужны тебе для размышлений. Ребенок отвлекал бы тебя.
Он еще раз дал ей понять, что именно он контролирует ее жизнь.
— Вы, цезарь, как всегда, великодушны и внимательны, — пробормотала Зенобия. Аврелиан засмеялся.
— Почему, даже когда ты благодаришь меня, богиня, у меня такое чувство, что ты бросаешь в меня метательные снаряды?
Зенобия посмотрела на негр широко раскрытыми глазами с выражением ангельской невинности.
— Не понимаю. Я полагала, что веду себя с вами в высшей степени учтиво, цезарь.
— Черта с два! — хрипло выругался он и притянул ее к себе. — Ты продолжаешь очаровывать меня и отказываешь при каждом удобном случае, богиня!
Его твердая рука обнимала ее тонкую талию. Свободной рукой он придерживал ее голову, а его губы приникли к ее губам в коротком, но жгучем поцелуе.
— Мне надоело спать одному, — сказал он. — Твой траур закончился, Зенобия, и сегодня ночью я намереваюсь вернуться в твою постель. Тебе не хватало меня, богиня?
— Нет! — г ответила она, улыбаясь ему, и ее серые глаза смотрели прямо в его голубые глаза.
Он засмеялся, но она заметила, что глубоко в его глазах затаился гнев.
— Когда-нибудь ты пожалеешь о своем неповиновении, богиня. Когда-нибудь мне все это надоест, и я найду себе более сговорчивую любовницу!
— Не я захотела стать вашей любовницей, цезарь.
— Выбирать — не твое дело, жестко произнес он. — Помни о том, что когда ты надоешь мне, я передам тебя тому, кому мне будет угодно, богиня. Возможно, я отдам тебя какому-нибудь галльскому или германскому военачальнику. Интересно, как долго ты протянешь в сырых, холодных и темных лесах севера?
Он снова наклонился к ней и неистово впился в ее губы, на этот раз оставив на них кровоподтеки. Он протолкнул ей в рот свой язык и стал быстро водить им, сначала поглаживая ее чувствительное небо, а потом лаская ее язык.
«Как же я ненавижу его! — думала Зенобия. — Но, клянусь Венерой и Купидоном, он умеет возбуждать мои чувства!»
Она задрожала, почувствовав на своей груди его большую теплую Руку, и стала сопротивляться, пытаясь вырваться. Аврелиан поднял голову и сказал:
— Я желаю тебя сейчас, богиня, и я возьму тебя!
Потом он быстро ударил ее по ногам, и они вместе упали на разбросанные по полу толстые ковры. Она задыхалась, придав» ленная его весом.
Обезумев от страсти, Аврелиан поспешно сорвал ее одежду, разбросав по комнате. Его руки властно ласкали прохладное тело, заставляя ее дрожать, как дрожат чувствительные к прикосновению струны лиры. Закрыв на мгновение глаза, она позволила ощущениям захватить себя. Она ненавидит его! Она ненавидит его всей душой, но, о боги, он умеет доставить женщине удовольствие!
Усевшись на ее бедра, Аврелиан наблюдал, как в глазах Зенобии медленно разгорается страсть. Взгляд его глаз принял циничное выражение, а в углах его губ появились морщинки. Она использует его! Он почувствовал искушение встать и уйти. Но, к несчастью, в ту минуту он желал ее слишком сильно, чтобы спасти свою гордость. Почему она не любит его? Он великодушен и внимателен к ней, к ее семье и близким друзьям. Он даже хочет простить ее мятежного младшего сына. И все же она презирает его! Единственное, что приносило ему удовлетворение, — это то, что она не могла презирать его тело так, как ей хотелось бы.
Он разозлился, без всяких церемонии раздвинул ее бедра и сразу же проник в ее тело. Оно уже источало мед и ожидало его. Она судорожно вздохнула, и ее глаза широко раскрылись от удивления. Ведь в последнее время он был нежен с ней. Энергично, в быстром темпе он овладевал ею вновь и вновь. Зенобия издала слабый крик протеста.
— Я всего лишь использую тебя, так же, как и ты меня, богиня, — сказал он, усмехаясь.
— Я не могу любить тебя, — прерывисто прошептала она.
— Тогда, по крайней мере, дай мне немного доброты, Зенобия! — мягко произнес он. Постепенно его гнев улетучился. — Я ведь пытался быть к тебе добрым. Будь хоть немного добрее ко мне.
Склонившись, он тихонько нашептывал ей на ухо:
— Ты подобна дикой розе, моя нежная и ранимая богиня! Ты — первая вечерняя звезда, одиноко сверкающая на ночном небе. Ты неуловима, словно южный ветер, прекрасна, как сама Пальмира, и я вынужден признать, что обожаю тебя. Но ты не будешь управлять мной, Зенобия!
Потом он снова начал двигаться, но медленно и нежно; она тихо застонала от неприкрытого наслаждения.
— Скажи мне, — прошептал он ей, — скажи мне, что ты чувствуешь, любимая!
Она отрицательно покачала головой, но он настаивал, и наконец она была вынуждена заговорить.
— Я чувствую, что мной обладают, и это мне не нравится. Я чувствую, что мною пользуются, и это пугает меня. Почему ты не можешь удовлетворять свои желания с женщиной, которая желает тебя?
— Ты еще никогда не отдавала себя полностью ни одному мужчине, богиня, и если ты испытываешь страх, то только потому, что сейчас, как никогда в жизни, ты близка к полной и сладкой капитуляции. Сдайся же мне, богиня!
— Нет!
Не в силах более ждать, император излил в сопротивляющееся лоно Зенобии свое семя, и она содрогнулась под ним, внезапно растворившись в собственной страсти. Они лежали вместе на коврах несколько долгих минут, и ни один из них не хотел первым нарушить тишину. Потом Зенобия произнесла слабым голосом:
— Кто-нибудь может войти…
Она с усилием поднялась на ноги, подобрала свой каласирис и надела его, отворачиваясь от его взгляда.
— Возможно, ты никогда не полюбишь меня, богиня, — тихо сказал он, — но я желаю тебя. И ты тоже желаешь меня, хотя не признаешься в этом. Давай по крайней мере будем добрыми друг к Другу. Я еще не готов отпустить тебя, и, может быть, никогда не смогу.
Он поднялся, одернул свою тунику, потом подошел к ней и с нежностью положил руки ей на плечи.
— Будь добра ко мне, богиня, и позволь мне быть добрым к тебе!
— Я попытаюсь, но это единственное, что я могу сделать.
Попытаться, — пообещала она.
Он вздохнул, понимая, что в данный момент ничего другого от нее и нельзя ожидать.
— С этого момента и впредь мы будем есть вместе, Зенобия. Я терпеть не могу есть в одиночестве, так же, как спать одному.
— А какое из блюд ты особенно любишь? — спросила она, сделав усилие.
— Я оставлю выбор за тобой, — сказал он, повернулся и вышел ив комнаты.
Она села, уставившись на ковер, где они недавно лежали. Что-то есть порочное в том, чтобы заниматься любовью без любви. Это и отталкивало ее, и очаровывало. Аврелиан — странный человек, подумала она. Он обладает крестьянской проницательностью, груб, но в то же время может быть великодушным.
Она подозревала, что он воображал себя Юлием Цезарем, а она должна стать его Клеопатрой. Ну что же, с некоторой иронией рассуждала Зенобия, Клеопатра ведь пережила Цезаря. Предположим, она тоже переживет Аврелиана. Он хочет, чтобы она была добра к нему. Интересно, размышляла она, понравятся ли ему приятные ровные отношения? Возможно… Он любит, чтобы его личная жизнь текла гладко и спокойно, в противоположность бурной военной и политической карьере. Возможно, она не наскучит ему, если станет ручным созданием. В конце концов, даже если Деми не одумается, у нее ведь есть еще маленькая Мавия, о которой она должна думать.
Мавия! Мавия, ее дочь, которая наполовину римлянка, и вот теперь, оказывается, ей предстоит жить в Риме. Увидятся ли они с Марком? А если увидятся, сможет ли она перенести это? Марк признал своего ребенка при рождении; и хотя это было сделано в тайне, она и Баб еще живы, чтобы засвидетельствовать акт удочерения. Примет ли он теперь Мавию как собственную дочь? Будет ли он заботиться о дочери, если с ней, Зенобией, что-нибудь случится? Зенобия сомневалась в этом. Мавия! Имя девочки снова и снова звучало у нее в ушах. Она должна позаботиться о безопасности Мавии, что бы ни случилось!
По размышлении Зенобия решила, что не станет отправлять ребенка к отцу. Никто не должен знать, что Мавия не дочь Одената Септимия, рожденная после его смерти. Зенобия решила выразить свою волю и составить завещание прежде, чем покинет Пальмиру. Она попросит Дурантиса составить его. Она оставит свою дочь, царевну Мавию Пальмирскую, на попечении своего старшего брата, если с ней что-нибудь случится. Ее личное состояние целиком перейдет Мавии, тем самым обеспечив ей возможность достойно выйти замуж. Это самое лучшее, что может сделать царица. С какой стати она должна достаться Марку? Разве он не покинул их? Он не достоин Мавии!
Приготовления к отъезду царя и юной царицы Пальмиры заканчивались. Аврелиан твердо решил остановить царевича Деметрия и его Пальмовое Братство, удалив Вабаллата и Флавию как можно быстрее. Пока юный монарх и его жена остаются в городе, есть опасность восстания. Они покинут город, а с ними уйдет и надежда. Народ Пальмиры не станет поднимать бунт и возвращать своего правителя из далекой Кирены.
Зенобия знала, что старший сын и его семья отправятся ночью, так как Аврелиан не хотел, чтобы кто-нибудь видел их отъезд и Попытался бы отбить их у римской охраны. Он опасался, что при виде юной четы и прелестной, похожей на девочку царицы, беременной наследником пальмирского трона, может начаться демонстрация протеста. На рассвете их отъезд станет неумолимым фактом.
Царица отправила Адрию к Деметрию. Девушка-служанка выскользнула за тайную дверь в стене и поспешила по многолюдным улицам к дому погибшего Кассия Лонгина. Надменный слуга, открывший ей дверь, хотел прогнать ее прочь. — Дурак! — зашипела на него Адрия. — Я — посланница царицы!
— Ты?
Слуга посмотрел на кончик своего длинного носа, а затем снова попытался захлопнуть перед ней дверь.
— Что ж, хорошо, — сказала Адрия. — Я вернусь к царице Зенобии и скажу, что меня выгнали из дома Оппиана Лонгина, даже не позволив изложить дело хозяину. Моя хозяйка совершенно не выносит дураков, а ты — самый настоящий дурак!
— О, входи, входи, — засопел слуга, — но если я узнаю, что ты солгала, я сам проволоку тебя по улицам!
— Что значит весь этот шум? Как я могу слагать поэмы, если в моем собственном доме стоит какофония?
С этими словами из сада вышел Оппиан Лонгин в длинных Колышущихся одеждах бледно-персикового цвета.
— Приветствую вас, Оппиан, приемный сын Кассия Лонгина! — вежливо произнесла Адрия. — Я Адрия, вторая служанка царицы Зенобии. Я должна кое-что передать царевичу Деметрию.
В глазах Оппиана мгновенно появилось осторожное выражение.
— Тогда я не могу представить себе, почему же ты пришла сюда, — нервозно сказал он. — Я понятия не имею, где находится царевич Деметрий. Мне жаль.
И он повернулся, чтобы уйти, но голос Адрии остановил его.
— Оппиан Лонгин, царица встречалась здесь со своим младшим сыном несколько недель назад; она просит передать ему послание. Это очень срочно!
— Ну что ж, — передумал Оппиан Лонгин, — есть некоторая вероятность того, что я увижу царевича сегодня вечером. Передай послание мне!
Адрия улыбнулась.
— Царица хочет, чтобы царевич Деметрий знал, — его брат Вабаллат вместе с женой вскоре уедут в Кирену. Если царевич Деметрий желает попрощаться с царем и с юной царицей, пусть он сегодня в полночь пройдет через тайную калитку в сад царицы. Они будут ждать его вместе с царицей. Но он не должен опаздывать, потому что вскоре после полуночи император вернется после трапезы и царица Зенобия должна составить ему компанию. Пожалуйста, передайте это царевичу, Оппиан Лонгин!
— Я все ему передам, — сказал Оппиан Лонгин, а потом, проявив неосторожное любопытство, спросил:
— Это правда, что царица спит с римским императором? Адрия презрительно рассмеялась.
— Для человека с таким инстинктом выживания, как у вас, Оппиан Лонгин, спрашивать о поступках царицы — слишком большая дерзость. Я сообщу своей хозяйке, что вы передадите царевичу ее послание.
И, сопровождаемая шорохом юбок, Адрия покинула дом Оппиана.
Они не были уверены, что он придет. Но за несколько минут до полуночи Зенобия, Ваба и Флавия ждали его возле тайной калитки. Именно Флавия первой услышала тихое царапание и отперла маленькую дверку, чтобы впустить царевича Деметрия.
— Брат! — тихо сказала она, целуя его в щеку.
— Флавия, цветок! — ответил он. При слабом свете горевших в саду факелов они смотрели друг на друга, а потом Деми произнес:
— Мама, Ваба, ну, как вы?
— У нас все хорошо, брат мой, но мы опасаемся за твою безопасность.
— Интересно, будешь ли ты чувствовать себя счастливым после года в Кирене? — сказал Деми.
— До тех пор, пока я жив, пока жива Флавия и наши дети, начиная с этого ребенка, еще будет надежда, Деми. Мама права. Почему ты так нетерпелив, брат мой? Поезжай вместе с мамой и Мавией а Рим. Мне нужно, чтобы ты был там и заботился о них.
— Заботиться о матери? — В его голосе слышалась горечь. — Мама не нуждается в заботе. Она прекрасно позаботится о себе сама, а пока это так, и Мавия будет в безопасности.
— Мне нужен надежный человек в Риме, который сможет время от времени привозить от нее письма, — умолял его Вабаллат. — А кому я смогу доверять больше, чем тебе, Деми?
— Я останусь в Пальмире. Пусть здесь будет хотя бы один из сыновей царя Одената!
— Но ведь если римляне захватят тебя в плен, ты будешь убит! А если поедешь с нами, Аврелиан дарует тебе жизнь, — сказала Зенобия.
— Здесь, в Пальмире, нет ни одного человека, который способен предать меня! — послышался горделивый ответ.
— Всегда найдется кто-нибудь, кто предаст тебя, мой юный дурачок! — нетерпеливо произнесла Зенобия. — Если не ради золота, то ради благосклонности римлян. Но припомни мои слова, Деми, кто-нибудь выдаст тебя, и это будет тот, от кого ты меньше всего этого ожидаешь.
Среди кустов послышался шорох, и появилась Адрия.
— Император только что вернулся, ваше величество. Он уже во внешнем дворе!
— Деметрий! — Голос Зенобии был страстным и умоляющим. — Прошу тебя, пожалуйста, сын мой, поедем с нами!
Она притянула его к себе, и он оказался лицом к лицу с ней При тусклом свете.
На короткое мгновение Деми смягчился.
— Мама, я должен остаться! — тихо произнес он. — До тех пор, пока я а Пальмире, у нашего народа есть надежда. Люди будут знать — мы не покинули их. Я твой сын, но я также и сын своего отца. Пожалуйста, постарайся понять меня!
— Ты бессмысленно пожертвуешь жизнь! — отрывистым голосом сказала она.
Где теперь ее сила? Вот чем еще она обязана римлянам! Долгое время она стояла в объятиях своего сына, переходя от гнева к отчаянию. Потом выпрямилась и сказала:
— Деметрий, царевич Пальмиры! Да будут с тобой боги, сын мой. Пусть они сохранят тебя целым и невредимым до тех пор, когда мы снова Встретимся!
Нагнув его голову, она поцеловала его в лоб.
— Прощай, сын мой!
— Прощай, мама! — ответил он.
Она долго смотрела на него, стараясь запечатлеть в памяти его лицо, потом повернулась и поспешила обратно во дворец.
— Ты ужасно обидел ее, — тихо сказал Ваба.
— Она перенесет это, брат.
Ваба понял, что урезонить младшего брата невозможно. Царь понимал — каждая минута, проведенная в саду Зенобии, приближала их к разоблачению. Поэтому он сказал:
— Мы должны идти, Деми. Мама благословила тебя, и я также даю тебе свое благословение. Я считаю, ты не прав, но твоя жертва — это великая жертва. Да будут с тобой боги, брат!
И он обнял брата в последний раз.
Флавия тоже обняла его и сказала своим нежным голоском:
— Пусть Марс защитит тебя, дорогой брат, а Афина даст тебе мудрость!
— Да пребудут боги также и с вами обоими! — тихо сказал Деми.
Он нежно поцеловал ее в губы, потом в последний раз отдал честь своему старшему брату, проскользнул через маленькую дверку в стене и растворился в темноте спящего города.
Они медленно закрыли дверку, заперли ее и осторожно вернули ключ на место. Потом Ваба и Флавия вместе вернулись во дворец.
Лежа в спальне Зенобии, император смотрел на нее снизу вверх.
— Ты грустна сегодня, богиня. Ты виделась со своим младшим сыном?
— Да, — ответила она.
— И он тверд в своем решении? Она кивнула.
— Тебе придется убить его, — произнесла Зенобия слабым голосом, и единственная слезинка скатилась по ее щеке.
Он нежно смахнул ее пальцем, протянул руки вверх и заключил ее в свои объятия.
— Возможно, мы схватим его прежде, чем он успеет натворить что-нибудь непростительное, богиня. Я отдам приказ, обещаю тебе!
— Как ты можешь быть одновременно и великодушным, и жестоким? — спросила она.
— Я не хочу заставлять тебя грустить, любимая. Я знаю, как больно тебе покидать Пальмиру и расставаться с семьей. Я понимаю все это и могу позволить себе проявить великодушие при данных обстоятельствах.
Тут она чуть было не расплакалась, но вместо этого вырвалась из его объятий, посмотрела ему в глаза и сказала:
— Благодарю тебя, римлянин, за твою доброту!
— Что ты за маленькая обманщица, богиня? — усмехнулся он. — Ну что ж, хорошо, не надо плакать у меня на шее, хотя в действительности в эту минуту тебе хочется именно этого. Я понимаю, что значит гордость.
Он снова притянул ее к себе, заключил в объятия и накрыл ее губы своими в почти нежном поцелуе, мягко покусывая дразнящими движениями.
— Ты, колдунья с серебристыми глазами! — нашептывал он ей. — Когда-нибудь ты всецело отдашься мне!
Царица благоразумно воздержалась от комментариев, закрыв глаза и, казалось, сдалась.
Царской пальмирской чете было позволено взять с собой в Кирену всю мебель и личное имущество. Весь день был заполнен хлопотами, связанными с упаковкой вещей, и вечером Зенобия прощалась с большей частью своей семьи. В главном внутреннем дворе дворца, том самом, где всего лишь несколько недель назад были казнены члены совета, готовился к отъезду огромный караваи. Он состоял из более чем двух сотен нагруженных верблюдов, рядом с каждым должен был идти один из рабов царя. Вместе с караваном отправлялись царские рабы и свободные слуги, а также римские легионеры. Только сам юный царь, да еще Гай Порций и военные офицеры должны были ехать верхом. Юлия и молодая царица Флавия предпочли носилки, достаточно большие, чтобы в них можно было спать.
— Мы будем писать тебе как можно чаще, — пообещал Ваба.
— Как только доберетесь до Кирены, напишите, — попросила Зенобия. — Император собирается выехать в Рим через «ару дней, Ваба. Так что не спешите с письмами, когда я еще приеду в Рим.
— Интересно, тебя тоже вывезут из города под покровом темноты, мама?
— Нет. Аврелиан только вас решил потихоньку отправить, чтобы не провоцировать беспорядки. Он выведет меня из города на виду у всего народа как пленную царицу. Это будет урок всем тем, кто достаточно глуп, чтобы замыслить новое восстание.
— Мама…
Беспокойство явственно отражалось на его лице, и она была тронута такой заботой.
— Ваба, сын мой, — сказала она и положила руку ему на плечо, — не бойся за меня! Побереги Флавию и вашего ребенка! Аврелиан не более, чем похотливый мужчина, с которым я вполне успешно могу справиться.
Она тихо рассмеялась, заметив потрясенное выражение его лица. Разумеется, он знал об ее отношениях с императором, но ему неприятно слышать правду из ее уст.
— Быть женщиной всегда нелегко, Ваба, даже если ты — правящая царица, — сказала Зенобия, успокаивая его. — То, что боги дают мне одной рукой, они отбирают другой. Всегда помни об этом, сын мой!
— Я — Царь, и все же не смог помочь тебе, мама. Я никогда не забуду об этом, — заявил Ваба.
— Нет, нет, дорогой! — запротестовала Зенобия. — Просто у римлянина больше власти — вот и все! Именно это я и пыталась завоевать для тебя, сын мой — власть! Власть и богатство всегда защитят тебя.
— Когда мы встретимся? — печально спросил он.
— Когда я надоем императору и он позволит мне покинуть Рим и отправиться в Кирену. Но не раньше, сын мой!
Она поцеловала его в обе щеки, а потом быстро — в губы.
— Прощай, сын мой! Прощай, сын Одената! Прощай, законный царь Пальмиры! Пока мы не встретимся снова, пусть боги охраняют тебя и заботятся о твоей безопасности!
Тут его глаза наполнились слезами, но он сдержал их.
— Прощай, мама, — сказал он дрожащим голосом. — Ни у кого никогда не было такой чудесной матери, как ты, Зенобия Пальмирская! Пусть боги хранят тебя, пока мы не встретимся снова! Я люблю тебя, мама!
Он быстро ответил ей поцелуем на поцелуй, а потом так же быстро отвернулся, чтобы дать ей возможность проститься с Флавией и Юлией.
— Я буду присматривать за ним, как за своим собственным сыном, — быстро сказала Юлия, увидев, как задрожало лицо ее подруги. Потом понизила голос:
— Ради бога, Зенобия, не давай сейчас волю слезам! Дети держатся из последних сил!
Зенобия глубоко вздохнула и ответила:
— Со мной все в порядке, Юлия. Просто я не могу вспомнить, когда Ваба в последний раз говорил мне, что любит меня. Юлия рассмеялась.
— Да ты сентиментальная женщина, хотя часто пытаешься казаться железной, Зенобия. Я буду писать тебе обо всем. Зенобия кивнула.
— Спасибо тебе, Юлия. Я знаю, что могу положиться на тебя. Ты такая счастливая! Ты увидишь новорожденного, а когда я смогу это сделать? Позаботься, чтобы он узнал о своем роде и обо мне!
— Я сделаю это, Зенобия! Конечно же, сделаю! Юлия обняла свою подругу и уступила место дочери.
— — Ох, ваше величество! — воскликнула Флавия, не скрывая слез, и прильнула к царице.
Зенобия с нежностью увещевала свою невестку:
— Флавия, я полагаюсь на тебя и надеюсь, что ты будешь Присматривать за Вабой и заботиться о том, чтобы он не наделал глупостей. Дорогая моя девочка, ты — такая радость для моего сына, и я так благодарна тебе за это! Заботься как следует о себе к о ребенке!
Зенобия поцеловала девушку и отступила от нее.
— Да защитят боги тебя и моего внука!
Царица повернулась, ушла со двора и вернулась во дворец. Она не стала провожать огромный караван, а вернулась в свой дом и стала прогуливаться по освещенным факелами дорожкам. Из-за высоких стен до нее доносился негромкий стук копыт верблюдов и звон прикрепленных к их упряжи колокольчиков. Они исправлялись к воротам, выходившим на западную дорогу.
Эти звуки долго отдавались у нее в ушах, пока все вокруг не погрузилось в безмолвие. Только тогда Зенобия опустилась на маленькую мраморную скамеечку и горько зарыдала, не зная о том, что Аврелиан, спрятавшись в тени, наблюдал за ней. Когда она вернулась в свои апартаменты, он уже ждал ее и приветствовал, словно не произошло ничего необычного. Глубокой ночной порой он страстно ласкал ее и обнимал до тех пор, как она не заснула, опустошенная волнением, связанным с отъездом сына.
Следующий день был хлопотливым. Баб и Адрия начали упаковывать вещи царицы, готовясь к путешествию в Рим. Теперь Зенобии не терпелось уехать. Пальмира больше не принадлежала ей, и боль, которую она испытывала, зная это, была слишком сильна.
Она получила позволение Аврелиана покинуть дворец и навестить своего отца. Ее пронесли по улицам в закрытых носилках, чтобы народ не мог видеть ее, Аврелиан не боялся, что она попытается бежать, Куда ей идти? Кроме того, с ним во дворце осталась дочь Зенобии.
Тамар провела Зенобию в спальню ее отца. Забааю бен Селиму исполнилось уже восемьдесят лет, и увидев, как ему помогают встать с постели, Зенобия поняла, что ее отцу недолго осталось жить. Однако он поражал остротой ума и мудростью. В свое время он стал отцом сорока сыновей и дочери. У него было сто пятьдесят два внука и сорок три внучки, более трех сотен правнуков и десять праправнуков. Его родственники нередко уподобляли его еврейскому патриарху отцу Аврааму.
— Это Зенобия, Забаай! — сказала его престарелая жена.
Тамар было семьдесят пять лет.
— Я вижу! — огрызнулся старик. — Подойди поближе, дочь моя! Подойди поближе, чтобы мои усталые глаза могли насладиться твоей свежей красотой!
Зенобия наклонилась, чтобы поцеловать отца.
— Ты, как всегда, портишь меня своей лестью, отец!
— Я слышу истории о римлянине, о тебе. Это правда?
— Ты хочешь, чтобы я вонзила себе в грудь кинжал в раскаянии, отец?
Старик захихикал.
— Клянусь богами, дочка, ты всех переживешь! Всех благ тебе! Следуй своей собственной интуиции и не позволяй мнению других руководить тобой. Ты любишь его?
— Ненавижу! Но если мне удастся пережить его, то, возможно, я смогу добиться восстановления Вабы на его законном месте, отец.
— Гм, — сказал старик. — Ты мудра, Зенобия! Когда ты отправляешься в Рим?
— Завтра, отец. Мавия поедет со мной, но Деметрий остается. Он собрал вокруг себя таких же безрассудных людей. Они называют себя Пальмовым Братством и заявляют, что действуют ради реставрации власти Вабы и полного уничтожения римлян.
— Глупый мальчишка, — заметил Забаай, — но в его возрасте ты была такой же упрямой. Если бы Оденат не стал твоим мужем, кто знает, в какую беду ты попала бы, дочь моя! Ну что же, не бойся! Бедави проследят за мальчиком. Мы попытаемся спасти его от самого себя.
— Спасибо тебе, отец!
Старик пристально посмотрел на свою единственную дочь.
— Моя смерть уже близка, — прямо сказал он.
— Я знаю, — ответила она. Он кивнул.
— Скоро я соединюсь с моей любимой Ирис. Как ты думаешь, она простила меня за то, какую смерть ей пришлось принять, Зенобия?
Воспоминания снова нахлынули на нее, чего не случалось уже много лет. Они набросились на нее и стали безжалостно терзать. Она почувствовала, что к глазам подступают слезы. Протянув руку, она успокаивающим жестом положила ее на его старую, узловатую руку.
— Ты не был виноват в ее смерти, отец. Если кто и виноват, так это я. — Ее голос дрожал от охвативших ее воспоминаний. — Когда ты встретишься с моей мамой, скажи ей, что это я нуждаюсь в ее прощении. Я никогда не забывала об этом и, думаю, никогда не забуду.
— Я устал, — сказал старик. — Опустись на колени, дочь моя! Опустись на колени и позволь мне дать тебе мое благословение!
Она преклонила колени и почувствовала на своей голове его тяжелую руку. Он принялся нараспев произносить древние слова благословения их племени. Когда он закончил, Зенобия поднялась Г, наклонившись, поцеловала своего отца в последний раз. Он ободряюще улыбнулся ей.
— Вот и еще одна дверь закрылась, дочь моя, — сказал он, все понимая. — Но откроется другая дверь. Пройди через все! Не бойся! Всегда иди вперед и никогда не оборачивайся назад! Эти слова — наследство от меня! Прощай же, дитя моего сердца!
Зенобия посмотрела старику в лицо и сказала:
— Я люблю тебя, отец. Прощай!
Потом повернулась и, ни разу не оглянувшись, вышла из комнаты.
Забаай бен Селим умер я тот же день на закате, когда пылающее солнце скользнуло за горизонт. Самого старшего из братьев Зенобии, Акбара, официально объявили патриархом племени, и все приходили, чтобы отдать ему дань уважения. В это время тело старого Забаая бен Селима было положено на погребальный костер, который горел всю ночь. Его дети несли дежурство вокруг костра. При первых проблесках рассвета пепел старика тщательно собрали и торжественно поместили в фамильную усыпальницу возле восточной караванной дороги. Для племени бедави началась новая эра.
Зенобия попрощалась со своими братьями, вошла в носилки, и ее отнесли обратно во дворец Аврелиан ожидал ее. Он был немного рассержен, — Ты задержала наш отъезд, — сказал он.
— Дай мне время принять ванну и я буду готова, — пообещала она.
— Нет, — сказал он. — Ты в изнеможении. Ты пробыла на ногах всю ночь. Тебе нужна не только ванна, но и отдых. Мы отправимся завтра.
Прежде чем она успела выразить протест, он подхватил ее на руки и понес в ванную, где сам раздел и выкупал. Потом он отнес се в спальню и уложил в постель.
— Я рад, что у тебя хватило благоразумия не спорить со мной, — заметил он, наклоняясь к ней и целуя на ночь.
— Твое поведение ошеломило меня, — слабым голосом произнесла Зенобия.
— Я хотел, чтобы ты была полна задора завтра, когда я торжественно поведу тебя по улицам, когда мы будем выезжать из Пальмиры, — сказал он, и на его лице появилась тень злорадной ухмылки.
Она швырнула, что попалось под руку — небольшую статуэтку маленького бога любви Купидона. С грубым смехом Аврелиан повернулся и вышел из комнаты. Зенобия почувствовала удовлетворение, несмотря на то что ей не хватало его. Она откинулась на мягкие подушки, и заснула. Проспав почти целые сутки, проснулась в серых предрассветных сумерках на следующий день, медленно потянулась, ощущая восхитительное чувство удовлетворенности. Возле нее лежал император и, казалось, еще дремал. Очевидно, он присоединился к ней ночью. Положительно, он все сильнее влюбляется, подумала она.
Потом Аврелиан прервал ее фантазии, протянул к ней руки и привлек ее к себе. Его руки блуждали по ее грудям. К своей ярости, она почувствовала, что ее тело откликается на его ласки. Ее груди сделались упругими, соски напряглись и стали выступать под мягком хлопковой тканью ее ночной рубашки.
— Доброе утро, богиня, — прошептал он ей на ухо. Она лежала спокойно и произнесла бесстрастным голосом:
— Не следует ли нам встать, римлянин, и приготовиться к отъезду? У нас, конечно же, не слишком много времени. Он снисходительно усмехнулся.
— Время есть, а кроме того, сегодня утром я испытывал неутолимое желание обладать тобой. Вчера ночью, когда я ложился спать, ты спала мирно, словно младенец, и твоя прелестная попка представляла собой в высшей степени соблазнительное зрелище. Я хочу тебя, богиня, мне не нужно просить. Я беру то, что хочу?
Потом он спрятал свое лицо между ее грудями и глубоко вздохнул. Слабый гиацинтовый аромат все еще исходил от ее теплого тела, делая ее еще более привлекательной. Он нетерпеливо разорвал ее очную рубашку и, опустив голову, захватил страстными губами ее сосок.
— Это уже второй предмет моей одежды, который ты разорвал, — запротестовала она, пытаясь не показать, какое возбуждение он вызвал в ее теле. Будь он проклят! Она почувствовала, что ее бросает в жар.
— Так не одевай больше этих тряпок, когда ложишься в постель, — сказал он, лишь на мгновение приподняв голову и оторвавшись от этих сладких плодов.
— О боги, как же я ненавижу тебя! — протестовала она, чувствуя, что начинает терять над собой контроль.
— Но ведь ты хочешь меня! — парировал он.
— Да, — прошептала она, — я хочу тебя!
— Возьми меня рукой, богиня, — приказал он. — Посмотри, как сильно я хочу тебя!
Она ни на минуту не заколебалась, протянула руку и схватила его могучее орудие. Оно было теплое, пульсирующее и так страстно желало ее!
»— Он твой, богиня, — тихо сказал Аврелиан. — Как только ты будешь готова принять его, он будет твоим!
Потом он начал свой нежный натиск, целуя ее губы, груди, ж — от, все это время страдая от жгучего желания обладать ею, в то время как она ласкала его. .Наконец, Зенобия не могла совладать со страстью, которая бушевала в ней. Она буквально сгорала от желания.
— Пожалуйста, римлянин, ну пожалуйста, сейчас! И она снова взяла его огромное орудие двумя руками и на правила его в цель. Наслаждение и облегчение, которые она испытала, были просто невероятны! Звездные вспышки страсти одна за другой взрывались в ней, а он снова, снова и снова проникал в ее наполненное страстным желанием тело. Наконец, пришло освобождение, и она со вздохом прильнула к нему.
— Ты великолепна, — с наслаждением выдохнул он.
— Неужели тебе все равно? — спросила она. — Неужели тебе безразлично, что я не люблю тебя?
Он колебался довольно долго, прежде чем ответить ей, и в конце концов солгал, сказав:
— Да, безразлично, богиня. Я наслаждаюсь твоим прелестным телом, и этого мне достаточно.
Она вывернулась из его объятий и встала.
— Мне необходимо принять ванну, римлянин. Пройдет много времени, прежде чем мы доберемся до Рима, а я достаточно много путешествовала вместе со своей армией и знаю, что меня ждет.
— Сегодня никакого траура, Зенобия. Я хочу, чтобы ты надела свои золотистые одежды.
— Я не стану надевать траур, римлянин, однако предпочитаю сама выбрать одежду. Я не разочарую тебя. Помни — мой народ увидит меня в последний раз, и я хочу, чтобы они запомнили царицу Зенобию.
— Я полагаюсь на тебя, богиня, — ответил он. В час, назначенный для отъезда, Зенобия в последний раз медленно прошлась по дворцу. Военный губернатор будет жить во дворце, но он холостяк, поэтому многие комнаты закроют. Она предполагала, что в качестве своей резиденции он скорее всего выберет небольшой дом, выстроенный для нее Оденатом. Закрытый дворец будет ожидать возвращения династии Одената.
Аврелиан нашел ее в саду. Она только что вышла из комнаты, вход в которую зарос цветущим виноградом.
— Что это за комната? — спросил он, проходя мимо нее, чтобы заглянуть внутрь. Он был удивлен при виде великолепных и чрезвычайно красочных картин, которые увидел на стенах комнаты.
— Почему я ни разу не видел эту комнату, богиня? — спросил он. — Ведь эта комната предназначена для того, чтобы заниматься любовью!
— Я велела замуровать вход в нее в прошлом году, — ответила она холодным, как камень голосом. — В проходящем через дворец коридоре дверь, ведущая в нее, скрыта под красивой фреской, изображающей фрукты. Не могу понять, почему я не велела замуровать также и этот вход.
— Возможно, потому, что хотела в конце концов вспомнить обо всем, богиня, — сказал он с необыкновенной проницательностью.
Зенобия вышла в залитый солнцем сад.
— Ты одобряешь мой костюм, римлянин? — спросила она, очевидно, желая переменить тему.
Следуя за ней, он окинул ее восхищенным взглядом.
— Ты — настоящая царица с головы до ног, богиня!
— Не возражаешь, если я надену пальмирскую корону?
— Не возражаю, — последовал ответ.
— Тогда идем, римлянин, — нетерпеливо сказала она. — Здесь, в Пальмире, мне больше не место и, конечно же, в твоем Риме тоже. Я горю желанием узнать, где же теперь мой дом.
— Твое место рядом со мной, богиня, — сказал он, взял ее за руку и вывел в главный внутренний двор.
Она должна была идти вслед за колесницей Аврелиана, и на тот раз улицы Пальмиры будут до отказа забиты горожанами, которые придут попрощаться со своей любимой царицей. Она надела Мласирис из серебряной парчи с круглым вырезом и короткими рукавами. Каласирис гладко облегал ее тело, и она выглядела как серебряная статуя. На ней было великолепное ожерелье из темно-пурпурных топазов и столь же великолепные серьги. И ожерелье и серьги были оправлены в золото. Подкладка накидки была из золотой парчи, а сама накидка — из перемежающихся золотых и серебряных полос. Она прикреплялась к платью резными пурпурными жуками-скарабеями в золотой оправе. Сандалии на ней были серебряно-золотыми.
Вежливо извинившись, Гай Цицерон застегнул на ее изящных запястьях пару золотых наручников. Наручники прикреплялись друг к другу золотой цепью. В середине этой цепи к ней прикрепили другую цепь. Она была довольно длинная, и ее последнее звено пристегнули к кольцу на поясе императора.
— Император обещал освободить вас, как только мы выйдет из города, — сказал Гай Цицерон.
— Цезарь слишком добр, — саркастически произнесла Зенобия. — А где же моя дочь?
— Она уже за пределами города вместе с вашими слугами. Император не хотел, чтобы она участвовала в процессии. Зенобия кивнула, но заметила с горечью:
— Он также не хотел, чтобы родные моей дочери смогли увидеть ее в последний раз. Царя он выслал из города под покровом ночи, словно вора, а теперь вот и мою дочь.
— Но у вас ведь есть еще сын, и он, кажется, останется, чтобы напоминать Пальмире о династии Одената, — напомнил Гай Цицерон.
— Деметрий слишком горяч.
— Горячность этого мальчика будет стоить ему жизни.
— Вы ведь еще не схватили его, Гай Цицерон! Зенобия отвернулась от помощника императора и замолчала. Шествие уже началось, и больше не оставалось времени для размышлений. Она должна успевать за лошадьми Аврелиана, а то может упасть.
Она оглянулась на свой дворец всего лишь один раз, когда они проходили через Главные ворота. Она вспомнила, как впервые входила в его внутренний двор. Это было двадцать лет назад, и тогда она была почти ребенком. Она вспомнила холодное приветствие Аль-Зены и прелестную Делицию, к которой относилась с таким страхом и ревностью. Бедная Делиция! Теперь она овдовела, и на ее попечении находятся шестеро детей. Правда, после Одената и Руфа Курия у нее есть, на что жить.
Тут царица споткнулась и быстро вернулась к действительности, осознав, где она находится и что делает. Они как раз вступали на главный широкий проспект Пальмиры, и обрамленные колоннадой улицы были запружены целым морем зрителей. Личный иллирийский, легион императора возглавлял процессию. Впереди ехали верхом офицеры, а следом за ними катилось бескрайнее море легионеров. Все они шли быстрым маршем, и их короткие красные военные плащи развевались на легком ветру, а лучи солнца отражались от полированных нагрудных доспехов. Позади них в своей колеснице ехал Аврелиан, за ним шла Зенобия, пленная царица Пальмиры, а позади нее — остальные три легиона. Не было ни рабов, ни телег с трофеями, потому что римский император был милостив к народу Пальмиры. Только правительство пострадало от его гнева.
При виде своей прекрасной царицы в наручниках, прикованной цепью к римскому императору, народ Пальмиры принялся распевать патриотические песни о свободе и прошлом триумфе Пальмиры. Они бросали под ноги царицы белые цветы. Некоторые из этих нежных цветов застревали в ее длинных струящихся черных волосах и в изящном золотом венке из виноградных листьев, венчавшем ее голову. Наконец, народ принялся скандировать имя своей любимой царицы, и кони императора нервно заплясали. Ритмичные звуки становились все громче и громче, пока по всему городу эхом не зазвучало одно слово: «Зенобия!»
Царица почувствовала, что ее сердце переполняется гордостью при виде той дани уважения, которую отдавал ей ее народ, и непрошеные слезы хлынули из глаз. Она гордо шла позади колесницы Аврелиана, высоко держа свою прекрасную голову. Она отдала этому городу, этому великому и чудесному городу, большую часть своей жизни и ни о чем не жалела, за исключением того, что проиграла свою последнюю битву с Римом. «Когда-нибудь, — думала она, — когда-нибудь, да будут свидетелями великие боги Марс и Венера, я исправлю эту несправедливость!»
Наконец, перед ней стала неясно вырисовываться триумфальная арка Одената. Зенобия прошла под ней и вышла из Пальмиры на западную дорогу. После того, как они прошли по дороге ОКОЛО мили и вокруг стало безлюдно, Аврелиан остановил колесницу, сошел с нее, подошел к своей пленнице и снял с ее запястий — ручники. Не сказав ни слова, она потерла запястья — наручники натерли ей кожу.
— Прошу прощения, богиня. Я велю обтянуть эти наручники ягнячей шестью перед триумфальным шествием в Риме. Я не хотел поранить тебя.
— Я даже не заметила этого, — сказала она с удивлением. Он кивнул.
— Прощание с твоим народом было впечатляющим. Я хотел бы внушать такую же преданность и любовь. Не могу понять, почему, уже имея так много, ты рискнула всем, чтобы восстать против нас. Не решись ты на эту глупость, я, может быть, никогда не тронул бы тебя.
— Все очень просто, римлянин, — ответила она. — Мы уже устали подчиняться чужеземцам, которые находились за морем и ничего не знали о нас, кроме того, что мы богаты. Мы считали, что сможем править Восточной империей, которую мы хорошо знали, гораздо лучше, чем вы, римляне. Мы тоже смогли бы править ею, но, увы, вы оказались сильнее.
— И мы всегда будем сильнее, богиня, — ответил он, потом поднял ее на колесницу, взобрался следом за ней и снова тронулся в путь.
Через три недели они прибыли в Антиохию, и Аврелиан решил сделать там остановку на несколько дней, чтобы насладиться всеми удовольствиями, которые мог дать город. Антиохия должна была стать последним большим городом, прежде чем они достигнут Рима через несколько месяцев. Как ни странно, Зенобия относилась теперь к Аврелиану мягче, чем когда-либо. Теперь, когда она была вдали от своего города с его знакомыми видами и воспоминаниями и погрузилась в эту новую и очаровательную среду, проявилось ее природное любопытство, и, к радости римского императора, она занимала все его время осмотром достопримечательностей города.
Однако в ночь накануне их отъезда все изменилось. Во время обеда с римским губернатором города их неожиданно прервали. Прибыл посланец из Пальмиры. Легионер, на теле которого даже теперь, через несколько дней, явственно виднелись следы засохшей крови. В изнеможении, с затуманенным взором, спотыкаясь, он вошел в комнату и прохрипел;
— Приветствую тебя, цезарь!
Зенобию охватила дрожь страшного предчувствия.
— Говори! — приказал Аврелиан.
— Пальмира восстала — сказал легионер. — Губернатор и весь гарнизон убиты!
— Когда?
Голос Аврелиана был подобен ударам хлыста.
— Девять дней назад, цезарь. Губернатор сразу же понял, что противник численно превосходит нас. Ближе к концу мой трибун выбрал меня среди тех, кто уцелел, и я выбрался из города, вскочил на коня и последовал за тобой.
— Не-е-е-ет!
В голосе Зенобии слышалась сильнейшая боль.
— Кто возглавил восстание? — спросил император, хотя оба они знали ответ.
— Царевич Деметрий.
Аврелиан повернулся к Зенобии, и его глаза излучали смертельный холод.
— Лучше бы этот мальчишка умер у тебя в животе! — сказал он.
Потом встал из-за стола и вышел из комнаты. Зенобия быстро последовала за ним.
— Я иду с тобой! — сказала она.
— У меня нет времени на женщин и их прихоти.
— Не говори со мной так, словно я кукла, римлянин! — огрызнулась она. — Я Зенобия, царица Пальмиры! Я достаточно часто водила свои войска в сражение, чтобы заслужить твое уважение. Вспомни, ведь ты взял меня в плен, когда я искала помощи для моего осажденного города. Ты никогда не побеждал меня! Никогда!
Он повернулся к ней, и вид его сурового лица был ужасен.
— Слушай меня, богиня! Поедешь ты со мной или нет — решай сама, но предупреждаю, на этот раз я не проявлю милосердия к Пальмире! — И что же ты сделаешь?
Ее лицо побледнело от страдания.
— Я разрушу город и уничтожу всех, кто в нем находится, Зенобия. Твой глупый сын не оставил мне выбора. Однажды я простил Пальмире ее грехи благодаря тебе, но теперь — другое дело!
— Ну пожалуйста!
И она протянула к нему руки в мольбе.
— Нет! Я не могу посмотреть на это сквозь пальцы. Если я Позволю Пальмире и на этот раз избежать императорского гнева, Сколько других городов восстанут и убьют своих римских господ? И клянусь восстановить империю и, именем богов, сдержу эту клятву!
— Все равно я поеду с тобой! — прошептала она.
— Мы выезжаем через полчаса, и тебе придется самой о себе позаботиться. Там не будет слуг.
Она поняла его, кивнула и поспешила переодеться.
— за несколько следующих дней Зенобия поняла, почему римская армия завоевала такую славу. Дисциплинированные солдаты вышли из Антиохии и быстро двинулись назад, через пустыню.
Обратный путь занял у них лишь треть того времени, которое ушло, чтобы добраться до Антиохии. И вот снова могучие римские военные силы стояли перед закрытыми воротами Пальмиры, но на этот раз не могло быть никаких переговоров.
Отдохнув после марш-броска, император больше не приближался к Зенобии. Только теперь, когда они были за городскими стенами и готовились к осаде, она сделала попытку урезонить его, умоляя проявить милосердие к ее народу, пощадить этот великий и древний город.
— Нет, — холодно ответил он, — и ты знаешь — я непоколебим. Я не хочу обсуждать это с тобой.
— Я дам тебе все, что ты хочешь! — молила она. Аврелиан грубо схватил ее и почти прорычал сквозь стиснутые зубы:
— Слушай меня, колдунья с серебристыми глазами! Я хочу от тебя только одного, но никогда не получу это. Я хочу твоей любви, Зенобия!
— Я дам тебе ее! — опрометчиво пообещала она.
— Ты не можешь дать то, чего у тебя нет, — с горечью ответил он. — Ты уже отдала свое сердце, богиня. Ты отдала его Марку Александру Бритайну, и что бы с тобой ни случилось, ты никогда не перестанешь любить его, хотя и не признаешься себе в этом!
— Нет! Я полюблю тебя, римлянин, если ты дашь мне такую возможность. Пощади только мою Пальмиру. Пощади мой народ!
— Ох, богиня — сказал он более мягким тоном, — если бы я хотя бы на одну минуту поверил, что ты отдашь свое сердце, я смягчился бы. Да, смягчился бы, потому что я глубоко люблю тебя. Я посмотрел бы сквозь пальцы на мой долг по отношению к Риму ради твоей искренней любви. Но ты не можешь дать ее. Я могу взять твое тело. Я могу наслаждаться твоим остроумием и интеллектом. Но ты уже отдала свое сердце другому мужчине. Мне жаль, богиня. Это не ты приговорила Пальмиру. Пальмира сама приговорила себя.
Осада Пальмиры началась с мощных ударов огромных таранов, передние части которых были вырезаны в форме громадных быков, во все ворота города, пока они не начали трещать и поддаваться, а потом распахнулись под неистовой атакой. Римские легионы хлынули внутрь. Черные клубы дыма поднялись над городом. Пальмирская армия была разгромлена, хотя сражалась отважно. Вскоре защитники Пальмиры пали под ударами многочисленных врагов, и римляне начали с ужасающей жестокостью уничтожать население.
Не было ни пленных, ни пощады. Детей вырывали из рук визжащих матерей, подкидывали и насаживали на мечи и копья. Женщин и девочек, даже пятилетних, жестоко и многократно насиловали, а потом убивали. Мужчин и мальчиков Пальмиры пытали и умерщвляли. Жрецов, протестующих против насилия, нарушающего неприкосновенность их храмов, безжалостно потрошили на чистых мраморных полах и оставляли умирать в агонии Посреди собственных дымящихся внутренностей.
Весь этот ужас продолжался три долгих дня и ночи, пока римляне не удовлетворили свою неистовую жажду крови и не отомстили за своих убитых товарищей. Сладковатый запах смерти повис над городом, и слетевшиеся в поисках падали птицы черными тучами кружили в туманном пожелтевшем небе над когда-то такой гордой Пальмирой.
Когда в городе не осталось ни одной живой души, римская армия приступила к окончательному уничтожению города. Они методично работали и сравнивали с землей все здания, которые еще оставались, все статуи и монументы. Пальмира, разрушенная и уничтоженная, лежала в руинах. Если бы они были способны вывести обломки и разровнять землю, император приказал бы им сделать его. Но вместо этого разрушенный город так и остался лежать в руинах как предостережение тем, кому придет в голову хотя бы Только мысль о восстании против могучей Римской империи.
И все это время Зенобия стояла перед римским лагерем и наблюдала за этим разгулом. Она не знала, мертв ли ее младший сын или ему каким-то образом удалось избежать смерти. Нигде ее видно было никаких признаков бедави, и она предположила, что ее мудрый единокровный брат Акбар увел свое племя подальше, когда увидел, что сделал Деметрий. Да, ее второй сын мертв, так же, как Делиция и вся ее семья и как весь ее народ. Зенобия вдруг ощутила пустоту, ее стало тошнить.
Она все еще стояла на улице, в лучах пылающего солнца, и смотрела, как легионеры методично разрушали Пальмиру. Когда все, наконец, было закончено и Аврелиан отдал приказ выступать, она незамеченной выскользнула из лагеря и пошла к руинам, чтобы подобрать маленький кусочек мрамора от огромного храма Юпитера. Это и было ее последним воспоминанием в течение многих дней.
Обнаружив ее исчезновение, Аврелиан взял с собой нескольких человек и отправился на поиски Зенобии. Он нашел ее бесцельно блуждающей среди развалин, а в кулаке у нее был зажат кусочек белого мрамора, который она никак не хотела выпускать. Взгляд ее был невидящим, она не говорила, хотя, казалось, слышала его. Повинуясь его голосу, она последовала за ним к его палатке, а потом впала в оцепенение, столь глубокое, что армейские врачи опасались не только за ее разум, но и за саму жизнь.
Начался медленный переезд обратно, в Антиохию. Вместе с армией ехали, громыхая, телеги с добычей, — на этот раз сокровища Пальмиры не пощадили. Зенобия лежала без сознания в одной из телег. Проходил час за часом, а она не приходила в себя. Аврелиан, явно обеспокоенный, ехал рядом с ней и ухаживал за ней, когда позволяло время. Его солдаты никогда не видели его таким и были изумлены. Когда они, наконец, достигли Антиохии, Зенобию перенесли во дворец губернатора. Старая Баб и Адрия прибежали, стали хлопотать около больной хозяйки. Вскоре, впервые за много дней, царица открыла глаза.
— Я умерла? — слабо спросила она.
— Нет, богиня, — ответил Аврелиан с облегчением. Она грустно вздохнула.
— Вот и еще раз боги предпочли не обращать внимания на мои молитвы, — прошептала Зенобия и впала в глубокий и здоровый сон.
— Она поправится! — объявил главный военный врач.
— После такого потрясения? Сомневаюсь! — размышлял римский император.
Старая Баб проницательно взглянула на него и внезапно поняла, какие глубокие чувства испытывал Аврелиан к ее хозяйке. Она, возможно, даже почувствовала бы жалость к нему, если бы не знала о том, что он сделал. По всей Антиохии уже распространился слух о разрушении Пальмиры. Казалось, эта новость пришла сюда прежде армии, прилетев вместе с горячим ветром пустыни.
— Моя девочка всегда была сильной, — сказала Баб императору.
— Ей не следовало ездить туда, — сказал он.
— Это вы позволили ей! — обвиняла его старая Баб. — Как и все мужчины, которые любили ее, вы дали ей слишком много свободы, и, может быть, на этот раз это и сломило ее. Может быть, да, а может быть, и нет.
— Она выживет? — с беспокойством спросил он.
— Дайте мне неделю, цезарь, а потом спросите меня об этом снова, — последовал ответ. Аврелиан кивнул.
— Ты получишь неделю, старуха, но делай свою работу как следует!
— Я возьму пример с вас, — вы же на совесть поработали в Пальмире, цезарь! — огрызнулась Баб, и Аврелиан рассмеялся впервые за многие недели, оценив этот выпад.
— Постарайся, старуха! Постарайся сделать лучше меня!
